— Откуда у него ключи? — нахмурился Кагами, вертя связкой в руках.
— А мне откуда знать? — пожав плечами, Ватару встал и пошел к выходу из кухни. — Пошли уже.
Выйдя из дома, они сели в машину и поехали по адресу, данному дядей. За всю дорогу они не перекинулись и парой слов: Харада слушал новости по радио, а Казехая ушел в собственные мысли, размышляя над некоторой странностью происходящего.
Для чего нужна такая секретность? Неужели дядя и вправду боялся предательства Ватару или его?… Или весь этот фарс был нужен для того, чтобы ввести его в заблуждение? Всякое было возможным, учитывая то, каким параноиком был Канаме, так что оставалось лишь ждать.
Прошло уже около получаса, и машина въехала в элитную часть города, в которой селились бизнесмены и знаменитости, когда Кагами начал обращать внимание на окружение, состоящее из аккуратных особняков в европейском стиле, но, чем дальше они ехали, тем более традиционной становилась обстановка, плавно переходя в поместья с высокими каменными заборами, показавшимися ему до боли знакомыми.
С огромным трудом сохранив безэмоциональное выражение на лице, парень спросил у Ватару, не обращая внимание на звук радио:
— Какой адрес у дома, который я должен поджечь? — Харада не удостоил его ответом, сунув под нос помятую бумажку.
— У этого дома с зеленой крышей я буду тебя ждать, — сказал он, кивнув на красивый особняк, но Кагами никак не отреагировал на его слова, вглядываясь в четкий почерк дяди. — Понял?
На автомате кивнув, парень с ненавистью сжал клок бумаги и испепелил его, чувствуя то, как кровь закипает в жилах, приливая раскалённым пламенем к рукам.
— Ты охренел? — округлил глаза Харада, смотря на труху, которую Казехая невозмутимо стряхнул в пепельницу, но, заметив странноватое выражение на его лице, передернул плечами, ничего не говоря.
Когда они подъехали к дому по адресу, указанному на сожженной бумажке, Ватару было хотел что-то сказать подопечному, но тот выскочил из машины, как только они припарковались, и кинул ему через плечо:
— Отъезжай подальше. Дыма будет много.
Посверлив напряженную спину парнишки долгим взглядом, Харада устало выдохнул, покачав головой, и уехал, оставив его на чистой улочке одного.
Он стоял неподвижно, прямо смотря на высокую стену забора, покрашенного в темно-зеленый, через которую он часто перелезал в детстве, показывая подруге свою ловкость. Сейчас стена с облупившейся краской и кое-где сломанной черепицей не казалась ему такой уж и высокой: одного прыжка было достаточно для того, чтобы зацепиться за край и подтянуться.
Проделав это на автомате, он сел, перекинув одну ногу на другую сторону, и оглядел поместье, в котором, судя по неплохому состоянию, кто-то жил. Оглядываться назад, через улицу, он не стал: боялся увидеть ее там, и, просидев так с полминуты, мягко спрыгнул в сад, случайно порвав рукав толстовки об ветвь огромного куста розы, посаженного еще матерью.
Идя по почти не изменившемуся участку, Кагами медленно и неутомимо приближался к дому, словно почерневшему от действия времени, отмечая в сознании мелкие новые детали: велосипед, неаккуратно привязанный к крыльцу, небольшой сарай, построенный новыми владельцами, пень, оставшийся от чахлой сакуры и хорошо вытоптанную тропинку на задний двор, которой раньше не было.
Подойдя к крыльцу, он замер перед деревянными ступеньками и сделал глубокий вдох, надеясь ощутить что-то, но даже воздух неуловимо изменился, заставляя сердце сжиматься в груди от несоответствия воспоминаний и реальности.
— «Это не мой дом», — мысленно убеждал себя Кагами, смотря в знакомую дверь. – «Больше нет».
Сейчас он не будет стучать в дверь и ждать, пока ему откроет Хироши-сан, уже представляя, как тот отчитает его за очередную четверку. А ведь он очень хотел, чтобы именно это и произошло с ним сейчас, но… невозможно. Просто невозможно.
Поднявшись на крыльцо, Казехая быстро открыл дверной замок и, пытаясь не думать, надавил на ручку, чувствуя то, как сердце пропустило удар.
— Я пришел, мама… — шепнул он в пустоту дома.
