Я слышал, как папа вышвыривал этого козла из нашего дома, слышал, как они о чём-то говорили с Егором, затем услышал шаги в коридоре, которые остановились возле комнаты с настежь открытой дверью. Я знал, чувствовал, что это брат. Он подошёл к кровати и, аккуратно сев на край, протянул ко мне руку, убирая одеяло от моего лица. Представляю, какой у меня был вид, отнюдь не самый приятный. Но брат лишь приподнял моё лицо за подбородок, стёр со щёк мокрые дорожки и подтянулся ближе, обнимая меня крепко-крепко за плечи. Захотелось ещё сильнее расплакаться от досады и страха, обуявших меня, но я только уткнулся ему в плечо и пару раз громко шмыгнул носом. Затем в проёме двери выросла широкая папина фигура.

- Егор – на кухню, Илиан – к себе. Нет. Умойся и потом к себе.

Мне нечего было ответить, так что я просто кивнул. Папа был зол, как чёрт, и в этом была только моя вина. Было так стыдно перед ним, сам не понимаю, за что. Я послушно ушёл в ванную, проводив Егора тоскливым взглядом до кухни, умылся и ушёл к себе.

Всё по старой схеме: любимое мягкое махровое одеяло с ароматом лаванды, наушники в уши, невидящий взгляд в белый потолок. Мыслей не было, была пустота, пустота внутри меня и вокруг меня. Я чувствовал, что плыву в какой-то тёмной-тёмной воде. Если смотреть сверху, то эта вода была похожа на усыпанное звёздами небо. Возможно, просто небо отражалось в этой воде, я не знал. Было плохо, снова хотелось курить, или пить, или и то, и другое вместе. Было тихо. Но это не было затишье перед бурей, как затяжное спокойствие перед моими срывами. Это было оцепенение, которое сковало меня всего страхом, отчего даже давление упало, и руки мигом стали ледяными.

Иногда сквозь наушники мне было слышно монотонный разговор на кухне. Я не мог знать, о чём именно они говорят, как не мог и не переживать за Егора. Что он ответит папе на вопрос о том, правду ли сказал тот парень? Как он станет выкручиваться из всей этой ситуации? Что будет со мной самим? Обычно ведь потерпевших в результате нападения насильника отправляют к психологу, верно? Впервые в жизни мне не хотелось ни к какому психологу, мне совсем не хотелось разбираться в своих внутренних распрях. Хотелось лишь одного – чтобы никто ни о чём не узнал. И я мог это обеспечить, главное – сделать вид, что всё просто прекрасно. Нет у меня никакого посттравматического стресса и депрессии, я совсем не напуган. Конечно же.

Вечером вернулась вся дёрганная и на нервах мама. Я слышал, как она ахала и охала при виде разгромленной комнаты брата, о чём-то громко шепчась с папой. Ко мне никто не заходил, очевидно, они решили, что я в шоке и нуждаюсь в одиночестве какое-то время. Хоть одно верное решение с их стороны. Хотя, тёплый Егор под боком сейчас совсем бы не помешал, вот уж точно. Но его ко мне, видимо, тоже пускать не хотели. Чёрт знает почему.

Но мы с братом не дураки, с наступлением ночи мы списались в аське. Оказалось, что соседи, услышав шум, первым делом позвонили папе, а он, не размышляя долго, мигом примчался домой. Шум, услышанный соседями, как мне кажется, был нашей с Женей борьбой, а вот то, что застал папа по прибытии, было уже совсем другой ситуацией. Егор оказался совершенно кстати Машей-растеряшей: он забыл дома свой пропуск, без которого его бы элементарно не пустили ни на какие соревнования, поэтому и вернулся за ним. Если бы он не забыл пропуск… Мне было страшно думать, что было бы после этого зловещего «если».

За всю ночь мне не удалось сомкнуть глаз ни на минуту, хотя впервые за долгие месяцы хотелось, наконец-то, хорошенько поспать. А утром брат открыл дверь в мою комнату, по привычке желая доброго утра и зовя меня к столу. Очевидно, родители затеяли серьёзный разговор, потому что лицо у Егора было мрачнее тучи.

