– Как не тревожат, князь, вернее, пытаются, да только мало что получается у них. А в последнее время словно и забыли о соседях.
– То немудрено, – проговорил Серебряный, – сейчас у турок, ногаев, черкесов, крымчаков другая забота. А ты, Дмитрий Владимирович, дал бы воды студеной напиться!
– Прости, князь, что не предложил. Погоди немного.
Савельев вышел из своего убежища. И тут же столкнулся с Власом Бессоновым.
– Ты чего тут? Я же наказывал…
– Извиняй, воевода, отец молвил, он сам с десятками управится, меня же послал к тебе, мало ли что потребуется. И ведь потребовалось, так? – Влас улыбнулся на всю свою добродушную физиономию.
– Воды из колодца кувшин принеси. И чаши захвати.
– Что еще треба, князь?
– Покуда все.
– Понял, сделаю. А потом только кликни, рядом буду.
– Иди!
Влас убежал, вернулся с кувшином холодной воды и чашами, выставил все на стол, поглядел с интересом на Серебряного. Много о нем слышал на Москве. Известный воевода и вельможа.
Гости напились, поставили на стол чаши, и Серебряный расстегнул ворот рубахи:
– Ну а теперь и поговорить можно. Карта у тебя с собой, воевода?
– Она всегда со мной.
– Стели.
Дмитрий расстелил на столе карту.
– Значит, так, Дмитрий Владимирович, сидению твоему в старом Кельбереке подходит конец.
– И слава богу! Места себе от безделья не находим. По велению государя спешили сюда, как могли, а пришли – делов-то и нет.
– Будут дела. Поначалу доведу до тебя все, что касается предстоящих действий твоей доблестной особой дружины, так почитаемой царем.
Эти слова были приятны Савельеву, но князь сохранял серьезный, сосредоточенный вид.
– Слушаю, Петр Семенович.
– Иван Васильевич, насколько мне известно, довел до тебя происходящее в Великой Порте и Крыму.
– Да, перед выходом сюда довел.
– Ну, тогда я сосредоточусь на последних событиях. Кстати, подчиненная тебе дружина теперь опричный отряд?
– Нет. По крайней мере, пока.
– А пойдешь в опричники?
– Не думал об этом, Петр Семенович, хотя не вижу в установлении нового режима ничего плохого, – ответил воевода. – Этим государь идет по пути централизации власти. И потом, он всегда стоял на стороне народа, к боярам же относился с неприязнью. Не ко всем, конечно, но довольно к многим. И на это у него есть причины. Я видал изменников из среды вельмож, готовых ради собственной выгоды продать мать родную, и в то же время бился вместе с ратниками, что не жалели ни здравия, ни жизни за Государство Русское. Разве не справедливо, что земли изменников изымаются и передаются тем, кто кровно заслужил награду государеву? Вдовам, сиротам воинов, отдавших жизнь за страну? Опять-таки не было бы никакой опричнины, если народ не поддерживал государя.
– Ты о так называемом отречении Ивана Васильевича? – вздохнул Серебряный.
– Ну почему так называемом? Государь в Александровской слободе в шестьдесят пятом году официально заявил об отречении от престола.
– Заявил, обвинив в этом изменников-бояр, что не дают единолично править.
– Про то не слыхал, но видел, как Москва тогда заволновалась, как простые люди, ремесленники, купцы бросали дела и шли к Кремлю, просить вернуть царя. И народ тогда кричал, что готов сам растерзать изменников. И как многотысячная толпа двинулась в Александровскую слободу. И только тогда, когда Иван Васильевич услышал, как просят люди не бросать их, он остался на троне и вернулся на Москву, введя опричнину. И еще. Ненависть Ивана Васильевича к боярам родилась у него с детства, когда опекуны всячески принижали его. Он помнит, как странной смертью почил отец его, великий князь Василий III, как отравили мать его, царицу Елену Глинскую, и… как сгубили любимую жену его Анастасию, а до того малолетнего сына Дмитрия. Я сам участвовал в поиске вельможи, который устроил то убийство и который бежал за пределы государства. А также прознал от изменника лично, кто стоял за тем злодейством. И то, что государь не пощадил виновных, справедливо.
