Я лишь на секунду прикрыла глаза, и перед мысленным взором тут же предстал Эдвард. Вот он едет домой к матери и сестре, как из-за угла на шикарной машине появляется подросток Гарри Стайлс, и не успевает вовремя затормозить, протаскивает тело бедного Эдварда по земле. Я подскочила на кровати, бешено дыша.

- Кристина? – рука Найла легла мне на плечо и крепко сжала, - погоди, давай, я принесу твои успокоительные, сейчас… - Найл стал слезать с кровати, на ходу чертыхаясь.

- Он убил его, - прерывающимся голосом сказала я, пряча глаза в слезах, - уничтожил меня, а я… А я люблю его.

***

- Гарольд, какого черта? Какого черта ты опять пропустил один пробел? Еще одна такая выходка, и ты будешь уволен!

- Но… мисс…

- И не смей мне перечить! – прикрикнула я, - твоя статья – это полное ничтожество. Тебя давно была пора вышвырнуть отсюда пинком под зад. В следующем месяце увижу что-то подобное, и ты будешь подметать улицы, ты меня понял?

- Понял.

- Что за кошмарная юбка, Алисия? Ты где работаешь?! На панели? В этом месяце ты получишь зарплату, равную стоимости этой самой юбки.

- Но, мисс!

- И без возражений, пожалуйста.

Я вошла в свой кабинет, положила сумку на стол. Спокойствие. Я научу этих бездарей работать. Они еще узнают, что значит работать по-настоящему!

В кабинет ворвался Найл.

- Какого черта, Найл? Я просила стучаться.

- Ты что там устроила? – Найл взмахнул руками, - Алисия ревет, Гарольд рвет и мечет и зовет тебя сукой на весь офис. Ты что, опять устроила «сокращение»?

- Ну, мы еще посмотрим, кто тут сука. За это, кстати, спасибо, - я перегнулась через стол, взяла листок бумаги, - Гарольду в этом месяце назначается тридцать штрафных очков. Нет, пожалуй, пятьдесят. И того, его зарплата будет в этом месяце равна…

- Прекрати ты! – Найл выхватил у меня из рук листок. Его ноздри раздувались от гнева, - прекрати ты на людей бросаться!

- А что мне еще остается делать?! Скажи мне, а?! Может быть, быть ко всем любезной и почтительной?! Когда все криво смотрят на пустое рабочее место Гарри и спрашивают, где он?

- Кстати. А где он? – тихо спросил Найл, пряча в карман листок со штрафными баллами Гарольда.

- Понятия не умею. Уже прошла неделя, и… Его как след простыл. Просто не знаю, куда он пропал. И… И я…

- Ты что, опять перестала есть? – Найл взял меня за руку, обхватил мое запястье пальцами, и оно спокойно выскользнуло, - ты хочешь повторения той истории?

- Я ем. В основном успокоительные и снотворное. И пью кофе. И работаю. Адская, но отлично возвращающая к жизни смесь. Я уже ничего не хочу, - я подняла глаза на Найла, - я жить даже не хочу. Я не спала всю неделю, по мне что, не видно?! Что все мне надоело. У меня вот здесь, - я приложила руку к груди, - вторичный траур. Ты хочешь это обсудить? Нет? Тогда просто заткнись.

- Кристина…

- Ладно, извини, - я обошла вокруг длинного стола, прислушиваясь к цокоту каблуков по паркету, потом села за стол, - извини. Но ты должен понимать, каково мне сейчас. Я вот вчера ночью лежу и думаю: а что, если бы ничего этого не было? Если бы Эдвард был бы жив? А Гарри устроился в офис секретарем… И… Всякая еще ерунда лезла в голову. Не могу ее контролировать. И статьи эти чертовы по двадцать раз проверяю, пока в глазах рябить не начнет, и книги читала всю ночь, пока не затошнило. Иначе я бы с ума сошла, если бы только думала, думала, думала о том, что произошло. Я до сих пор не верю в это, - я пожала плечами, - не верю, понимаешь? Не верю, что Эдвард умер. Не верю, что была знакома с Гарри. Не верю. И ничего не помогает. Одна картинка ужаснее другой сменяет и все. Это похоже… На еще один круг ада. На кошмарный сон, который… Который держит тебя в железных тисках, сдавливает тебе руки, ноги, голову, легкие, и ты не то, что закричать не можешь, ты вздохнуть не можешь. Вот как я себя сейчас чувствую. Я думала, повторно убить нельзя, - я опустила глаза в пол, - когда умер Эдвард, я думала, что я умерла вместе с ним. И мне уже ничего не будет страшно. Но тогда, видимо, это была просто репетиция моей собственной панихиды. Когда ты не просто полюбила убийцу, а еще… - я махнула рукой, перевела дыхание. Раны в душе, чуть-чуть только прикрытые, снова забили фонтаном крови, - ладно. Ты вообще зашел просто так, чтобы мне нотации почитать или по делу?

