Это было на святках, в прошлом году. Я шел домой из своей конторы в Новом сквере, в Линкольн-Инне, и по дороге зашел в магазин игрушек, намереваясь купить подходящий святочный подарок одному своему маленькому крестнику.

Как это бывает только в это время года, лавка была полна покупателей, и мне пришлось ждать, пока освободится кто-либо из приказчиков. Пока я ждал, мое внимание привлекла одна игрушка на прилавке передо мной.

Это был стеклянный шар величиной с обыкновенный апельсин. Внутри шара было изображение чего-то похожего на фасад замка; перед ним стояла фигура, державшая за ниточку маленький грушевидный воздушный шарик, выкрашенный полосами в красное и синее. Шар был наполнен водой, содержавшей белый порошок, который, когда воду приводили в движение, создавал впечатление метели в миниатюре.

Не могу объяснить своего поведения, свойственного разве только ребенку, иначе как тем, что мне нечего было делать в это время, и я занялся встряхиванием шара и созерцанием крохотных снежинок, плававших в жидкости. Я настолько увлекся, что совершенно забыл окружающее. Поэтому я не очень удивился, когда вскоре заметил, что хлопья снега падают на меня и тают на рукаве моего пальто. Передо мной были тяжелые ворота мрачного укрепленного здания, которое я сначала принял за Голловейскую тюрьму, хотя, как я мог так далеко забрести, было выше моего понимания.

Но, осмотревшись, я не увидел никаких признаков пригородных построек и убедился, что я как-то попал в местность, с которой я совершенно незнаком, очевидно, расположенную далеко за пределами метрополитена. Я решил, что самое лучшее будет постучать в ворота и спросить у привратника, где я и как пройти к ближайшей железнодорожной станции; но прежде, чем я мог выполнить свое намерение, в одной из створок ворот отворилась калитка, и показался старик почтенной наружности. Он был похож на обыкновенного привратника, но был в особенной ливрее, которую я счел ливреей сенешаля, хотя я никогда не видал сенешаля; но таково было мое впечатление. Кто бы он ни был, он, казалось, несомненно, рад был видеть меня.

— Добро пожаловать, прекрасный сэр, — сказал он высоким надтреснутым голосом, — истинно знал я, что моя несчастная госпожа не будет лишена защитника в своей тяжелой доле, хотя она почти оставила всякую надежду на ваш приход!

Я объяснил, что явился не по приглашению, но просто прохожий, который оказался в этих краях совершенно случайно.

— Это неважно, — ответил он, произнося слова на старинный лад, — раз вы все же пришли; ибо воистину, сэр, она тяжко нуждается в ком-либо, кто готов посвятить себя ее делу.

Я сказал, что я, как раз, по профессии юрист и что если, как я понял, его госпожа в каком-либо затруднении и желает моей помощи, то я вполне готов дать ей совет, какой только смогу, и выступить от нее, если ее дело таково, что это, по моему мнению, понадобится.

— Да, оно таково, — сказал он, — но прошу вас, не стойте долее, ведя переговоры, ибо сие, так как я вижу, что вы сейчас плохо защищены, — добавил он торопливо, — может быть сопряжено с ненужной опасностью. Войдите, не медля долее!

Я не думал, что рискую серьезно простудиться, но удивился, почему мне не пришло в голову раскрыть зонтик, пока не обнаружил, что моя правая рука уже занята тем, что держит веревочку, к которой привязан пестро раскрашенный воздушный шар, колебавшийся над моей головой.

Это была такая неподходящая вещь для адвоката, особенно для готовящегося предложить свои услуги в деле, по-видимому, серьезном, что я на мгновение смутился. Но я скоро вспомнил, что не так давно заходил в игрушечную лавку, и заключил, что купил, должно быть, этот шар в подарок своему крестнику.

Я хотел объяснить это старику, но он внезапно втащил меня через калитку, захлопнув дверь так резко, что перебил ею веревочку от воздушного шара. Я видел, как он взмыл вверх по другую сторону стены, пока снежный вихрь не скрыл его от моего взора.

