Несмотря на гудящие ноги и раскалывающуюся голову, я стремительно второй час подряд нарезаю круги по своей комнате, пытаясь расставить все мысли по полочкам, но у меня это получается очень и очень скверно. Постоянно что-то не так и не то, что-то не сходится, и из-за этого рушится вся пирамида, весь пазл. Не знаю, чем оправдать то, что мы с ним братья, не имею понятия, чем это оспорить, доказать, что это неважно, а важны лишь наши чувства, но, чёрт возьми, какие чувства, если намёк о них есть только у меня. А вдруг для него это было просто мимолётное желание, похоть, что тогда мне прикажете делать? Я уже не могу, как бы ни старался, отрицать того, что Егор мне нравится, по-настоящему нравится как парень, он привлекает меня абсолютно всем: характером, внешностью, манерами, даже просто своим приятным, проникающим низким голосом. А что у него может быть ко мне? Как вообще можно испытывать симпатию к ходящему почти трупу с впалыми щеками, синяками под глазами, исхудавшим телом и капризным характером, как? Если уж я противен сам себе, то и для остальных совершенно точно непривлекателен. И не стоит ни на секунду забывать, что кроме моей паранойи у меня нет ничего за душой. Есть только моя дистрофия и неврастения, изгадившие последние несколько месяцев моей когда-то счастливой жизни, которая теперь могла называться лишь жалким существованием, прожиганием времени от понедельника до понедельника. Сколько себя любимого не жалей, лучше от этого не становится, а лишь только усиливается тянущая боль в груди.

Не выдержав больше ни минуты, хватаю лежавший на столе телефон и судорожно набираю номер Волкова, который отвечает привычным недовольным и сонным голосом.

- Какого чёрта?

- Мне нужна твоя помощь.

- Да? В девять утра? А подзатыльник тебе не нужно, нет? – бурчит он обречённым тоном, потому что уже заранее смирился с тем, что придётся меня как минимум выслушать.

- Не нужно, спасибо, только помочь. Слушай, ты же наверняка знаешь много симпатичных и умных девчонок.

- Угу, - задумчиво и немного удивлённо тянет друг на том конце провода.

- Найди мне такую, только желательно старше восемнадцати.

- Может, ещё и параметры укажешь? – возмущается он, тяжко вздыхая.

- Надо будет – укажу. А пока что просто подыщи хорошую девчонку для моего брата, только чтобы хорошую, а не как обычно.

- Стой-стой, я не ослышался? Твоему брату? Чего это вдруг?

- Нет времени объяснять, потом расскажу. Короче, я рассчитываю на тебя, удачи, - и сбрасываю вызов, не давая ему задать мне ещё какой-нибудь глупый вопрос. Просто сейчас не до этого, сейчас нужно поговорить с братом, потому что он уже совершенно точно давно проснулся, но просто не выползает из своей комнаты.

- Егор, - тихо шепчу, неуверенно стуча в его дверь, но ответа не следует, хотя отчётливо слышно его копошение на кровати, красноречиво подтверждающее мои догадки о том, что он давно не спит, а просто прячется.

- Можно войти? – всё так же тихо дрожащим голосом спрашиваю, но, не дождавшись ответа, просто вхожу, прикрыв за собой дверь и застывая возле неё, заметив на постели ссутулившуюся фигуру брата и поймав на себе его цепкий взгляд, который полон интереса и чего-то ещё, неуловимо плохого.

- Я не разрешал, - хрипит он и смотрит как-то сверху вниз, так, как обычно мучители смотрят на свою жертву – с пренебрежением. И от этого взгляда и тона становится тошно, весь мой боевой настрой мгновенно схлынул.

- Мне уйти? – интересуюсь немного разозлено, потому что он сейчас должен быть рядом со мной, просто обязан, он моя опора, лишившись которой, я просто погибну, и он прекрасно это знает.

- Нет, - его взгляд меняется на виноватый, и брат безвольно опускает голову, вздыхая.

