– Я об этом подумаю. А теперь давай-ка мы отсюда смоемся.

– Вот только куда?

– По дороге что-нибудь придумаем.

– Тебе ещё нельзя ходить! Врач сказал…

– Если мы останемся здесь, то нам вообще больше не придётся ходить.

И мы среди ночи покинули дом Фоскери и вместе с ним нашу роскошную жизнь. Небо затянулось хмарью, темнота стояла непроглядная и грозная. Тучи закрыли полную луну, когда мы пустились в путь, ни на что не надеясь и не зная, что сулит нам будущее.

– Я только что видела на углу одного из наших бывших телохранителей, – сообщила я Себастьяно три недели спустя, запыхавшись вбежав, вся в мороси дождя, в убогую мансарду, где мы жили.

– Проклятье. – Он повернулся ко мне, и я получила возможность полюбоваться его обнажённым натренированным торсом – один из редких лучиков света за последнее беспросветное время. Он тренировался каждый день с гантелями (собственно, это были просто тяжёлые кирпичи) и был уже не так далёк от своей прежней формы. Рана хорошо зажила и уже не ограничивала его в движениях. Благодаря упорным ежедневным тренировкам он поэтапно восстановил свою скорость и силу. И, к сожалению, обстановка была такова, что его бойцовские качества то и дело могли нам понадобиться.

– И которого из двоих? – мрачно поинтересовался он.

– Смита. – Я пыталась успокоить мой учащённый пульс, но, поскольку мне в панике только что пришлось взбежать на шестой этаж, сказать это было легче, чем сделать. После того как мне приходилось неделями сидеть взаперти и проводить время главным образом за чтением, я совсем потеряла форму. Тяжело дыша, я добавила: – Хотя, гм, нет, это мог быть и Уэст. Ты же знаешь, я не способна отличить одного от другого. Но думаю, то был Смит. Впрочем, это вообще не играет роли, в любом случае это был кто-то из них.

– Ты уверена, что он тебя не заметил?

– Совершенно уверена. Я вовремя сбежала.

Себастьяно покачал головой:

– Пора паковаться. Тут уже земля под ногами горит. Нам надо немедленно сменить место. Хорошо, что мы вообще смогли так долго здесь продержаться. Я уже и раньше ожидал, что они вот-вот появятся.

– Но этот тип мог оказаться здесь случайно.

– Ты же сама в это не веришь. Фицджон по всему городу рассылает своих шпиков нас искать, и то, что он заслал их теперь и в Ист-Энд, доказывает, что он рассчитывает нас здесь найти. Ничего лучшего мы, правда, и не могли себе позволить. – Он отложил свои кирпичи и взял нож. Метко бросил его из одной руки в другую, потом молниеносным выпадом атаковал невидимого противника. У меня по спине пробежал благоговейный холодок, когда я увидела, какой он быстрый и ловкий. Но тут же я сильно вздрогнула, когда он змеиным движением кисти метнул нож в ни в чём не повинную стену, где тот и застрял, трепеща. В аккурат между глаз улыбчивой полногрудой красавицы, которая висела там, исполненная в масле. Молли уверяла, что это её портрет в юности, а написал его знаменитый художник, но портрет совсем не был похож на неё, если не считать рыжих волос.

Себастьяно вырвал нож из портрета и продолжил свои артистические кунштюки. Он бросал кинжал как бы небрежно через плечо и ловил его другой рукой у себя за спиной. Потом рывком поворачивался, Х-образно рассекал воздух и высокой дугой запускал нож в сторону кровати. Но не успевал кинжал воткнуться, как он ловил его в прыжке.

Я завороженно наблюдала, как хлипкая кровать чуть не сложилась под жёстким приземлением восьмидесятикилограммового Себастьяно.

– Ого, – сказала я. – Но я боюсь, Молли будет недовольна.

Едва я это произнесла, как дверь распахнулась, и на пороге возникла Молли.

– Что тут за дебош? – возмутилась она.

Нож просвистел мимо её носа и воткнулся меж глаз – разумеется, на портрете, – что вызвало её пронзительный крик.

– Прошу прощения, – сказал Себастьяно, садясь на кровать. – Это было чисто рефлекторно. Поскольку этот трюк – так сказать, цельный: падать, ловить и бросать одновременно.

