Кирилл невольно покосился на Милу: худющая, с бледным от перепоя, мятым лицом, спутанные светлые волосы больше напоминают гнездо какой-то безумной дикой птицы. Разве здесь ее место, в этой шикарной квартире в центре столицы? Да ей лучше подойдет какая-нибудь заброшенная деревушка в глухомани с беспросветными алкашами. Там она точно придется ко двору.

Кто бы мог подумать, что это та самая Мила Миланская, тайная мечта безусых юнцов, с вожделением листающих глянцевые журналы с ее слишком откровенными и ужасно соблазнительными – скорее всего после фотошопа – фотографиями. Та самая птица счастья для молодых мужчин и зрелых молодящихся стариков, грезящих о ней бессонными ночами. Наверное, и нет таких, которые бы не воображали себя женихами самой завидной невесты столицы и ее окрестностей.

Богатейшая невеста со звездным приданым – известностью и славой, роскошной и расточительной светской жизнью, совершенно безграничными возможностями для счастливейшего избранника в любого рода деятельности или самом безрассудном безделье. И конечно же, баснословными доходами, позволяющими влиться в блистательный клан самых богатых и знаменитых мира сего.

Но и он, Кирилл, не лыком шит. Мила выиграла соревнование за обладание самым прекрасным молодым человеком, какой только нашелся в столице. Ей так же повезло, как и ему. И Мила действительно гордилась им перед подругами… Как самой красивой и ужасно дорогой чувственной игрушкой?

Да хоть бы и так! Ну и что? Никаких угрызений совести по этому поводу Кирилл не испытывает, не считает себя ни обманщиком, ни соблазнителем. Его отношения с Милой – всего лишь взаимовыгодный симбиоз. Как известно, спрос рождает предложение: есть купец – есть и товар. Так что еще неизвестно, кто из них больше циник – он или она.

Тогда почему его так коробит звание жиголо? Нет, все-таки лучше, если он будет считать себя женихом. Хотя Мила скорее совсем состарится, чем когда-нибудь выйдет замуж. Вот ненормальная! Все бабы как бабы: хотят создать семью, родить хотя бы одного ребенка. А она как будто и не женщина вовсе – ни муж ей не нужен, ни дети. Сама себе и мужик и баба. Ну точно больная на всю голову.

Кириллу еще не приходилось видеть женщину, которая бы так ненавидела детей, как ненавидит их Мила. Да ее начинает трясти от злости, когда она слышит детский крик или плач. И тогда она вопит во все горло: «Кто-нибудь заткнет этого мелкого гаденыша?!» Правда, когда капризничает «гаденыш» богатых родителей, она просто скрипит зубами и сама старается поскорее убраться куда подальше.

Мила шевельнулась и застонала. Кирилл понял, что его «зазноба – предмет озноба» просыпается. Так как общаться с ней у него не было никакого желания, он мигом вскочил с кровати и, накинув роскошный халат, быстро покинул комнату.

На кухне Кирилла уже ждала преданная Настя, готовая на любые жертвы и подвиги, лишь бы сделать любимого счастливым. Искусно приготовленные Настей блинчики с красной икрой он мог есть хоть каждый день, и они ему никогда не надоедали.

Эта вкуснейшая, красивейшая яркая икра ассоциировалась у него с будущей жизнью, к которой он тщательно и основательно готовился, прилагая все мыслимые и немыслимые способы и средства. И Кирилл с удовольствием приступил к любимому завтраку, строя глазки влюбленной домработнице, млеющей от тайных желаний.

Мила металась во сне, бормоча что-то нечленораздельное и пытаясь разорвать на себе одежду. Ее мучил жар, и даже легкая коротенькая ночная сорочка из тончайшего золотистого шелка на узких бретельках казалась раскаленной огненной лавой для измученного болезнью тела.

– Ненавижу! Я вас всех уничтожу! – закричала Мила и проснулась от собственного крика. Вскочив с постели, швырнула покрывало на пол и затравленно принялась оглядываться: – Где я? Что со мной? – В голове словно разорвалась мощная петарда. Мила сжала виски и снова закричала: – Ну хватит уже, мне же больно!

Боль немного отступила, словно смилостивилась над ней.

