Она возвращается из ванны, держа в руках белую коробку с красным крестом. Успела умыться. Волосы блестят от воды. Нижняя губа слегка припухла. Злость снова поднимается откуда-то из глубины, кулаки непроизвольно сжимаются.

На себя злись, Соколовский. Только на себя. Ты виноват в этом. Ты её в это втянул. Вслепую.

Вика молчит. Опускается на колени напротив, достаёт вату, перекись. Промокает осторожно. Нежно. Закусывает губу.

— Не бойся, выживу. — Он пытается шутить. Пытается говорить хоть что-то. Только не молчать. Не видеть её глаз, подёрнутых влагой. Не чувствовать её обиду, что волнами захлёстывает обоих.

— Прости. — Он выдыхает, пытаясь поймать её взгляд. — Прости, Вик. Я должен был всё объяснить. Сказать, чтобы ты была осторожна.

— Так вот зачем ты Даню ко мне приставил? — Она сощуривает глаза, качает головой. Укоризненно. Печально. — Ты мне не доверяешь?

Он молчит. Что тут говорить? Что намерено от неё дистанцируется? Что всё это время боялся того, что сейчас почти произошло?

— Прости, Вик, — повторяет Игорь. — Я правда думал, что так будет лучше.

— Лучше. — Она усмехается. Проводит по его губам влажным бинтом. Осторожно дует на мелкие ранки. — Кому лучше, Игорь? Что вообще для нас лучше, ты знаешь?

— Для нас лучше — подальше друг от друга держаться. — Он первым отводит взгляд, опускает глаза. Дышит прерывисто. Голова раскалывается, мысли путаются. Что за чушь ты сейчас несёшь, Соколовский?

— Мне уехать? — Вика подбирается. Голос сухой. Деловитый. Тот, что на расстояние сразу отодвигает.

Игорь качает головой. Медленно — каждое движение отдаётся острой болью в висках.

— Останься. — Хрипло. Еле слышно.

Вика смотрит пристально. Закатывает глаза, сама себя ругая. Только о себе думаешь, Родионова. Не тебя пять минут назад по номеру швыряли, да головой об камень били. Он от боли говорить не может, а ты со своими претензиями. Хороша, нечего сказать.

— Очень больно? — Она осторожно касается его плеча. Игорь мычит что-то, не пытаясь даже кивать. — Пойдём.

Помогает подняться. Ведёт в спальню. Укладывает на постель. Здесь темно, и боль становится меньше. Вика бежит в комнату, пытается найти свою сумку. Она точно помнит: Стас её в угол швырнул. Она видела. Точно.

Нырнуть внутрь, пытаясь отыскать лекарства. Раздражённо выдохнуть. Высыпать всё на пол. Больно. Как же ему, наверное, сейчас больно! Вот она — серебристая пачка. Покупала Ане. Игорю должно помочь. Обратно в спальню бегом. Помочь ему проглотить таблетку, придержать голову. Осторожно снять пиджак, туфли. Укрыть.

И выдохнуть.

Он спит. Ровное дыхание оглушает в тишине. Вика всхлипывает. Глухо. Горько. Прячет голову в коленях, так и оставшись сидеть у его ног. Сколько можно, Родионова?! За что ты так с собой? С ним? Сколько ты от него бегать будешь? Его в любой момент убить могут, а ты всё в чужое счастье играешь? Ты для кого себя в жертву приносишь?

Сегодня там чуть не умерла. Сама чуть не умерла, когда Стас его бил. Пока перерезала верёвки. Пока прислушивалась к звукам, боясь, что вот-вот грохнет. Выстрел. Страшно. Навсегда.

Где-то в комнате звонит телефон. Пусть звонит. Всё равно. Сейчас она там, где нужнее всего. Нужнее кому только? Ему или ей?

Истерика проходит быстро, оставляя после себя легкую головную боль. Никуда она отсюда не уедет сегодня. А завтра… А завтра пусть прогоняет. Убрать в ванной осколки, плеснуть в лицо холодной водой. Выдохнуть. В зеркало на себя полюбоваться. Хороша. Лицо и шея в красных пятнах. Взгляд бешеный. Он опять тебя с ума сводит. И ты опять идёшь у него на поводу. На поводу чувств.

В спальне полумрак. На белоснежной кровати темная фигура Игоря выделяется. Вика замирает в проёме, глядя на него, невольно вспоминая последнюю ночь в СИЗО. Как давно это было. В прошлой жизни. Пора начинать новую.