Молли прижала ладони к своему колышущемуся бюсту:

– Мои нервы этого не выдержат! Я не предполагала, что здесь будут метать ножи, когда предоставляла вам кров! – Она поставила Сизифа на пол, и он тут же принялся обнюхивать территорию, хотя уже знал эту крохотную мансарду наизусть.

Молли издала жалобный стон:

– Мой бесценный портрет! Он испорчен!

И действительно, от нескольких метких попаданий кинжала он не стал красивее. Молли могла потребовать за него возмещения. Чтобы пощадить наши финансы, я уже начала несколько дней назад давать ей уроки игры на пианино внизу, в её гостиной, перегруженной плюшевыми подушками. Поскольку она унаследовала от одной своей подруги это прямоугольное фортепиано, тафель-клавир, популярный в эту эпоху музыкальный инструмент. Эта подруга была содержанкой одного успешного торговца лошадьми, который происходил из крестьянской семьи, но непременно хотел окультуриться и поэтому подарил ей инструмент. К сожалению, подруга Молли – а её звали Бесс – не успела как следует порадоваться, так как вскоре умерла от чахотки. Клавир вместе с любовником она завещала своей лучшей подруге Молли Фландерс, которая теперь училась у меня на нём играть.

– Не для того, чтобы из меня вышла изящная дама, – сказала она мне, – а только потому, что я так любила добрую Бесс. И потому что мистеру Фелпсу нравится, когда занимаются музыкой, оперой и всей этой чепухой.

К сожалению, Молли была абсолютно немузыкальна. Её этюды можно было вынести с большим трудом, а стены дома были очень тонкие и совсем не держали шума. Да и в остальном здесь было не особенно уютно, красивой жизнью это было не назвать.

Мы поселились в маленькой мансарде, продуваемой сквозняками, над теми двумя комнатами, которые занимала Молли, в дурном и вонючем доходном доме на Брик-Лейн. После нашего бегства с Гросвенор-сквер нам не пришло в голову ничего лучшего, как искать убежища у неё. В конце концов, она в своё время в церкви внятно предложила нам помощь. И действительно великодушно нас приняла, но у неё были свои принципы, и самый первый из них гласил: ничего не делать бесплатно. Якобы она сама платит такие огромные деньги, что без нашего вклада ей уже давно пришлось бы съехать. Однако новые платья и кричащее розовое боа из перьев, тоже с иголочки новое, не указывали на то, что она была на мели. Кроме того, существовал ещё мистер Фелпс, чья симпатия позволяла ей лишь изредка работать на улице. Среди прочего, она училась игре на пианино ещё и потому, чтобы потом когда-нибудь стать мистеру Фелпсу достойной женой. За эту цель она боролась со всей решимостью. При этом не играло никакой роли то, что пока еще он был женат.

– Его старуха долго не протянет, – сообщила мне недавно Молли. – Она уже несколько лет как чахнет. Ещё бедная Бесс всё время ждала, что его жена околеет, но скелет с косой, к сожалению, первой забрал саму Бесс. Жизнь зачастую так несправедлива, а смерть и подавно. – Она перекрестилась: – Но теперь, кажется, всё оборачивается к лучшему. Последние недели его жена харкает кровью.

Но пару дней спустя миссис Фелпс, правда, в необычном порыве крепости снова оклемалась. Её даже видели за покупкой новой шляпы, отчего настроение Молли вот уже несколько дней держалось на нулевой отметке.

Молли с ужасом обследовала дырки в своём портрете.

– Ему пришёл конец. Такой красивый портрет! Он стоил мне целого состояния!

Я взяла Сизифа на руки и прижала к себе.

– Мы бы тебе возместили ущерб, но мы разорены, Молли.

Она бросила значительный взгляд на серебряный подсвечник, который стоял на трухлявом комоде – наш последний ценный предмет. Всё остальное уже перешло в её собственность. За новый матрац (в старом жили блохи), за баночку чая (наша единственная роскошь) и прежде всего за то, что она часто выгуливала Сизифа. Сами мы не отваживались показываться с ним среди дня, ведь Фицджон давно нас выслеживал. Щенок был бы дополнительной приметой и давно бы нас выдал. Поэтому официально он считался собственностью Молли, и она поневоле выходила с ним за дверь, когда ему было надо, а это случалось часто.