– А как же я?

– Ты здесь останешься, в родном гнезде. Потом замуж выйдешь, потом у тебя дети родятся…

– Но я не собираюсь замуж, и детей рожать не собираюсь.

– И очень хорошо. Тебе еще рано, учиться надо. А с Викентием нам легче будет тебя выучить. Хотела довести тебя до диплома, но тогда я буду уже совсем старая. И Викентий поставил условие…

– Невероятно! И давно это у вас?

– Да уж лет пять.

– Что же ты раньше думала?

– Ждала, пока ты станешь взрослой. Ты бы не приняла отчима.

– Откуда ты знаешь?!

– Уж знаю, – сказала она и вздохнула.

И я вспомнила один случай десятилетней давности. Почему-то раньше я никогда о нем не думала. Ригу вспоминала, а вечернее кафе-ресторанчик нет. А ведь было оно необычным: стены из дикого камня и кирпича, бра – медные полусферы, приглушенный свет. На столиках в бокалах свечи. И живая музыка: пианино, скрипка и виолончель. Как в иностранных фильмах. Раньше я ничего подобного не видела, да и не бывала в таких местах, тем более, вечером. Не помню еду, а питье помню, мама взяла мне фруктовый коктейль, который надо было тянуть через трубочку, а себе бокал вина. Я была от всего в восторге, а к матери подошел мужчина, пригласил танцевать, и она пошла. Его рука лежала на ее талии и скользила по шелку платья вниз, по бедру. Я смотрела на них, смотрела и заплакала. Мать вернулась, пыталась меня утешить, но я ревела, как корова, пришлось уйти, оставив недопитое и недоеденное. На улице я ткнулась лицом ей в живот, порыдала еще малость и успокоилась. Потом она вела меня за руку в гостиницу и молчала. Все кончилось без всяких объяснений. Мама сама никогда не вспоминала этот эпизод.

– Нечего было на меня внимание обращать. Делала бы, как нужно.

Она опустила голову на руки. Плечи вздрагивали. Я никогда не видела плачущую мать, и это меня потрясло больше всех новостей. Я подошла, неловко обняла ее и тоже заревела.

– Я так устала, – проговорила она.

Мы надолго замолчали, потом я попыталась сказать что-то ободряющее, а она отозвалась:

– Заткнись, пожалуйста, Хью!

Эта фраза из ее любимого фильма – «Человек с бульвара Капуцинов», и уж если она ее вспоминает, значит, все хорошо, пришло умиротворение.

Она отправилась в ванную, вернулась умытая.

– Ну все, проехали, – сказала обычным повелительным тоном.

Утро воскресенья. В квартире тишина. Заглянула к матери. Она стояла в своей комнате и смотрела в балконную дверь, на раскинувшийся под окнами парк.

– Жаль уезжать?

– И да, и нет. Все-таки с этим домом связана почти вся моя сознательная жизнь. А хочется начать новую.

– Ну ничего, – милостиво согласилась я. – Если что – сможешь вернуться.

– Это вряд ли, – отозвалась она. – А навещать тебя буду, проверять, чтоб не сбилась с пути истинного.

Ну вот, приехали. Она неисправима! К чему тогда разговоры о новой жизни? Интересно, как часто она собирается меня проверять? Труда это не составит, работает она через дорогу.

Мать сложила вещи в большую сумку. Сказала:

– Возьму кое-что на первое время, потом потихоньку перевезу все, что надо. Ты не видела мою вязаную жилетку?

Понятно, вот и повод ходить сюда каждый день.

Я пошла накрывать на стол. Она пела:

– Я другое дерево… Я такое дерево…

Сели завтракать.

– Жаль, что ты ничего не рассказала мне о Викентии. Я же ничего о нем не знаю.

– Узнаешь. Теперь вы будете часто общаться.

С какой стати? Общаться мне не с кем, что ли? Может, мужик он и неплохой, но особой приязни у меня не вызывал. Высокий, толстеющий, когда-то был блондином, а теперь, сдобренный сединой, просто пегий, он даже мог показаться симпатичным, но только не мне. Как-то он заявился после моего поступления в пед, поздравил и говорит:

– Задам тебе контрольный вопрос как будущему педагогу, преподавателю литературы. Как звали героя Гоголя из «Записок сумасшедшего»?

– Поприщев.

– Не Поприщев, а Поприщин. А как его имя и отчество?

– Разве в тексте это есть?

– Есть. Его зовут Аксентий Иванович.

О-бал-деть!

– А как звали собачку, письма которой читал Поприщин?

