Лида всхлипнула.

Гордеев быстро взглянул на нее и перевел взгляд, в котором закипал гнев, на Кочерова.

— Извините, товарищ Кочеров, я прерву вас! Вы не назвали свое имя-отчество.

— Мое имя-отчество — старший следователь Булавинской городской прокуратуры Кочеров, — сказал он, явно рисуясь и, возможно, подражая кому-то. — Но если вам это необходимо, то меня зовут Игорь Вадимович.

— Так вот, Игорь Вадимович, не смешивайте, пожалуйста, лекции по линии общества «Знание», которые вам известны, вероятно, лучше, чем мне, с профессиональным разговором. Мне, надеюсь, не надо перенимать у вас лекторскую эстафету и в рамках юридического ликбеза разъяснять вам, чем подозреваемый отличается от обвиняемого, а обвиняемый — от подсудимого или осужденного.

Бледнолицый Кочеров покраснел. Но явно не от стыда.

Гордеев, говоря о хорошем знакомстве Кочерова с обществом «Знание», имел в виду лишь то, что Игорь Вадимович был по виду на несколько лет старше Юрия Петровича, а значит, и о замечательном создании советской эпохи — обществе «Знание», действовавшем повсюду, у него были более обширные воспоминания. А мужчины, полагал Гордеев, к счастью, не переняли еще у прекрасного пола обыкновение изображать жеманное смущение или шутливое негодование при разговорах о возрасте.

Однако Кочеров действительно ярился не из-за этого. Это перестроечные ветры занесли его в прокуратуру. А начинал-то он свою карьеру в областном управлении КГБ, куда как активный комсомолец был направлен вскоре после окончания исторического факультета Усть-Басаргинского университета. Оперативник из него был никудышный, людей он, откровенно говоря, побаивался, но, получив власть, воодушевился. Любимым его занятием как раз были выступления с разъяснительными лекциями перед населением, где пустословное краснобайство Кочерова представало поистине образчиком какого-то странного искусства.

Вот и теперь, попав, благодаря обширным связям, в прокуратуру, он сохранил вкус к долгим беседам, нередко забывая о том, кто перед ним находится — несчастный узник, приведенный из зловонной камеры следственного изолятора, или опытный юрист. Узник, конечно, сидя на стуле в чистом кабинете, готов был достаточно долго слушать эту новую Шахерезаду, но Гордеев, несмотря на свою специфическую, разговорную профессию, терпеть не мог демагогов всех мастей. Словесные дуэли для него всегда основывались на умении вовремя мгновенно выложить перед соперником нужные знания, напомнить необходимые неоспоримые факты.

— Мне необходимо встретиться с моим подзащитным — Борисом Алексеевичем Андреевым. — Гордеев решил не дать Кочерову опомниться. — И чем раньше, тем лучше.

— Как давно вы с ним знакомы? — спросил Кочеров, пытаясь собраться с силами.

— Пока незнаком. Но как его защитник должен познакомиться.

— А чего это его защищать? — пытался Кочеров вновь взгромоздиться на своего демагогического конька. — Он же адвокат, как говорят, не из последних. Зачем ему еще кто-то? Он сам себя и защитит.

— А вот вы измените Андрееву меру пресечения, выпустите его под подписку о невыезде, тогда он самостоятельно и докажет вам свою невиновность. Это только Дэвид Копперфилд может со связанными руками и ногами выбраться как ни в чем не бывало из запертого сундука. Андрееву, как и любому обвиняемому, гарантировано право на защиту и на участие защитника в стадии следствия. — Произнося эти юридические положения, Гордеев старался придать голосу учительскую интонацию: слушай, мол, братец, бесплатный юридический ликбез. — Я заявляю первое ходатайство: измените меру пресечения моему клиенту! Освободите его из-под стражи.

Он протянул следователю ордер юрконсультации номер десять Московской городской коллегии адвокатов на ведение защиты на предварительном следствии.

— Думайте, что говорите! — подпрыгнул в своем кресле Кочеров. — Выпустить! Взяточника-адвоката!