Она осторожно ложится рядом, сворачиваясь клубком на краешке кровати. Смотрит на него, впервые за долгое время не таясь. Отмечает глубокую морщину, давно врезавшуюся между бровей. Губы, даже во сне упрямо сжатые. Сколько ты ещё в себе носишь, Соколовский? Может, пришла пора поделиться?

***

Игорь просыпается резко, поначалу пытаясь понять, почему лёг спать одетым. Но постепенно события вечера возвращаются, и первым делом он садится, ища глазами телефон — позвонить. Срочно позвонить Вике, узнать, как она. Взгляд скользит по тумбочке, полу, возвращается к кровати. Сердце замирает. А потом ухает и стремительно летит вниз, заливая теплом всё внутри.

Она не ушла. Спит рядом, подложив под щёку ладонь. За что ему такое чудо? Он осторожно ложится рядом, боясь разбудить. Словно и не вскакивал только что. Протягивает руку и убирает локон, упавший на лицо.

Родная. Щемящее чувство нежности затапливает, не давая вздохнуть. Хочется прижать её к себе так крепко, как это возможно. Прижать, и никуда никогда не отпускать. Запереть здесь. И самому остаться рядом.

Как же он сегодня за неё испугался… Прерывистый вздох невольно срывается с губ, и Игорь готов проклинать себя за него — услышала. Вика медленно открывает глаза и смотрит. Смотрит, не отрываясь, пристально, серьёзно. И молчит. А ему вдруг от этого взгляда хочется сбежать, скрыться. Только бы не чувствовать себя опять ничтожеством. Трусом. Убежать бы, да некуда.

— Я уже говорил тебе сегодня «прости»? — с трудом выдавливает он из себя, пытаясь улыбнуться. Но улыбка слабо помогает. Вика не отвечает. И он уже готов умолять. Сознаться во всех грехах. Во всём, в чём обвинить пожелает. Только бы не плавиться сейчас под огнём её обвиняющего взгляда.

Но вот она вздрагивает. Тянет к нему руку. Касается ссадины над бровью. Нежно. Невесомо. Сосредоточенно разглядывает его лицо, выискивая другие доказательства того, что Стас ей не приснился. Что это действительно было — страх потери, бессилие, облегчение…

Игорь не двигается. Позволяет её пальцам касаться скул, очерчивать контур губ, сосредоточенно следить за этими движениями, словно от них его жизнь зависит. Он пытается унять бешеный стук сердца, боясь, что он оглушает не только его. А вдруг она испугается? Вспорхнёт с кровати, как и не было. И он не двигается. Только осторожно губами тянется к её руке, касаясь кончиков пальцев. Прикрывает глаза, боясь на неё посмотреть. Боясь осуждение увидеть. Укор. Упрёк. Лучше не видеть. Только чувствовать. Её касания. Её дыхание на коже, вкус её губ…

Он выдыхает рвано, решаясь, притягивая к себе одним движением. Властным. Сильным. Уже не сбежит. Он не позволит. Игорь подминает её под себя, сгребая в охапку, сжимая в руках, крепко, чтобы вдохнуть не могла. Чтобы мысли о том, что можно ещё уйти, выветрились.

И она не сопротивляется. Всхлипывает, словно смиряется, и по груди проводит нежно, робко. Как в первый раз. Хотя какой там первый раз, тогда по-другому всё было… А сейчас неспешно. Ласково. Нежно. Поцелуй, начавшийся требовательно, почти грубо, сбивается. И теперь они целуют друг друга, изучая, каждую невидимую ранку зализывая.

Руки блуждают по телу, не спеша освобождать от одежды. Не торопясь обнажать, оглаживая ткань рубашки. Её. Его. Цепляясь за пуговицы и снова возвращаясь к шее, ныряя в волосы. Он зарывается носом в ямку между ключицами, чувствуя, что готов молиться на неё. Вот прямо сейчас встать на колени и молиться на женщину, что сейчас лежит перед ним. Приподнимает рубашку подрагивающими пальцами и касается живота, улыбаясь куда-то чуть ниже пупка, глядя, как непроизвольно вздрагивают её мышцы.

Они раздевают друг друга, будто впервые. Открывая каждый сантиметр тела, жадно разглядывая, целуя, касаясь. И когда он берёт её ногу, закидывая на своё бедро, и когда она подаётся вперёд, принимая его, это кажется самым естественным, самым правильным, что хоть когда-либо с ними происходило. Движения медленные, чувственные, томные. И стоны, протяжные, сладкие, на выдохе. Они впервые любят друг друга, по-настоящему, не спеша, отдавая, отдаваясь. И после ещё долго не размыкают объятий, лениво целуя плечи, шею, скулы. Молча. Говорить не чем. Завтра будут разговоры. Или уже сегодня.