В итоге мне пришлось самолично толкать его в спину, пропихивая в узкий проход между рядами, и усаживать на свободное место рядом с собой. Он, снова виновато улыбнувшись, тихо поблагодарил меня, и на этом наш с ним первый день знакомства закончился. Как я узнал уже позже, мы с этим парнем на разных факультетах, но оба на первом курсе. Он постоянно шлялся вместе с каким-то шумным придурком, который меня немного раздражал своей позитивностью. Оказалось, что зовут этого скромнягу Максим Миронов, а того психанутого – Якунин Антон. Да, та ещё парочка, они вместе смотрелись странновато, так что сразу были восприняты всеми, как фрики. Я лично никакой особой агрессии к ним не испытывал, так что даже пытался завести дружбу, когда заметил, что Миронов ходит непривычно бледный и вымотанный. Но в ответ на моё благородное предложение пропустить пивка и поговорить за жизнь, как мужик с мужиком, он только поморщился и сказал, что шутка не удалась. Естественно, мне стало интересно, что именно он имел в виду. Так что, расспросив людей, какие слухи ходят о нём в шараге, я узнал, что этот скромный парень, оказывается, гей. И пусть даже лично меня этот факт не смутил, но всё моё окружение уже относилось к нему презрительно, а я не хотел тоже оказаться в опале. Вот так и вышло, что я стал укротителем этого зверёныша. Ну «прям-умираю-как-люблю» то, что от меня и моего слова ничего не зависит. Даже когда я пытался оправдать парня в глазах друзей, они не послушали, а насчёт меня у них закрались некоторые сомнения, поэтому мне и пришлось по первому их намёку взять этого Максима под свой контроль. Добавляло масла в огонь ещё и его дерзкое поведение и агрессивный настрой, которые он продемонстрировал сразу, вызвав во мне только больший азарт.

Чем сильнее я пытался его подколоть, задеть, тем яростнее этот юнец отбивался, шипел, выпускал коготки. Кликухи типа «конфетка», «куколка», «голубок» и прочее придумали парни, которые со временем прочно влились в моё окружение. Да и мне самому, если честно, понравились эти пошлые обращения, в которых так и сквозил разврат. У меня не было особого желания избивать его, мне хватало просто забавных подъёбок, публичных сцен, но идея о физическом воздействии в голову пришла первому не мне, а парням. Дело пустилось как-то на самотёк, и я не уследил за тем, как всё уже вышло из-под моего контроля. Его хотели унижать, топтать в грязи, причинять боль, а я, по сути, не имел права противостоять мнению большинства. Поэтому и закрывал глаза на то, как он морщит свой курносый веснушчатый нос, когда очередной пустоголовый хрен бьёт его с ноги по рёбрам. Со временем я даже привык сам иногда прикладывать к нему руку, ну а три года спустя это уже стало неотъемлемой частью меня, начало доставлять садистское удовольствие.

Смотреть, как эта маленькая блядь харкает кровью на мокрый снег, стало привычным и даже полюбилось, хотя внутри было неуловимое ощущение того, что что-то в этой ситуации неверно, нечестно, неправильно. Но я силой всегда давил в себе эти идиотские позывы. Ну что мне этот уёбок всем моим друзьям? Стану я терять всё, что имею, ради сраного педика? Да он же, наверное, затраханный уже во все щели, как последняя шлюха. Уговаривая себя подобными мыслями, я продолжал делать то, что делал всегда – опускать его ещё ниже.

Наконец, вынырнув из ностальгии, я понимаю, что план уже созрел в моей голове. Ха-ха, мальчик мой, моя конфетка. Раз тебя нельзя задеть, вычислив твоих ёбырей, то уж за сестрёнку свою милейшую ты будешь стоять горой, это точно. Собственно, почему они живут только вдвоём в съёмной квартире, меня не особо волновало, так что я и не пытался узнать подробнее. Нахуй надо? Теперь нужно только добраться до этой девки и устроить так, чтобы они непременно встретились в нужное время в нужном месте.

Буквально зверею, увидев его в столовой на следующий день после не совсем удавшейся вечеринки, где ему была отведена роль балерины-стриптизёрши. Сидит, сука, и с довольной харей болтает со своим этим фриком и шлюховатой на вид девкой. И ни намёка на нервозность, весь погружён в свои радужные мысли, ещё и жрёт, блядь такая. Подлетаю к нему мгновенно, хватая за шиворот и поднимая со скамейки. Этот его обдолбанный дружок, кажется, что-то брякнул в мою сторону, но это неважно. Сейчас нужно выволочь это уёбище на улицу и не опоздать.