Найл пожал плечами. Присел на край стола, рассматривая вытянутую ногу.

- Ну, как тебе сказать… Вообще, дело тоже было. Вот, держи.

Найл похлопал себя по нагрудным карманам на рубашке, потом вытащил из одной конверт.

- Это тебе.

- Что это? – я с опаской взяла конверт двумя пальцами.

- Прочти, - Найл опустил голову, - слушай, я не знаю, конечно, что там, но мне кажется… Что еще не все потеряно.

- Еще не все потеряно? – хмыкнула я, раскрывая конверт, - для меня уж точно всё.

Отложив голубоватый конверт в сторону, я развернула большой лист. Таким знакомым, витиеватым почерком, с черточками над буквой «Т», были исписаны обе стороны. От подступивших чувств закружилась голова.

Здравствуйте, мисс Селдридж.

Не удивляйтесь этому письму, я не собираюсь лить слезы на бумагу и вымогать у Вас снисхождения. Нет, я этого не стою. Я напишу Вам простое, сухое письмо, и попытаюсь по-деловому объяснить Вам, что совершил Ваш поступок.

Ваш уход сломил меня. Да, смейтесь, что взрослый, тридцатилетний мужчина, не лишенный ума и силы, переживает, как подросток. Три дня я пролежал в постели. Я не мог встать, не мог есть, лишь периодами вливал в себя чай. Силы совсем меня покинули. Я лежал в постели, смотрел в окно, за которым такое жаркое, яркое солнце! Там, за стеклом, у людей шла жизнь, полная любви и счастья, а я лежал, и умирал от неизвестной никому болезни! От этого слезы начинали жечь глаза, я силился встать, но тело мне не подчинялось. Я словно чувствовал, как из него уходят последние силы, я боялся спать!

Как можно так ужасно себя чувствовать без видимой на то причины? Не знаю, как, но это возможно. Три дня, три долгих дня, когда я влачил свое жалкое существование, прошли для меня в какой-то горячке.

“Прости”. Так ты ответила на вопрос о том, любишь ли ты меня. И за что же я должен тебя простить? За честность? За нелюбовь? За то, что чувствую сейчас? Не думаю, что это способно сделать одно лишь слово “прости”.

Я по-прежнему лежу, ручка еле двигается по бумаге, а завтра мне придется сделать над собой титаническое усилие, чтобы явиться на работу и отдать это письмо тебе. Передать с кем-нибудь, на большее моих сил не хватит.

Мне всё стало неважно. Погода, день недели, какая рубашка на мне надета. А какое это имеет значение, если не с кем гулять по проспектам, планировать дела на выходные и некому будет брать меня под руку?

Раньше я пил жизнь, как бургундское. Смакуя каждый глоток, не нарадуясь его терпкому, благородному вкусу. Теперь же для меня это - отрава, помои, которые я не в силах проглотить.

Солнце бьет мне прямо по глазам, твое “прости” по сердцу, а бездействие и непонимание - по всему телу. Я выжат, опустошен, унижен, растоптан, я ничего больше из себя не представляю, ничего уже не имею, ни на что не надеюсь и ничего не жду. Лишь то, что скоро станет легче.

Легче. Как будто может стать легче.

Я не знаю, что мне делать дальше, как жить, работать, как находить в себе в силы. Откуда их взять? Раньше я мог неделями не питаться, а оставался бодр, только потому, что рядом была ты. Теперь же даже для того, чтобы моргать, мне приходится прикладывать непомерные усилия.

Когда-нибудь они действительно станут последними.

Я по-прежнему люблю Вас, мисс Селдридж. Люблю, как сумасшедший, как ненормальный, как умалишенный, как слепой любит своего благодетеля, который, пользуясь этой слепотой, подсыпает ему яд в еду. Я люблю, и, наверное, это и есть единственная сила, которая пригвождает меня еще к постели, но уже не к жизни.