А через несколько дней приехала мамкина сестра, которая жила на далёком и неведомом Севере и которую Мишка ни разу не видел.

– Что, Шурка, подождать не могли! – негодовала крупная, широкая в кости тётка, гневно потрясая полными руками и, шумно вздыхая, опрокидывала в губастый рот очередную стопку водки. – Схоронили… – утробно выдохнула она и аппетитно захрустела солёным огурцом.

– А сколько ждать-то тебя? – робко оправдывалась мамка. – Тебя ведь двенадцать лет не было и неизвестно, приедешь или нет!

– И что ты теперь думаешь делать? Как дальше жить думаешь? – тётя Нюра на удивление легко успокоилась, чопорно вытерла мясистые, влажные губы и направила свой взгляд на младшую сестру, которая понуро сидела напротив. – Глянь на себя! Тебе всего тридцать годков, а похожа на старуху! Тощая, синюшная… А пацанёнка своёго как думаешь поднимать? – она с шумом поднялась и, приоткрыв форточку, закурила папиросину. – Сколько годков-то ему?

– В мае будет семь лет, – встрепенулась мамка и с надеждой посмотрела на сестру. – В школу пойдёт осенью. Где денег брать, ума не приложу! – Александра понурилась, а затем вскинула на старшую сестру умоляющие глаза:

– Может ты что посоветуешь?

Тётка неподвижной громоздкой скалой замерла у окна, молча выпуская через ноздри тугие струйки дыма.

– А посоветую я вам с пацанёнком ко мне переехать, на Север. Денег ты больших не заработаешь, а с голоду я тебе помереть не дам, – она скептически посмотрела на худенькую Шуру и после недолгих раздумий, добавила, словно отрубила:

– И мужичка мы тебе подыщем. Обязательно!

Затем она долго и нравоучительно разрисовывала младшей сестре все перспективы будущей жизни:

– Пойми, Шурка, что здесь ты никому не нужна! Вдвоём мы с тобой остались! – тётка скорчила плаксивую физиономию, высморкалась и, протерев совершенно сухие глаза, продолжала:

– О Мишке опять же подумай. Сеньку-то твоего уже не вернёшь, а парню отец нужен…

Затаившийся за стареньким диваном мальчонка внимательно слушал монотонную речь незнакомой женщины, а услышав слова тётки насчет нового отца, ужаснулся и невольно вылез из своёго укрытия. Он никак не мог представить себе другого дяденьку на месте горячо любимого папки.

– О, племяшок объявился! – воскликнула тётя Нюра, неумело и грубовато обняв мальчишку. – Хочешь нового папку? – она дохнула ему в лицо перегаром. Мишка угрюмо засопел и слегка отстранился, а мать, бросив на старшую сестру укоризненно-боязливый взгляд, принялась молча и суетливо убирать со стола.

– Пойми, сестра, я ведь только добра вам желаю! А что? – внезапно оживилась тётя Нюра. – Работать ты будешь санитаркой у меня, в санатории. Я ведь там не последний человек. Жить… – тётя Нюра, которая работала завхозом в санатории, на мгновение задумалась, но тут же воспрянула духом. – Пока у меня поживёшь, а потом, глядишь, домик тебе прикупим. Опять же я рядом, родной человек, – тётка наконец-то выдавила из своих глаз жалкое подобие мутной слезинки. – Когда за Мишкой пригляжу или что посоветую, – она всхлипнула. – А природа у нас какая! – воодушевлённо воскликнула тётушка и слегка отстранила от себя племянника. – Сосновые леса, река большая рядом. Воздух чистый, аж звенит! И Мишке твоему там хорошо будет! – она пытливо посмотрела на младшую сестру. – Что ты молчишь? Пойми, Шурка, что твоему сыну там самое место! Про тамошние соляные источники даже за границей знают и платят огромные деньжищи, чтобы в них искупаться или воды испить. А ты, дурёха, будешь бесплатно этим пользоваться! – напирала тётка, совершенно не подозревая, что она бьёт в самое уязвимое место.

Дело в том, что у сыночка, у лучика света в тёмной и не особо богатой на положительные эмоции жизни Шуры, недавно обнаружили все сильнее дававшие о себе знать первые признаки белокровия…

– Ну, ты пока подумай, поразмысли над моими словами, а я пойду, прогуляюсь, – как будто издалека раздался голос сестры. Шура кивнула головой и ушла в себя, отстранилась, углубилась в воспоминания.

