– Что за ЦПС? – очень серьёзно переспросил Иван Павлович.

– Центр противодействия содомитам, – так же мягко ответил оперуполномоченный.

– Чем я могу вам помочь?

– Я, собственно, познакомиться. Объект у вас поднадзорный, государственная продуктовая лавка.

– Так нас по этой части Центр противодействия чуждым ценностям надзирает.

– ЦПЧЦ эффективно продолжает функционирование. ЦПС выделен из него ввиду особой важности данного направления деятельности, – официально и неожиданно строго ответил оперуполномоченный.

– Коллектив вверенного мне учреждения продуктовой торговли неукоснительно соблюдает руководящие указания Центрального конвенциального совета, – в тон ему ответил Иван Павлович.

Видно было, что тон этот ему знаком и привычен.

– Табличка у вас, смотрю, имеется, образцу соответствует, – похвалил Тарасевич, уходя, Ивана Павловича.

Давид Маркович смотрел на друга удивлённо. Тот никуда не торопился.

– В ментовке ничего никогда не меняется, друг мой, – улыбаясь, повторил Иван Павлович, – до 10 у них совещание. Потом соберутся. Ехать им до нас 15 минут. У меня ещё почти полтора часа. Иди к себе. Я за краской.

И пошёл в подсобку.

Давид Маркович достал пачку сигарет, вытянул одну и закурил.

Спокойствие Ивана Павловича его восхищало. За отсутствие таблички на продлавке могли отправить на месяц в лесхозпром, корчевать пни за дорогими китайскими братьями-лесорубами. А за такую табличку – «СОДОМИТАМ ВХОД», легко сложилось бы и уголовное дело за пропаганду чуждых ценностей. А это – повышение уровня бэкграунда. И снова мерзлота.

Тарасевичу нужны были дела, он их искал и готов был шить – закрашенная ночью табличка говорила о многом. Это было плохо.

Но сегодня у него не получилось. И это было хорошо.

Иван Павлович вышел и стал аккуратно выводить на табличке слово «ВОСПРЕЩЁН».

С минуту Давид Маркович разглядывал иероглифы на упаковке сигарет, прочесть не смог, сплюнул и пошёл в свою контору. Служил он редактором в местной газете «Свет Конвенции».

– «Свет Конвенции» скажи, да всю правду доложи, – шутил над ним Иван Павлович.

Контора была недалеко, скоро Давид Маркович уже сидел в своём кабинете и писал очередной очерк об успехах хлеборобов. «Несмотря не неблагоприятные условия погоды хлеборобы обеспечивают…» Слова застревали и не хотели ложиться на бумагу.

Редактор отбросил ручку. По улице проехал полицейский внедорожник.

Иван Павлович наверняка уже закончил восстанавливать табличку. Давид Маркович не переживал.

Он вышел на крыльцо, закурил и посмотрел в сторону продлавки. Полицейская машина чуть замедлила ход возле неё и проехала дальше.

– Ну какой же всё-таки характер у него, – вполголоса проговорил Давид Маркович, аккуратно забросил окурок в урну и вернулся в контору.

Сел за стол. Текст не шёл. Вспоминать про времена, когда текст для вальяжных ведущих «средства радио-программирования» летел у него в любое время суток и в любом состоянии, не хотелось. От этих воспоминаний очерки о хлеборобах переставали даваться вообще. Гнать их надо, эти воспоминания, это Давид Маркович решил для себя давно.

Но работать всё равно не хотелось. Было душно.

Хотелось к Ивану, в подсобку, холодного пива и вытянуть ноги на топчане.

Редактор «Света Конвенции» встал и подошёл к окну. Постоял и собрался уже садиться за текст, работу надо было завершить.

К крыльцу подъехали две длинных чёрных машины. Давид Маркович замер и машинально заложил руки за спину: это были машины, на которых ездили те самые люди, что отправили его сюда, за 2000 плюс километров от Москвы. И они приехали снова.

Люди вышли. Немного людей, все в костюмах, но считать их сил не было. Зашли в контору.

– Фельдман? Давид Маркович? Не нервничайте, мы к вам, – негромко сказал ему коренастый мужчина, явно привыкший командовать.

– А я очень нервничал, что вы вдруг не ко мне, – неожиданно ответил Давид Маркович, поправляя очки, сползавшие на вспотевшем носу.