Не помнила я имени собачки. А экзамен, устроенный Викентием, не прибавил к нему симпатии, скорее наоборот. Похоже, подумала я, он зануда почище матери.

– Куда же делась моя вязаная жилетка? – не унималась мама. – Ты точно ее не надевала?

– Вот еще… Я такое ретро не ношу. А Викентий разведенный или вдовец?

– Пятнадцать лет как разведен.

Я даже присвистнула.

– А дети есть?

– Сын. Женатый. И внук есть. Они в Севастополе живут, на родине бывшей жены Викентия, она вернулась туда после развода.

– Что же Викентий делал эти пятнадцать лет? Без жены. Интересный вопрос.

– Ничего интересного. Сына воспитывал. Сын в Нахимовском учился, закончил, в военно-морское училище отказался идти, поступил в корабелку, а потом к матери уехал.

Мы позавтракали, и мама опять искала свою жилетку, пока не обнаружила ее в стенном шкафу.

– Выброси ты эту чучельно-огородную жилетку! Это же ужас!

Ноль внимания, поет:

– Я другое дерево…

– Какое же, интересно, ты дерево?

– Такое. Не потому что я лучше других деревьев. Просто я не хочу, чтобы меня гнули и ломали, чтобы делали из меня мачту океанского корабля и даже скрипку! Я хочу тянуться ветвями в небо и быть сама собой.

– Прикольно, – говорю. – Даже философски как-то… И поэтично, ничего не скажешь.

Вот что делает любовь! Она уже песни сочиняет. Или это из ее студенческого репертуара, когда они на картошку ездили и пели под гитару у костра?

Не могла дождаться, когда же мать отвалит, а она почему-то медлила, словно ей чертовски не хотелось покидать свой дом. Как тягостны последние часы, минуты перед отъездом, когда не ты уезжаешь. Еды у меня оставалось предостаточно, как и наставлений. Я не должна злоупотреблять материнским доверием, обязана вести нормальный образ жизни, не превращать дом в бардак, потому что она положила на меня восемнадцать лет труда и все свои надежды. Наконец мы взяли рюкзачок, дорожную сумку, и я проводила мать до метро. На станции «Московская» ее должен был принять в объятия законный супруг.

Возвращалась домой через парк. Иней посеребрил траву, а деревья стояли в сиреневой дымке. Вот она – свобода! Ждешь ее, ждешь, мечтаешь о ней, а наступит – почему-то грустно.

На лестничной площадке меня встретила соседка Калерия, молодящаяся пенсионерка.

– Вчера вас не было дома, а к тебе девочка приходила и кое-что оставила. – Она зашла в свою квартиру и появилась с цветочным горшком, над которым парили, словно сбившаяся стайка мотыльков, нежно-сиреневые цикламены. – Смотри, какая прелесть!

Только мне этой прелести не хватало! Цикламен в нашей семье цветок особенный, считается, что он приносит в дом смерть. Появляется в доме цикламен – кто-то умирает. Примеры: прабабушка, дедушка и еще кто-то из родственников. Не знаю, откуда пошла такая легенда, вероятнее всего, от бабушки, мать не подвержена никаким предрассудкам, хотя семейное суеверное правило соблюдала: в доме никогда не было цикламенов. Дождавшись, пока Калерия ушла, я отнесла горшок двумя этажами выше и оставила на лестничном подоконнике.

Мать позвонила уже от Викеши. Опять пошли нудные наставления. Я разозлилась, и от злости прошла печаль. Поболтала по телефону с Наташкой, поблагодарила за цветы. Потом валялась перед телевизором с чашкой чая и пирогом, смотрела все подряд. Начинала входить во вкус одинокой жизни. Телевизор был в маминой комнате, и я осталась ночевать на ее тахте. В эту первую ночь без мамы мне впервые приснился сон, будто я иду по инкской тропе.

Тропа шла по горной круче, справа упиралась в отвесную стену, слева – обрывалась в ущелье, она была узкой, и я видела, как вниз, в мелкую речку, бурлящую, белую от бешенства, скатывается щебень. Мне было страшно, ноги немели, сердце замирало. Как вдруг я заметила впереди Филиппа Александровича. Он был одет, как Шерлок Холмс в Альпах из русского сериала: штаны три четверти, куртка, туристские ботинки и охотничья шляпа, а в руках посох. Шел он так уверенно, что я успокоилась. И почти сразу тропа ушла в лес, теперь уж действительно нечего было опасаться. Я не знала, как привлечь внимание Филиппа Александровича, ждала, он почувствует, что я за ним иду, и повернется, но так и не дождалась. Проснулась.