Александра была самой младшей в их немногочисленной, по деревенским меркам, семье. Сестра Нюра, которая родилась перед самой войной, и она, Шурка, последышек. Нюрка вскоре после рождения младшей сестры уехала на Север за «длинным рублем», а Сашка так и осталась в деревне, помогать матери по хозяйству и ухаживать за больным папкой.

Девочка заканчивала четвертый класс, когда от многочисленных ранений, полученных на фронте, скончался отец, а следом, не выдержав потрясений, выпавших на её долю, слегла мать.

На хрупкие плечи худенькой девочки легли основные заботы. Мамке дали группу по инвалидности, так что жили они теперь более чем скромно. Крохотное пособие по потере кормильца да очень скромные доходы с приусадебного участка. Когда Шуре исполнилось шестнадцать, она пришла в контору колхоза и со слезами на глазах уговорила председателя, чтобы он взял её на работу телятницей, благо, председатель колхоза был дальним родственником её покойного отца. А тут свалилась новая напасть, Шурка влюбилась…

Влюбилась до беспамятства в Юрку, студента, который приехал к ним летом в составе стройотряда. Девушка разрывалась между больной мамкой, тяжёлой работой и легкомысленным повесой Юркой, длинноволосым красавцем, требовавшим к себе повышенного внимания. И, как водится в подобных случаях, неопытная и наивная девушка забеременела. Юркина практика вскоре закончилась, и он исчез в каменных, пугающих джунглях большого города, а Шура съездила в райцентр, удостоверилась в своих предположениях и со слезами на глазах всё рассказала матери, которая отнеслась к вопиющей, с точки зрения деревенских сплетниц, новости, с потрясающим спокойствием.

– Это тебе Господь ребятёночка посылает! – мудро заметила женщина. – Неизвестно, сколько я ещё протяну, а вишь – Бог даёт мне возможность внука или внучку посмотреть. От Нюрки-то не дождёшься потомства, – мать устало закрыла глаза и тихонько заплакала. – Сами воспитаем, – прошептала она и забылась в тяжёлой полудрёме.

Мама умерла, когда Шура была на четвёртом месяце беременности, а явственно выпиравший животик молодой женщины стал первостепенной темой обсуждения в деревне, потому что нагулять ребёнка, да ещё и без мужа, считалось большим позором.

– Гулящая! – шипели злые языки за её спиной, когда девушка с непроницаемым лицом проходила по улице. – Блудница!

Накануне вечером мама была необычайно весела и оживлена, даже попросила у дочки налить ей стопку рябиновой наливки. Отхлебнув глоток, она поперхнулась, закашлялась и, тяжело, прерывисто дыша, откинулась на подушку:

– Отпила я, дочка, а знать и отгуляла! – прохрипела она, и в уголках её глаз выступили крохотные слезинки. – Как ты одна-то будешь, блаженная ты моя? Заклюют тебя, замордуют! – и мама заплакала. Она, вообще, в последние дни постоянно плакала, словно предчувствовала скорую кончину.

Шура плохо спала в ту ненастную осеннюю ночь, а когда под утро встала попить воды, ей показалось, как нечто мягкое и ласковое, напоминавшее крыло большой птицы, коснулось её лица.

– Это её душенька с тобой прощалась! – говорила потом мамина подруга, бабушка Катерина.

Внезапная дрожь пробежала по телу девушки, и встревоженная, она бросилась в спаленку.

Мама неподвижно лежала на середине постели, непривычно вытянутая и необычайно строгая.

«Вот и всё! – в голове девушку полыхнула ослепительная молния. – А как же я?!», – успела подумать Александра, прежде чем полетела в пугающую пустоту.

Она не слышала, как в комнату вошла бабка Катерина и, обнаружив умершую подругу и лежавшую в луже крови Александру, со всей своей старческой прытью бросилась к дому председателя, который жил рядом и у которого был телефон.

Очнулась девушка уже в больнице, и первое, что она разглядела, с трудом разомкнув свинцовые веки, сидевшую рядом Катерину и встревоженное лицо врача.

– Оклемалась, голубка! – старушка суетливо поднесла к её губам влажную ватку. – Вот, немного утоли жажду. Знаю, что после энтого самого дела пить охота, спасу нет, но нельзя тебе.