«И это – все?!»
«Пирог приходит на помощь также при возникновении какой-либо неразрешимой стрессовой ситуации, против которой всегда наготове весомый и безотказный аргумент в виде большого, если позволяет вес, и не очень, если не позволяет, куска яблочного пирога. Разумеется, вприкуску с твердым убеждением, не требующим никаких доказательств, что безвыходных ситуаций не бывает в принципе. Надо только сесть, все хорошо обдумать, и решение непременно отыщется».
«А что теперь-то?»
«М-м-м… – замялся ум. – Теперь, похоже, уважительная причина для поедания пирога-праздника или пирога-утешения отсутствует напрочь».
«Откуда это неприятное и тревожное ощущение, что я что-то забыла? Что здесь не так?» – попыталась Мила заставить рассуждать ум о том, о чем тот категорически не любил разглагольствовать. А именно – о подсознании, которое всегда считал своим конкурентом, вот и старался заглушить его чрезмерной громкостью и потрясающей – разумеется, на его собственный взгляд – логикой.
Мила лежала недвижно, пытаясь услышать хотя бы шепот подсознания по поводу выкрутасов памяти, но оно упорно молчало, так как самоуверенный, наглый и деятельный ум уже вступил в свои права и не оставил конкуренту ни единого шанса, чтобы хоть как-то себя проявить.
Беспокойство усиливалось, но вставать все равно не хотелось. Чувство слабости вдруг переросло в тупую боль. Даже мысли потекли как-то непривычно вяло, словно через силу. Неужели она заболела? Этого только не хватало!
Мила открыла глаза. Взгляд уперся в стену из неотесанных бревен, щели между которыми лохматились клочьями пакли. Мила растерянно огляделась: а где же ее роскошная спальня с дорогущей эксклюзивной мебелью?
Она изумленно взирала на маленькую убогую комнатенку с низким потолком, создающим ощущение давящего пространства. Единственное небольшое оконце, сквозь которое пытается пробиться дневной солнечный свет, задернуто ситцевой занавеской. Вся меблировка – неширокая деревянная кровать, на которой лежит Мила, да небольшой комод со стоящим на нем складнем – трехстворчатой старинной иконой, а еще табурет, больше напоминающий маленький столик.
«Где я? Что случилось? Почему мне так плохо? Может, я попала в аварию и меня подобрали деревенские? Тогда почему не отвезли в больницу? И где охрана?! – Милу охватило злобное негодование. – Почему я до сих пор здесь! Уже весь мир должен броситься спасать меня, окружив вниманием и заботой. Безобразие: держать звезду в таком убожестве! Да как они смеют так со мной обращаться! Ну, они сейчас и забегают. Уж я им устрою красивую жизнь!»
Она откинула старенькое тряпичное одеяло и вскочила с кровати. Расстеленный на полу круглый половичок, связанный из тряпья, словно диск, завертелся под ногами, ставшими вдруг ватными. Мила рухнула на кровать как подкошенная, чувствуя тошноту и чудовищную слабость.
«Почему это со мной происходит? Я пострадала в аварии, заболела? Тогда почему нет рядом врача? Что за дикость!» – роем кружились в голове мысли, а перед глазами плыли бревенчатые стены.
Она немного полежала, зажмурившись и успокаивая сознание, а когда присела, опустив ноги с кровати, не поверила глазам: ее прекрасные стройные холеные ножки превратились в немытые, исцарапанные конечности в ссадинах и без какого-либо намека на педикюр, который она только-только сделала! Переведя взгляд на руки, Мила увидела ту же картину: маникюр не только отсутствовал, под короткими ногтями было так черно, словно она голыми руками разгребала землю.
«Авария аварией, а маникюр-то где? Даже никаких следов. Мне что – ногти подстригли, а лак стерли? – не унималась она, понимая всю дикость заторможенных мыслей. – Жива – и хорошо… Но зачем же ногти-то стричь! Похоже, у меня сотрясение мозга».
Мила растерянно озиралась, не в силах сосредоточиться, так как головокружение от резкого подъема не проходило. Пришлось прилечь. Стало немного легче. Какое-то время она с испугом разглядывала и ощупывала себя, одетую в дешевенькую ситцевую рубаху: конечности – а как их еще назвать без маникюра-педикюра? – целы, кости на месте, никаких ран, только множество синяков и кровоподтеков. Снова принялась рассматривать комнатку и заметила небольшое зеркало на стене рядом с окном.