- Или, милый, это ведь неправда? То, что тот мальчик сказал, - намазывая на хлеб масло, наигранно спокойным и чуть высоковатым для себя голосом спросила мама, а я всё равно видел, как дрожит в её руке нож.

- О чём ты? – хотел было состроить из себя дурачка, но в ответ услышал лишь, как папа громко скрипнул чайником по плите, злясь на меня. Вот ведь я дурак. Как я могу заставлять маму говорить такое?

- Нет, мам, это неправда. Как вы вообще могли ему поверить? Он пришёл сюда, чтобы меня… - последнее слово я проглотил, не смог договорить и заметил, как у мамы навернулись слёзы на глазах. – А вы ещё и слушали, что он говорит. Он бы что угодно сказал в своё оправдание.

Мама кивнула. Егор потянулся через моё плечо за готовым бутербродом.

- Егор, не тесни Илиана, отсядь, - попросила мама, на что брат в ответ лишь неопределённо хмыкнул, не собираясь двигаться с места.

- Рассядьтесь, - куда настойчивее и внушительнее сказал папа, не поворачиваясь к нам, продолжив манипуляции с чайником, отчего мы оба вздрогнули. Он был напряжён и явно зол, и мне казалось, что уж кто-кто, а он не пропустил слова Жени мимо ушей.

- Вы же братья, - следом за ним улыбчиво добавила мама, но я видел, что в её глазах больше боли и слёз, чем улыбки. – Зачем вам сидеть так близко?

Завтрак мы заканчивали в гробовой тишине. Мне кусок в горло не лез, я только хлюпал остывшим кофе, а Егор, сев напротив, не поднимал на меня глаз, сосредоточенно уставившись в свою тарелку. Мне раньше было и не ума, что он переживает не только за сложившуюся в нашей семье непростую ситуацию, но и за соревнования, за команду, которую он подвёл, потому что не явился вовремя. Так что сегодня вместо того, чтобы где-то там бить рекорды и получать медали, он снова здесь, дома, и снова идёт на скучные пары. Думаю, из команды его теперь выкинут, а всё по моей вине. Глупый маленький беспомощный Илиан, который ничего не может сделать, не может за себя постоять, зато виртуозно рушит всё вокруг себя, что другие люди так долго с титаническими усилиями создавали. Семья, нормальные отношения, сам этот дом – всё грозилось вот-вот рухнуть лишь из-за моей прихоти.

Мыслей было много, и все они были одна мрачнее другой. Особенно сильно они затянули меня, когда я снова остался один после ухода семьи. Никогда, никогда раньше приступы не заставали меня, когда я был дома один. Это был первый раз. Я распсиховался, мне казалось, что вся моя кожа грязная, а сам я насквозь провонял этим мерзким и отвратительно липким типом Женей. Мне было противно не то что прикасаться к самому себе, но даже смотреть на себя в зеркало. Я выкрутил кран с горячей водой на полную и набрал себе полную ванну, она едва не переливалась за края, залез в неё и, взяв мочалку, стал остервенело теперь всего себя мылом, гелем для душа, а затем снова мылом. Пока на коже не появились красные полосы, пока она в особенно нежных местах не закровилась и не окрасила воду в ванне в розовый цвет. Я тёр себя и мёрз, мёрз и снова тёр. Я набирал себе кипяток снова и снова, продолжая лежать в воде час, другой и третий. Я так просидел в ванне до тех пор, пока не вернулся с пар Егор. В таком вот состоянии он меня и обнаружил, перепугавшись насмерть.

Брат вытащил меня из ванны. Закутал в несколько полотенец и унёс на кровать в мою комнату, укутав ещё и любимым одеялом в придачу. Он принялся хлопотать вокруг меня, как курица-наседка, а мне было всё равно, мои мысли до сих пор роились вокруг того, что я грязный и весь пропах каким-то чужим, совершенно посторонним и неприятным человеком.

Брат буквально влил в меня тёплый сладкий чай с парой таблеток успокоительного, лёг рядом со мной на кровати, обняв, как он обычно это делал, и зашептал на ушко, стараясь меня успокоить:

- Или, всё будет хорошо, малыш. Не переживай. Всё будет хорошо.

Но ничего не было хорошо. С этого дня наша жизнь превратилась во что-то ужасное и мрачное, во что-то, не имеющее конца.