- Нам надо поговорить, - пусть мой голос и звучит уверенно, но в голове всё ещё куча вопросов: к нему, к себе, к богу даже. Мысли всё ещё не пришли в порядок, а я так и не решил, что именно скажу брату, да и что я могу ему сказать, а что должен? Как мне рассказать родному брату, человеку, который всю жизнь вытирал мне сопли, исправлял мои ошибки и решал мои проблемы, что я испытываю к нему далеко не здоровый интерес, не такой, какой может испытывать брат к брату. Как мне рассказать ему, что я хочу его поцеловать, что я хочу касаться его тела, что я хочу, чтобы все его улыбки предназначались только мне, чтобы только для меня он иногда готовил завтраки и целовал в щёку, уходя на учёбу или позже на работу? Как мне сказать ему, что он человек, с которым я хочу каждый день вместе ложиться, спать и просыпаться, для которого я хочу стать самым важным, с которым я хочу провести всю свою жизнь, не расставаться ни на секунду? Разве я настолько эгоист, чтобы сказать ему такое? Разве я настолько эгоист, чтобы не оставить ему выбора, чтобы навсегда привязать его к себе? Я не достоин даже находиться с ним в одном помещении, дышать с ним одним воздухом, смотреть вместе с ним на одно солнце, я не достоин такого хорошего человека, как он. Кто-то более нежный, хрупкий, любящий, благодарный, честный и чистый должен быть рядом с ним, и на кого-то такого должны быть направлены все его силы, а не на меня. И всё же сомнения у меня в душе настолько сильные, что начинает снова болеть голова, а в висках стучит, сердце бешено колотится, и мне, кажется, срочно нужен корвалол. Вместе со стыдом перед братом я испытываю ещё и жгучую вину перед родителями, родственниками, знакомыми, друзьями, перед всем обществом в целом, за то, что я такой неправильный, что я такой мерзкий. Как можно хранить столь низкие мысли в своей голове, мысли о своём родном брате? Я падший человек, низкий, простите меня мама и папа, ваш Илиан вырос не таким, каким вы хотели, я не достоин и вас тоже.

- Да, верно, - его тихий шёпот выводит меня из оцепенения. Смотрю на Егора, а вид у него такой, словно он как минимум убил человека – вина во взгляде, руки дрожат, и даже негромко, но чётко стучат зубы, а губы подрагивают из-за нервного дыхания.

«Да, верно», но я не знаю, что ему сказать. Хочется сказать так много, и в то же время ничего не сказать, потому что, кажется, в моих мыслях нет ни одной достаточно обоснованной или важной, достойной быть озвученной. Пусть я всю жизнь считал, что могу быть откровенным с этим человеком, могу рассказать ему абсолютно всё, но именно в этот момент это оказалось не так. Я слишком стыжусь и стесняюсь поведать ему обо всём, что я думаю. Сейчас он для меня не любимый родной брат, к которому я бегал по ночам, когда просыпался из-за кошмаров, сейчас он для меня не тот, кому я рассказывал о своих небольших детских подвигах, нет… В этот момент он для меня мужчина, к которому я испытываю симпатию, скорее всего невзаимную, но всё же хочу выразить ему свою чувства. Да, хочу, но всё ещё сомневаюсь, будет ли это правильно, будет ли это принято им. Как мне признаться в своей осквернённости этому красивому, умному, сильному, перспективному, доброму парню, у которого без меня, скорее всего, впереди столько путей, столько возможностей, как? Разве могу я сказать этому человеку о том, насколько грязные мои мысли и я сам? Наверное, всё-таки могу, раз я уже стою здесь, а ладони мои сжаты в кулаки. Прости меня, брат. Нет, не так. Прости меня, Егор. Всё, хватит, довольно мыслей, нужно открыть уже рот и сказать что-нибудь, что угодно, первое, что придёт в голову, лишь бы начать уже этот разговор.

- Знаешь… тут такое дело… - полушепотом начал я, медленно приближаясь к его кровати и осторожно пристраиваясь на самый краешек, как можно дальше от Егора, чтобы не давить на него своим присутствием. – Это… - на какое-то мгновение все мысли в голове превратились в кашу, так что выловить оттуда хотя бы что-то теперь казалось просто невозможным, и я замолчал ненадолго. – Просто я… - сложно, чёрт возьми, как же это сложно! – Е… – начал, было, я, но вновь запнулся, бросив затравленный взгляд в сторону брата и сразу же опустив его на сжавшиеся в кулаки ладони. Почему, чёрт возьми, почему я не могу назвать его по имени? Это ведь не сложно. Егор. Моего брата зовут Егор! Идиот, ты же постоянно обращаешься к нему так, но почему сейчас не можешь выдавить из себя ни звука? Что не так, что изменилось?