Тихо прикрыв дверь, он застыл посреди прохожей, не смея сдвинуться с места. Водя бездумным взглядом по скудному помещению, парень заприметил небольшой конверт у зеркала и, подойдя к нему, схватил, вчитываясь в имя, выведенное знакомым плавным почерком:
«Тодороки Кагами»
Нахмурившись, парень разорвал бумагу и быстро пробежался по ровным столбикам, ощущая злость, растущую в груди от каждого последующего иероглифа.
«Здравствуй, мой дорогой племянник, я надеюсь, ты оценил мой сюрприз?…
Я специально купил этот дом месяц назад для тебя и обставил его вашей старой мебелью, собираясь показать его тебе попозже, но, ввиду последних событий, решил преподнести тебе подарок пораньше. Честно говоря, я очень разочаровался, когда узнал о том, как ты поступил с бедным Кушидой, и, увы, вынужден предпринять соответствующие меры. Ты должен ответить за то, что почти лишил меня такого ценного работника, и осознать свою роль. Сожги дом, в котором погибла твоя мать, до тла, оставь лишь пепелище и сделай это не для меня, а для себя.
Прими себя, Кагами. Твой дядя, Казехая Канаме.»
Злое рычание вырвалось у него, и парень сжег письмо, представляя на месте горящей бумаги мерзкое лицо дяди. Продержав бумажку в руках до тех пор, пока она не превратилась в прах, он глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь сдержать рвущееся наружу пламя.
Нельзя было позволять злости брать верх над собой. Да, Канаме удалось вывести его из колеи такой подлостью, но Тодороки не имел права показывать слабость перед ним. Если дядя хочет, чтобы Кагами сжег дом, в котором родился, то он сделает это, как бы то ни было сложно для него. Впрочем, теперь парень, хотя бы, знал, что не зря искалечил Энгая: Казехая и так бы заставил его поджечь поместье, а так он сделает это за дело.
Приведя мысли в относительный порядок, парень зашел в боковую дверь и, оказавшись на кухне, слабо улыбнулся, вспоминая добрых служанок, готовящих для него оданго и моти. Проходясь по всему дому, Кагами предавался собственным воспоминаниям, доставляющих ему ужасную, но сладкую боль.
Почти все в доме было прежним, но каким-то фальшивым и неправильным, что не могло не бросаться в глаза: кое-где вещи были расставлены не так, не было мелких деталей или же они были не теми, как например, занавески в гостиной, которые были белыми вместо бледно-желтых. Отмечая все это краем сознания, Тодороки не заметил того, как оказался перед дверью темного дерева, и застыл, словно приклеившись к полу.
— «Прими себя», — шепнуло сознание голосом дяди, и он неуверенно потянулся к медной ручке двери. — «Ее там нет», — убеждал он себя и, пересилив свой страх, медленно приоткрыл дверь.
На секунду его оглушил протяжный скрип, и он поморщился, зажмурившись, а когда открыл глаза, выдохнул, будто его ударили поддых.
За долгие годы комнатой явно не пользовались: может, из-за не самой лучшей ауры, а, может, из-за того, что это была единственная комната в доме, выполненная в европейском стиле – Кагами не знал, да и, ничего это не меняло. Казалось, пожар произошел здесь совсем недавно: постель, с полу-рухнувшим пологом и почерневшими простынями, слезшие, частично сгоревшие обои, обуглившаяся мебель и старый паркет, покрытый черной копотью. Если бы не затхлый запах пыли, он бы подумал, что попал в прошлое, но это было не так.
Медленно зайдя в помещение, он подошел к прогнувшемуся ложу и замер рядом с ним, ощущая слезы, подступившие к глазам.
— Мама… — едва слышно прошептал Кагами, проведя пальцем по посеревшей от времени подушке, и всхлипнул, не в силах сдержать эмоции.
Он не представлял, сколько времени провел там, захлебываясь собственными рыданиями, будто задыхаясь от невидимых рук, сомкнувшихся на горле, буквально прожигающих кожу ужасной агонией, не давая даже закричать от отчаяния. Все было словно в тумане: он не осознавал самого себя, запутавшись в ощущениях и воспоминаниях, вспыхивающих перед глазами расплывчатыми огоньками. Легкие горели, не получая кислород, и, казалось, он умрет здесь, но, в тот миг, когда сердце замерло на долгую секунду, рука, сжавшаяся на его шее, исчезла, и Кагами смог сделать судорожный вдох.