– Шутите, это хорошо, – улыбнулся мужчина и представился: – оперуполномоченный отдела по защите конвенционального строя Управления президентской безопасности кластера «Северо-Восток 2000 плюс». Мы проведём у вас обыск. А потом проедем к нам. С вами.

УПБ. Чекисты нашли новое лицо своей службе, дракон бессмертен, подумал Давид Маркович, набрал воздуха, задержал его в лёгких и, непроизвольно напрягая дрожащие пальцы, спросил:

– А по какому поводу?

– Мы пока начнём, а вы подумайте, – добродушно ответил оперуполномоченный, – пока присядьте, вон там, у окошка. Вы же опытный и умный человек. Глупостей же не будет?

– Не будет, – ответил Давид Маркович, неровно прошёл по комнате и сел на стул для посетителей, тихо заскрипевший под ним. На его кресле, за его столом уже по-хозяйски расположился оперуполномоченный.

Дома на островах – примкнутые торцами щитовые коробки. Они жмутся здесь друг к другу, как люди. Так теплее. Анатолий видел как-то в управе фото острова сверху. Три длинных червя лежат параллельно вдоль острова, и пять наложено на них перпендикулярно. Одно здание стоит поодаль от червей, на площади в центре острова – это почтовый участок, построенный задолго до Конвенции. Это было почему-то важно тогда – иметь почтовый участок на архипелаге, где никто не живёт, а из действительно важного вокруг на тысячу километров – перестроенная из списанного норвежского дока нефтяная платформа.

Здание самое большое на острове, в нём два этажа.

На почте Анатолий и работал, и это было хорошо, место тёплое, а много было мест работы холодных: люди прибывали, и им надо было строить дома, надо было расчищать улицы и вывозить мусор.

Неплохо было ещё на оленьих фермах. Оленей здесь завели для мяса, молока и шкур, кто-то в центре решил, что кормить себя кластеры должны сами. Получалось плохо, но всё равно с оленями стало лучше, чем было без них.

Люди боялись гиблых мест – геологических экспедиций, когда людей отправляли долбить карьеры в вечной мерзлоте в поисках полезных ископаемых. Говорили, что они здесь есть. Но пока карьеры ничего не давали, они только забирали людей.

В лавках появились папиросы – «ЗФИ-Карьер». Крепкие, говорили, что их любят на материке.

Анатолий разносил письма приходящие и сортировал письма уходящие, складывал их в коробки и раз в неделю отвозил на Солсбери. Там цензор, он решает, что можно отправить, а что будет вложено в личное дело отправителя.

Через три года в кластере «ЗФИ» выселенный получает право на отправление и получение писем. Это важно, если спустя такое время остаётся, кому писать, и известно, куда писать.

Люди всегда находят и то и другое.

Анатолий вышел из дома рано, очень хотелось успеть вернуться не поздно. Он любил вечера с сыном. Ему надо было много рассказать. Книг на острове не достать, читать их приходилось по памяти. Стас слушал. Хуже было со стихами, Анатолий их всегда плохо запоминал, вот Лена бы читала их помногу и не задумываясь.

Виктория Марковна обещала накормить сына и помочь ему сделать уроки, это успокаивало. Она была строже, но Стас любил проводить у неё вечера.

– Она другая, папа, – сказал он как-то отцу, – она, наверное, как мама.

Маму он не помнил.

Анатолий отвернулся тогда. Рвал воздух разинутым ртом и медленно выдыхал.

К девяти часам он уже собрал все письма, они были аккуратно отсортированы по кластерам: стопка в «5000 плюс», стопка в «2000 плюс», их два – «Северо-Восток» и «Юго-Восток». Эти стопки большие, туда пишут много. Меньше – в «1000 плюс», хотя этих кластеров четыре – по сторонам света: Восток, Юг, Запад, Север. Почти нет в кластер «100 плюс». Оттуда вывезли почти всех, кому могут писать выселенцы кластера «ЗФИ». И никогда нет писем в кластер «Ноль плюс». Его освободили и от чуждых, и от родственников чуждых. Не осталось там и их друзей.

Это – первый идеальный кластер. Так пишет официальный орган Центрального конвенционального совета «Возрождённая правда».