Гордеев невольно улыбнулся. Адвокат, так уж сложилось, работает за гонорар, а понятие адвокатского гонорара — очень и очень тонкое понятие. Конечно, Кочеров вместо «взяточника» должен был сказать: «взяткодателя», подумал Гордеев, но он не знал причины этой оговорки-ошибки. А для комсомолистов, хлынувших в годы застоя в КГБ и МВД, органы были лишь ступенями движения во власти, и они не особенно затрудняли себя изучением уголовного права — так, проходили положенное для неофитов и вновь отдавались страстной погоне за должностями и чинами.

— Я-то думаю, — отчетливо произнес Гордеев, — но и вам советую. Когда я смогу встретиться с Андреевым и познакомиться с его делом?

— Ознакомитесь, — сказал Кочеров зловеще, уставя на Гордеева цинковый взгляд своих серых глаз, будто уже видел Юрия Петровича соседом Бориса Алексеевича по камере.

— Это не ответ.

— Сегодня, хочу напомнить вам, пятница. Конец рабочей недели. Если вы так печетесь о своем подзащитном, могли бы позвонить из Москвы, мы бы что-нибудь попытались сделать…

Гордеев вновь почувствовал, что его начинает обволакивать клейкая и душная вата пустословия.

Он достал из портфеля папку с бумагой и, не слушая велеречивое бормотание Кочерова, написал заявление на имя городского прокурора Богдана Осиповича Мещерякина. Такой же лист он протянул Лиде и продиктовал в наступившей тишине ее заявление Мещерякину с просьбой дать свидание с отцом. После чего выложил оба листа перед Кочеровым и сказал:

— Вот теперь мы не только позвонили вам, но и предъявили ордер на защиту, и уведомили письменно о своих ходатайствах. Не знаю, как у вас здесь с нормами рабочего времени, но в понедельник утром вам придется удовлетворить мое ходатайство и вынести мотивированное постановление по поводу всего того, что я изложил в предъявленном вам документе. Не поленитесь заглянуть в Уголовно-процессуальный кодекс, освежите необходимые вам знания. — Лицо Кочерова позеленело, и он злобно посмотрел на Лиду. А Гордеев как ни в чем не бывало продолжал: — В статье сорок седьмой кодекса сказано, что защитник допускается к участию в деле с момента предъявления обвинения, а в случае задержания подозреваемого или применения к нему заключения под стражу — с момента объявления ему протокола задержания. И еще советую: проштудируйте статью пятьдесят первую, где говорится об обязанностях и правах защитников. Телефон Лидии Борисовны указан в заявлении. Да он и в материалах дела есть, которое вы так и не захотели мне показать. До свидания.

Гордеев и Лида встали. Кочеров открыл ящик стола, демонстративно положил туда заявления адвоката и дочери подследственного. Закрыл его снова.

— До свидания, — невозмутимо повторил Гордеев.

— До свидания, Игорь Вадимович, — произнесла Лида. Происходящее в кабинете пугало ее, поведение Гордеева казалось слишком резким, опасным. «Зачем он его дразнит?» — думала Лида, но пока что решила молчать.

Они подошли к милиционеру. Чемоданы были на месте.

— Ну что? — спросил постовой. — Добились своего?

— Каждый своего добьется, — в тон ему ответил Гордеев и добавил полушутливо: — На вещички наши никто не покушался?

— А надо? — снахальничал постовой.

— Об этом лучше справляться в Уголовном кодексе. Особенно полезно перед заступлением на пост. — Гордеев подхватил поклажу, и они вышли на улицу. — Теперь куда?

— Может быть, вы остановитесь у нас? — спросила Лида. — Во вторник и мама приедет.

— Это не кажется мне очень удобным, — сказал Гордеев. — Я бы предпочел провести эту ночь в какой-нибудь приличной гостинице, а потом, может быть, придумать еще что-нибудь… По некоторым соображениям. Есть в Булавинске приличная гостиница?

— Понимаю, — вздохнула Лида. — Приличная гостиница есть. Она и горкомовская бывшая, и интуристовская. «Стрежень» называется. В двух шагах отсюда.

— Очень хорошо. — Гордеев вновь взялся за чемоданы. — Главное, Лидочка, не унывайте! Уныние, как учат нас основоположники, страшный грех.

— Смертный грех, — поправила Лида.