И вдруг отблеском внезапно сверкнувшей молнии, осветившей ночной небосвод, вспышка памяти выхватила из попытавшегося утаить сознания важный факт – фуру со слепящими фарами, мчащийся по встречной полосе мотоцикл, сильнейший удар, после которого ее выбрасывает из автомобиля и объятый пламенем после взрыва «Бентли». Дальше – темнота.

– О боже! Я же попала в аварию! А потом эта тайга. Меня же похитили!.. Или нет? Где вы? Куда все делись? Испугались! Я все равно вас найду. Я вас по судам затаскаю. Пожалеете, что на свет народились!

Превозмогая чудовищную слабость, она дотащилась до зеркала и тяжело опустилась в небольшое мягкое кресло перед изящным столиком. С трудом подняла тяжелые веки и жадно впилась в собственное отражение, затем осмотрела руки, ноги: умопомрачительной красоты маникюр и педикюр, прическа, правда, немного помятая, макияж от самых модных и дорогих стилистов – все на своих местах.

«Слава богу! Зачем же так пугать-то?! – обратилась она мысленно к неизвестности. – Это только сон. И ничего больше. Только сон. Страшный и бессмысленный, – уговаривала себя Мила. – Просто я заболела. Иногда со мной такое бывает. А то, что я помню, – всего лишь бред больного. Только бред…»

Однако реальность сновидения не давала покоя. Если сон приснился раз, то где гарантия, что не приснится вновь? Сейчас больше всего на свете она не хотела бы снова оказаться в нем. Для психики Милы это слишком экстремально. Она сжала виски и закрыла глаза, пытаясь не делать лишних движений, которые откликались в теле нестерпимой болью. Да что с ней такое происходит?

В комнату вошел Кирилл, довольный и сытый, как кот, объевшийся сметаной. Он не очень старательно изобразил заботу и любовь, приблизившись к Миле и равнодушно чмокнув воздух возле ее уха, что должно было означать поцелуй любимого.

«Словно прожили в браке не менее тридцати лет, и она мне осточертела, а у меня нет возможности развестись, – лениво размышлял Кирилл, равнодушно оглядывая Милу. – Застрелиться можно… Но лучше все-таки, да и разумнее, пристрелить ее. Как загнанную лошадь. Подумать только, эта кляча еще и сильнодействующими антидепрессантами позволяет себе баловаться. Видите ли, ее все достали! Сама же портит окружающим жизнь, и сама же на всех жалуется».

Кирилл вспомнил, как Мила горстями пила таблетки, пытаясь справиться с тяжелейшей депрессией, которая охватывала ее в последнее время все чаще. Уж он-то ни за какие коврижки не станет губить свое драгоценное здоровье. «Совсем с ума сходит от вседозволенности». Увидев, что она открыла глаза, попытался изобразить сочувствие.

– Милочка, дорогая, что-то случилось? Ты себя плохо чувствуешь, радость моя? – постарался спросить ласково, но получилось как-то уж очень фальшиво даже для его льстивого и ко всему привычного слуха.

Прибежала испуганная домработница с бокалом воды, пахнущей валерьянкой, которая у Насти всегда наготове при нервных и истерических состояниях хозяйки.

– Людмилочка Павловна, выпейте скорее, вам сразу полегчает. Все хорошо, миленькая вы наша, все хорошо. Надо только выпить валерьяночки, и все будет расчудесненько, – щебетала Настя, поднося Миле на блюдце хрустальный бокал. – Пейте-пейте. А я вам сейчас ванну приготовлю, с травками и душистыми маслами, как вы любите. И сок апельсиновый, ваш любимый, уже готов. И овсяночку на воде сварила. Тоже как вы любите.

– Ты что, рехнулась на старости лет? – закричала Мила, наливаясь гневом. – Ослепла совсем: не видишь, что у меня жар?! Немедленно ко мне Николаева.

Она резко вскочила с кресла, комната поплыла куда-то в сторону. Кирилл еле успел подхватить падающую Милу, больше похожую сейчас на сломанную куклу. Положив ее на кровать, отошел в сторону, уступив место Насте с успокаивающим.

Мила больше не сопротивлялась. Безропотно отпила из бокала и, совершенно измученная, откинулась на подушку. Почему ей так плохо? Что происходит? Только бы снова не уснуть, только бы не уснуть! Откуда эта мучительная боль, головокружение, тошнота? И что это за видения, которые она помнит неясными обрывками и после которых никак не может прийти в себя?