Желание немедленно увидеть свое отражение было так велико, что Мила, превозмогая слабость и тошноту, опираясь о стену, медленно добрела до зеркала и с опаской заглянула в него. Вместо прелестной очаровательной зеленоглазой золотой блондинки она, к своему ужасу, увидела странную особу с темными мешками под глазами, торчащими во все стороны неряшливыми волосами цвета лежалой соломы, а дикий затравленный взгляд покрасневших глаз и вовсе вселял ужас.
«Так я жива… или как? Вроде жива. Тогда почему на себя не похожа?.. О Господи! А волосы-то мне зачем было перекрашивать? Да еще в такой противный тон! Мало того, что я нахожусь в каком-то жутком сне, так я там еще и больная… Нет, это определенно не я! А как же авария? И аварии никакой не было. Я даже не помню, что ехала куда-то. Вот сейчас усну и проснусь в своей огромной роскошной кровати с шелковыми простынями. В своей великолепной квартире в самом центре столицы. Или в дядюшкином имении на худой конец… Нет, я все-таки еще сплю», – вяло думала она, устало пробираясь к кровати, на что ушли последние остатки сил. Лишь только голова коснулась подушки, Мила провалилась в глубокое и тревожное забытье…
Очнулась внезапно и почувствовала, как сердце сжалось до песчинки: она вспомнила, она все вспомнила! Ее деятельный ум до мельчайших подробностей воспроизвел каждую деталь аварии.
Вот она мчится по дороге на бешеной скорости, то и дело поглядывая в зеркала и каждую секунду ожидая погони. И хоть позади никого, Мила знает, что преследователи совсем близко. Сквозь пелену слез она видит спасительную трассу, появившуюся сквозь деревья с еле двигающимся потоком машин. Ненавидимая прежде, теперь автомобильная пробка воспринимается как единственное спасение. Торопясь поскорее слиться с нею воедино, так как среди людей не так страшно, Мила прибавляет газу, и «Бентли» несется как угорелый, подчиняясь желанию хозяйки.
Внезапно из-за поворота появляется, слепя фарами, фура. Мила чувствует, как холодеют и скрючиваются от страха руки, крепко вцепившиеся в руль: откуда эта чужая машина на частной дороге? Водитель не мог не заметить шлагбаума с грозной табличкой «Проезд запрещен! Частные владения!» Что происходит? Может, удастся как-то разъехаться? Но выскочивший на бешеной скорости из-за фуры мотоциклист в черном шлеме мчится по встречной полосе, рассеивая все сомнения: поздно, все слишком поздно!
Мотоциклист, словно только что увидевший в нескольких метрах от себя опасность, резко тормозит, свернув влево, и стремглав, словно циркач, соскакивает с мотоцикла и скатывается кубарем в кювет. Мотоцикл юзом несется под колеса «Бентли».
Милу охватывает предательское равнодушие к происходящему: как же она устала сопротивляться непонятному. Да гори оно все синим пламенем! Апатия мертвой хваткой вцепляется в разум, загнанный в ловушку, Мила смиряется и только наблюдает за происходящим.
Фура несется прямо на нее, даже не пытаясь объехать: столкновение неизбежно! Мила закрывает глаза и чувствует сильнейший удар. Ее, не пристегнутую ремнями безопасности, выбрасывает из машины. Раздается оглушительный взрыв, взмывающий в воздух объятые пламенем машины, затем еще один с взметнувшимся к небу столбом огня и черного дыма. Сознание Милы меркнет…
И вот теперь она здесь… непонятно где. Мила услышала, как за закрытой дверью раздался стук, словно уронили что-то тяжелое, затем потащили по полу волоком. Ее объял такой дикий страх, что закружилась голова. Чудовищная слабость и тошнота отнимали даже способность членораздельно мыслить, а этот мерзкий сон все еще упорно продолжался.
Чтобы убедить себя в том, что она спит, Мила для верности принялась похлопывать себя и пощипывать. Как же больно, однако, прямо до слез! Но она не переставала себя истязать, так как еще больнее осознавать, что этот ее сон как-то уж слишком смахивает на явь. Милу пробирала насквозь леденящая душу паника от одной только мысли, что она может вообще не проснуться и остаться здесь навсегда.