Пусть холодно и дует пронизывающий ветер, а мы оба без курток, я всё равно уже ликую, заметив нужную парочку возле ограды. Тыкаю его конопатую харю в ту сторону и интересуюсь, почувствовав, как он вздрогнул:

- Смотри, сука. Ну что, нравится?

Заглядываю в его растерянные бездонные глазёнки с сузившимися от страха зрачками и не читаю в них ничего, кроме этого животного страха и отчаяния. Внутри всё ликует и трепещет от удовольствия, ведь такое выражение я вижу на его лице впервые. Это моя первая и долгожданная победа над ним! Наконец, он дрожит и боится, смотрит на меня с сомнением.

Неожиданно, вместо того, чтобы привычно взять себя в руки и зашипеть на меня, он как-то болезненно стонет, вцепляясь тонкими угловатыми пальцами в мою рубашку и смотря на меня взглядом, полным бездонного отчаяния. С его ресниц срывается слеза: одна, вторая, третья – и вот они уже безостановочно бегут по его лицу так быстро, что я не успеваю их считать. Это не мужские скупые слёзы, это истерика, самая настоящая паника. Его губы начинают сильно дрожать, кривясь в болезненной гримасе, и он, кажется, пытается что-то сказать, но выходит только бессвязный шёпот. Я стою, даже не пытаясь отодрать его от себя, и просто смотрю на то, чего я, наконец, добился. Вот он, предо мной, разбитый, плачущий, сломленный. Не этого ли я хотел? И внутри опять что-то ёкает о том, что всё в этой ситуации неправильно. Нет, не этого я хотел. Веснушчатый нос морщится, только уже из-за громких всхлипов, вырывающихся будто из самого горла, а он даже не пытается их приглушить. Только приближается к моему лицу, пытаясь более осмысленно шевелить губами, которые становятся влажными из-за омывающих их слёз. Когда он почти касается своими губами моих, когда я чувствую на лице его сбивчивое дыхание, я начинаю немного разбирать этот безумный шёпот. Он непрерывно смотрит мне в глаза, повторяя:

- Что ты хочешь? Не трогай Соньку, я сделаю всё, что скажешь. Чего ты хочешь? Что? Что мне сделать? – парень срывается на хриплый крик, от отчаяния ещё сильнее сжимая ворот моей рубашки. – Что мне сделать, чтобы ты отстал?

Не могу больше терпеть этого душераздирающего хрипа. Даже у меня от него мурашки по коже. Парень уже срывается в откровенную истерику, постепенно слабея и оседая на колени передо мной, раскидывая в стороны безвольные руки.

- Чего ты хочешь? – дурным голосом кричит он, обнимая мои ноги и прижимаясь лицом к коленям, отчего я пошатываюсь, но равновесия не теряю. Физического, может, и не теряю, а вот моральное. Какого чёрта он стоит сейчас на грязном снегу на коленях передо мной и кланяется в ноги, умоляя оставить его семью в покое? Разве он не должен привычно шипеть и огрызаться, поносить меня, как всегда, трёхэтажным? Какого хуя он сломался? Какого хуя я его сломал?!

- Я всё сделаю, но прошу, оставь в покое Соню, она ни в чём не виновата, - не переставая, шепчет этот ёбнутый индивид, когда я грубо хватаю его за плечи и заставляю подняться на ноги.

- Заткнись нахуй. Сука, заткнись, люди смотрят.

- Пусть смотрят, - он хватает своими заледеневшими ручонками моё лицо, сжимая его в ладонях, приближает к своему и начинает снова шептать почти в губы, - Не трогай её, пожалуйста, - слёзы застывают на его лице, превращаясь в замёрзшие льдинки и стягивая кожу, отчего появляются вроде бы морщинки. Он судорожно всхлипывает, шепчет мне что-то ещё, но потом отпускает моё лицо, отходя на несколько шагов назад. Во взгляде неверие, безысходность, отчаяние. Помолчав всего несколько секунд, он снова падает на колени, но уже поодаль от меня, и кричит, срываясь на непривычный фальцет:

- Что ты ещё хочешь от меня? Ты всё у меня отнял! Уважение, нормальную жизнь! Ты слил три года моей жизни просто в помойку! Чего ещё ты хочешь? У меня больше нет ничего для тебя! – он замолкает, закашлявшись, и продолжает снова хриплым шёпотом. – Ты всё, что мог, забрал у меня. Прости, но у меня для тебя больше ничего нет…