– Что ж, – произнес Серебряный, – ты ведаешь одно, я – немного другое.
– Мы можем ведать все по-разному, да так и должно быть, – воскликнул Савельев, – но обсуждать это в нынешних условиях не след!
– Вижу, как у государя множится число его преданных людей, – улыбнулся князь. – В опричнине власть крепнет. Григорий Скуратов скоро большим человеком станет, а после… – Он вдруг осекся и добавил: – Но достаточно. Давай к делу.
– Да, князь. Так оно лучше. Не для того же ты от Астрахани сюда добирался, чтобы об опричнине судить-рядить.
– Не для того. – Серебряный устроился удобнее, взглянул на казака. Тот изображал равнодушие к разговору князей. А может, на самом деле этот разговор был ему неинтересен. – Надежные люди в Бахчисарае передали, что Девлет-Гирей получил грамоту от султана Великой Порты Селима II. В ней мало из того, что не было бы известно нам ранее о замыслах османцев и крымчаков вернуть Астрахань. Ныне то же самое. Султан требует от хана похода на Астрахань и возвращения ее под влияние Константинополя и Бахчисарая. На этот раз Девлет вынужден был отреагировать на требование султана, которое довольно успешно игнорировал раньше.
– Отчего так? – спросил Савельев.
– Девлет узнал, что в объединенное войско должен прибыть царевич Крым-Гирей, которого после занятия Астрахани султан прочит новым ханом Астраханского ханства. Девлет же не может допустить этого, поэтому вынужден выйти в поход. На верфях заканчиваются работы по строительству судов для прохождения низовья Дона. В Азов из Константинополя свозятся большие запасы пороха, продовольствия. Посольство русское сообщило, что султан Османский решил назначить начальником всего крымско-турецкого войска наместника Кафы Касим-пашу. В Азове направляется флотилия для перевозки пушек по Дону до переволоки. Прояснился и план похода. Дойти до Астрахани по степи и переволоке, осадить крепость, провести штурм. Если не получится с ходу взять Астрахань, – а это не получится у басурман, – то на месте старого татарского городища встать лагерем и ждать усиления, а также удобного момента для повторного штурма. Не исключена и зимовка крымско-турецких войск.
– Как в посольстве русском в Крыму узнали о планах султана и хана?
– Это дело посла Афанасия Федоровича Нагого и его людей посольских. Подробностей не ведаю, но Девлет-Гирей прознал о деяниях посла, и 10 числа Афанасия Федоровича и посольских людей арестовали. Их отправили в пещерный город Мангул на вершине горы Баба-Даг, окаймленной обрывами. Подобные действия всегда расценивались не иначе, как объявление войны.
– То значит, что крымский хан под влиянием османского султана объявил войну Руси?
– Официально – нет, но фактически да. Впрочем, это не важно. Важно то, что крымско-татарские войска на этот раз предпримут попытку взять Астрахань.
– Об этом и царь говорил. Однако не пойму, Петр Семенович, ты говорил, турки из Азова собираются поднять суда до переволоки, а это более двухсот верст. Но несколько веков назад переволока являлась, насколько мне известно, судоходной, она представляла собой неширокий канал длиной примерно семьдесят верст, сейчас же там такая же степь, как и здесь.
– Это так, – кивнул Серебряный, – но переволока – установившийся торговый путь, и купцы там часто нанимают рабочую силу, мужиков, лошадей, дабы перетаскивать суда от Дона к Волге. Многие лодки несут на руках. Там, на переволоке, это дело поставлено, а вот здесь, в степи, – нет. Но приоткрою тебе еще один, как мыслю, не самый умный план крымчаков и турок. Великий визирь Порты Соколлу Мехмед-паша добился-таки исполнения своего давнишнего плана – создание нового канала между Доном и Волгой на месте переволоки, дабы по нему водой к Астрахани могли выйти турецкие галеры, которые числом где-то в двести-триста судов, их должен подвести константинопольский капудан-паша – командующий флотом. Для рытья канала к переволоке планируется вывести до тридцати тысяч копателей, которые, по моим данным, уже в Азове. – Он улыбнулся и добавил: – Осталось туркам и крымчакам всего ничего – прорыть канал.
