Я освободила могилу от пыльных искусственных цветов и уложила ковриком цветные листья, а поверх с нарочитой небрежностью, бросила ромашки. Мы присели возле раковины, и я продолжала разливаться соловьем.

– В государстве инков все было отлажено, как хороший механизм…

– Так откуда взялись эти инки? – перебила меня Танька.

– Покрыто мраком неизвестности. История инков была записана, но исчезла. И с письменностью все непонятно. В общем, чего ни коснись, все таинственно и странно. В стране инков было огромное количество золота, ее даже называли Эльдорадо.

– Откуда золото?

– Природное богатство. Откуда его берут? Мыли песок в реках, копали в шахтах. Золотыми пластинами они обшивали стены дворцов, храмов, и даже на одежду нашивали тоненькие золотые пластинки, а вожди и богатеи вставляли в мочки ушей золотые диски. Но золото ценилось само по себе, как солнечный свет. Никто на золото ничего не покупал, потому что торговли не было. И денег, естественно, не было. Нищих и бомжей, представь себе, тоже не было. Все одеты, обуты и накормлены! Каждому – по потребности, от каждого – по способности. Старые, больные и дети у инков не работали (хотя и они, по мере возможности, делали, что могли), но свою долю от урожая получали. Никто не голодал и не холодал. А то, что оставалось, кроме необходимого, убирали в государственные кладовые и не боялись неурожайных лет и чрезвычайных ситуаций.

– У них там что, коммунизм был?

– Нет, коммунизма, конечно, не было… Там существовали правители и работяги, просто соцзащита была на высоком уровне.

– А к чему ты мне все это рассказываешь? – подозрительно спросила Танька.

К чему? К тому, что мне больше не о чем было рассказывать.

– Я собираюсь выучить язык кечуа и поехать в Перу, там сердце инкской цивилизации.

Как-то само собой вылетело, потому что до этой минуты я не собиралась учить язык кечуа и ехать в Перу. То есть поехать я не прочь, но это могло случиться только в заоблачных мечтах.

– Помнишь, давным-давно мы ходили в «Уран» смотреть документальный фильм «Неизвестная Амазонка»?

– Еще бы! Море слез! Кстати, что это ты там разревелась?

– Не знаю. Думаю, душа моя рвалась в Перу, а я понимала, рвись – не рвись, все бесполезно.

– Разве Амазонка в Перу течет?

– Она по разным странам течет. В Перу тоже.

– Ты мне голову не морочь, – сказала Танька. – Ты меня совсем дурой считаешь? Давай колись!

Долго себя упрашивать я не заставила.

– У нас есть один преподаватель, он человек необыкновенный. Его зовут Филипп Александрович. Он настоящий ученый, знает про инков все…

– И ты в него влюблена, – закончила Танька.

– Конечно, нет. Я его и видела всего девять раз…

– И втюрилась. Но ты поосторожнее с преподами. У нас одна девчонка со второго курса закрутила любовь с преподом. И знаешь, чем это кончилось? Ужасным скандалом. Препода разбирали на партсобрании и выписали ему таких кандюлей, что у него случился инфаркт.

Тут мы захохотали, как сумасшедшие.

– А что теперь с преподом, которому выписали?

– Поправился. Будет нам читать «Научный коммунизм», когда дорастем до него.

– Вообще-то тут нет ничего смешного, это не шутки. Смотри, чтобы у твоего ученого тоже инфаркт не случился.

– Болтаешь глупости!

Прогулка с Танькой – кусочек личного времени, который я выторговала у мамы. Я бы хотела провести день рождения с подружками, но она сказала:

– Сегодня мы останемся вдвоем. Потом будешь делать что хочешь, а сегодня проведи, пожалуйста, вечер с матерью. Нам есть о чем поговорить.

Я догадывалась, о чем. О Викеше, о Викентии Петровиче. И у меня были дурные предчувствия. Но неужели надо портить этими разговорами день рождения?

Теперь она пекла пирог, из кухни доносился вкусный дух и заунывное:

– В жизни раз бывает… – Потом на тот же мотив, а точнее, на его отсутствие: – Старость меня дома не застанет… Старость меня дома не застанет…

– А где она тебя застанет? – спрашиваю, появляясь на кухне.

– Кто?

– Старость!

– Отстань. Это такая песня.

Этот стон у нас, между прочим, песней зовется.