— Не жалейте о потере его, — сказал сенешаль, — он исполнил свое назначение, доставив вас к сим воротам.

Если он полагал, что кто-нибудь действительно мог бы воспользоваться таким странным способом передвижения, то он, подумал я, должно быть выжил из ума; я начал опасаться, что, приняв его приглашение войти, я, может быть, поставил себя в неловкое положение.

Однако, я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться, поэтому я позволил проводить себя к его госпоже. Он провел меня через обширный двор к боковому входу, а затем вверх по витой лестнице, по пустынным коридорам и через пустые прихожие, пока мы не пришли в большой зал, плохо освещенный сверху и увешанный тусклыми коврами. Здесь он оставил меня, сказав, что сообщит хозяйке о моем приходе.

Мне пришлось ждать недолго, пока она вошла через дверь под аркой напротив.

Я сожалею, что не могу, отчасти потому, что помещение было недостаточно освещено, описать ее хотя бы с приблизительной точностью. Она была совсем молода, немного старше 18 лет, как я склонен думать; она была одета роскошно, но необычайно, в какое-то блестящее платье, и ее длинные волосы были распущены и рассыпаны по плечам; это (хотя я обязан признать, что впечатление в данном случае не было неприятным) всегда, по крайней мере для меня, кажется во взрослой женщине неопрятным и заставило меня на мгновение усомниться, вполне ли она нормальна.

Но, хотя она очевидно была сильно взволнована, я не мог обнаружить ничего в ее поведении или словах, что бы указывало на настоящее умственное расстройство. Ее внешний вид, вдобавок, был несомненно привлекателен, и я в общем не помню, чтобы я когда-либо раньше чувствовал себя так заинтересованным с первого взгляда каким-либо клиентом женского пола.

— Скажите, — воскликнула она, — правда ли это? Ужели вы в самом деле пришли освободить меня?

— Дорогая леди, — сказал я, заметив, что всякое извинение за то, что, как я опасался, могло бы показаться весьма необычным вторжением, является излишним, — мне дали понять, что вы нуждаетесь в моих услугах, и если это правильно, то я могу только сказать, что я всецело в вашем распоряжении. Только постарайтесь успокоиться и расскажите мне так ясно и кратко, как только вы можете, существеннейшие факты вашего дела.

— Увы, сэр, — сказала она, ломая руки, которые были замечательно красивы, — я самая несчастная принцесса во всем свете!

Я полагаю, что я так же свободен от снобизма, как и большинство людей, но сознаюсь, что почувствовал некоторое удовлетворение от того, что был почтен доверием леди такого знатного происхождения.

— Я весьма огорчен тем, что слышу, ваше высочество, — сказал я, вспоминая, что именно так следует обращаться к принцессе, — но я боюсь, — добавил я, приготовляясь выслушать ее указания, — что я не смогу быть вам полезным, пока вы не заставите себя сообщить мне подробнее обстоятельства дела.

— Ужели, — сказала она, — вы не знаете, что я во власти злого дяди-тирана?

Я мог бы объяснить, что я слишком занятой человек, чтобы иметь время следить за очередными придворными скандалами, но воздержался.

— Я могу считать, следовательно, — сказал я, — что вы сирота и что родственник, о котором вы упомянули, ваш опекун?

Она дала понять жестом, что оба эти заключения правильны.

— Он запер меня пленницей в этом мрачном месте, — заявила она, — и лишил меня всех моих приближенных одного за другим, кроме престарелого, но верного слуги, которого вы видели.

Я, конечно, ответил, что это несомненное злоупотребление властью, и спросил, не может ли она указать причины такого поступка с его стороны.

— Он решил, что я должна выйти замуж за его сына, — объяснила она, — которого я ненавижу, чувствуя к нему невыразимое отвращение.

— Может быть, — осмелился я намекнуть, — есть кто-нибудь другой, кто…

— Нет никого, — сказала она, — ибо мне ни разу не было дозволено взглянуть на какого-либо другого жениха; и вот я здесь в заключении, доколе не соглашусь на сей ненавистный союз, но я скорее умру! Но вы спасете меня от столь ужасной участи! Ибо для чего иного вы здесь?