Сегодня я почему-то все время вспоминала тетю Валю. Так вот, она тоже не балдела от маминого пения, но считала, что это ее единственный недостаток. Тетя Валя называла ее «образцовой матерью», «правильной» и даже «идеальной» (это уж чересчур!), и эти определения с детства запали мне в голову. Правильность заключалась в том, что мать сама вырастила ребенка, то есть меня, была я одета и накормлена, дом – ухоженный, в полном порядке, притом на работе ее ценят. Она инженер на заводе «Светлана», где проработала всю жизнь, чем очень гордилась. А чем тут гордиться? Говорят, надо менять работу каждые семь-восемь лет, иначе возникает усталость и отсутствие интереса. Но мама возражает:

– Только не в нашей профессии инженера-конструктора. У нас, чем дольше работаешь, тем больше интерес, чем дальше в лес, тем больше дров.

Отец погиб, когда мне было три года, ехал на велосипеде по проспекту Энгельса, совсем недалеко от нашего дома, и попал под машину. Вслед за ним умер дедушка. Через шесть лет бабушка. Отца и деда я не помню, какие-то туманные эпизоды, а бабушку помню хорошо, благодаря ей я не узнала, что такое детский сад, а в школе – продленка, ведь мама работала, а после работы еще и подрабатывала, печатая на машинке. Она была в семье всем и всему голова. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик…» – это о моей маме, которая умеет не только гвоздь забить, но и карнизы привесить, и набойки на туфли поставить, и новую молнию вшить, взамен испорченной, в куртку, в сумку и даже в сапоги. Она может пробки испорченные поменять, починить утюг и даже пробовала ремонтировать телевизор, но тот не дался. Она умеет готовить, шить, вязать, стрижет меня, подружек и пуделя своей сослуживицы. Осенью она консервирует огурцы, помидоры, квасит капусту и заготавливает грибы, которые мы собираем вместе в Вартемягах. И уроки в младших классах она у меня исправно проверяла, и по алгебре подтягивала. Что-то в этом роде я писала в школьном сочинении о маме. Мол, умелая и строгая.

Я боялась маму, хотя она никогда пальцем меня не тронула. Наказывала – молчанием и презрением.

Моя мать, если говорить умными словами, перфекционистка, минималистка в собственных потребностях и максималистка во всем остальном, совершенная реалистка, но идеалистка в отдельно взятых вопросах, а также женщина, принципиальная во всех отношениях. Она в изрядной степени политизирована, в том смысле, что много лет выписывала газету «Правда» и читала ее, хотя тут требуется уточнение: у них на заводе, если не выпишешь «Правду», не разрешали участвовать в розыгрыше на подписку «Нового мира», «Иностранной литературы», а также журнала «Огонек» и «огоньковских» собраний сочинений. А читала она «Правду», потому что знает счет деньгам: заплачено – надо использовать. Теперь она перестроилась, смотрит по телевизору «Время», иногда «Прожектор перестройки» и «Будку гласности». «До и после полуночи» и «Взгляд» – всегда. И не дай бог пропустить «600 секунд». Она против Нины Андреевой, говорит, что «воспитана перестройкой» и ждет перемен, хотя Виктор Цой ей совсем не симпатичен. А еще я думаю, что моя мама ханжа, и это не потому, что ей не понравилось кино «Маленькая Вера». В ее возрасте это не удивительно. Только зачем подчеркивать, что она вдова, а не разведенка, тем более тут есть небольшая неточность: в первом браке – разведенка, и только во втором – вдова.

Не могу избавиться от некоторых слов-ярлыков, которые когда-то были произнесены: «смазливая мордашка» и «умненькая девочка». Первый ярлык повесила на меня тетя Валя, второй – наша классная. Мама ничего не говорила о моих умственных способностях, а, услышав похвалу классной, лишь саркастически улыбнулась. Не хотела, чтобы я зазналась. Мне, честно говоря, похвала тоже показалась немного сомнительной. Так можно сказать о семилетнем ребенке, а я давно перешагнула этот возраст. Однако мама запомнила хвалебное выражение и теперь, когда я выступлю не по делу, она говорит с усмешкой: «умненькая девочка», а подразумевается – идиотка. В общем, «образцово-показательная мать» никак не способствует воспитанию во мне чувства собственного достоинства и уверенности.