– Захар, ты чего?

Тора порывается меня обнять, но я показываю Пашке средний палец и несусь прочь из леса. Быстрее, быстрее от мини-девочки. Она не моя.

Поселок растворяется во тьме.

Добравшись до Ворона, я бросаю кулак в дверь и сажусь на пыльное крыльцо. Глажу перила.

Дом колет меня занозами и спрашивает:

– Что произошло?

А я отвечаю:

– Он выиграл.

Ворон умолкает, и я ему благодарен. Мне срочно нужно что-нибудь сломать. К примеру, шею одного придурка.

Но… Где-то за ребрами клубится сомнение. Что, если я неправ? Они могли говорить о чем угодно.

Кретин. Ты опять обидел Тору. А сам боялся, что ее обидит Пашка.

– Можно?

В свете луны появляется родной силуэт Хлопушки. На ее месте я бы дал мне пощечину и убежал бы домой.

– Я здесь не хозяин.

Неохотно подвигаюсь. Тора опускается и толкает меня в плечо.

– Ты чего надулся? Ревнуешь?

– Ты болтала с этим козлом как с закадычным другом!

– Пора прекращать детскую вражду.

Да чтоб тебя!

Лицо горит, плавится. Я беру Тору за подбородок, и она закусывает губу. Боится. Того ублюдка не боялась, а от моего прикосновения едва не визжит. Дуреха.

– Тебе легко. Тебя никогда не водили к врачу из-за проклятого «Что-то не так». Не поджидали у школы, чтобы хорошенько поколотить. Не фаршировали таблетками, как долбаную курицу. Мы разные, Тора. Не учи меня жизни.

В комнатах завывают сквозняки.

Не встревай, Ворон.

Мне стыдно перед ним за эту сцену. Он-то преданный друг.

Нужно было сразу домой.

Тора облокачивается на перила.

– Ты прав, Захар. Мы разные. Чересчур… – проглатывает она всхлип. – Пожалуйста, не сердись на меня, но… мы расстаемся.

Рас-ста-ем-ся.

Странное слово.

Картонное.

Вот бы сделать из него самолетик и скормить Пашке!

Я хватаю Тору за плечи. Наверное, сама не поняла, что ляпнула.

– Смешно-о-о!

– Нет, не смешно, Захар.

– Подожди. – Это сон, всего лишь сон. – Ты… серьезно?

– Более чем.

– Да ладно тебе. Пошутили и хватит. Я в курсе, что повел себя как дурак. Прости.

Я обнимаю ее, пытаюсь удержать, но она выскальзывает, как рыбешка. Тает, как снежинка на ладони.

– Захар…

– Прости, прости, прости, – тараторю я, не позволяя ей договорить.

– Да послушай же ты! – рявкает она и отталкивает меня. – Я не обижаюсь на тебя. И решила все до того, как ты нас нашел.

До.

– Значит, я прав насчет Пашки.

– Нет, нет, нет! – горячо мотает головой Тора. – Мы с тобой не будем вместе, но он здесь ни при чем. Ты поступишь в университет, найдешь хорошую работу в городе, забудешь обо всем, что творилось с тобой здесь. Ты станешь нормальным.

– Давай со мной.

– Не могу.

– Да чего ты, Тора!

Я до сих пор надеюсь превратить слова Хлопушки в шутку. Вцепляюсь в ее запястье, но она подскакивает и высвобождается.

– Мы расстаемся, Захар, – уже тверже повторяет Тора.

Она убегает от меня, как от маньяка, без оглядки, спотыкаясь, по колючкам и крапиве, а я смотрю ей вслед и проглатываю последний вопрос.

Что со мной не так?

Я просыпаюсь.

Ем яичницу.

Иду к Ворону и иногда сталкиваюсь с ней там. Если нет – встречаю по пути домой.

Прошу ее еще раз обо всем подумать.

Обещаю, что никуда не уеду, и пусть она хоть сто раз будет против.

Изо дня в день.

Но Тора непреклонна, упертая девчонка. Через неделю она уже не обводит Облако и наши отпечатки. И тогда я понимаю – все кончено.

Я вспоминаю тот день: Пашку, как он держал ее за локоть, тихое «обещай», горькую уверенность. Это я виноват, точно. Я был груб.

А можно и просто – я был.

Я посылаю куда подальше учителей и подготовки. Матушка бьется в истерике. Еще бы, экзамены через месяц, а я до сих пор не взял в библиотеке учебники. Батя потерял всякую надежду образумить меня и теперь вовсе не обращает внимания на мои выходки.

Неудавшийся сын. Поломанный.

Должно быть, они бы спрятали меня под диван, туда, где валяется бракованный паровоз, если бы у нас разрешили самосуд.

Изо дня в день я наблюдаю за Илоной, Павлом и Темычем: как они вскапывают огород, как по вечерам кутаются в колючие пледы и бродят по улицам, как шутят друг над другом – мне интересна каждая мелочь. У них все идеально ровно. Нет ни изъянов, ни торчащих ниточек. Если бы они были платьем, то определенно самым лучшим в мире.

По ночам я записываю это и сразу же порываюсь удалить – безупречная вселенная убивает книгу, расщепляет ее на молекулы.

Я знаю, каково оно, потому что сама расщепляюсь. Но – продолжаю писать. Через силу. Без этого я быстрее состарюсь. За себя и за книгу. Пока история внутри, она будет грызть меня, плодить болезни и бессонницу. Сюжетам нужно жить на бумаге, а не в голове. Голова – плохой дом, без евроремонта.

Облако ютится на краю стола, молчаливо сочувствует. А я все отчетливее понимаю, что этот кот мой. Мой с детства.

В субботу Градинаровы – какая замечательная у них фамилия! – вновь зовут меня покататься на троллее.

Я прошусь к Лидии в кухню и пеку пирожки, чтобы хоть как-то отблагодарить эту семью за то, что они вдохновляют меня писать книгу.

Мы топчемся у обрыва. Море закипает, бьется об скалу, вопит нам, чтобы мы убирались. Люди надоели ему миллионы лет назад.

Здесь, вдали от поселка, почти никого нет – лишь палатки у горизонта, грязный спринтер, оборудованный под дом, да старенькая «Волга» Градинаровых.

Слева – про́пасть. Дальше – маленький выступ и снова пропасть. Точно по скале потоптался великан, и она частично обрушилась. От раскидистого клена, под которым мы устроились, далеко-далеко тянется троллей, растворяется в тумане, несется навстречу тучам.

Павел вытряхивает из рюкзака карабины, Илона проверяет крепления, Темыч не моргая смотрит на море, шевелит губами, будто у них с волнами свой язык.

– Ну что? – Павел с наслаждением втягивает соленый воздух. – Кто первый?

Я кошусь на троллей. Если он треснет, меня размажет по скалам, а туман заметет следы.

– Аня, вперед, – подмигивает Илона.

Я глотаю нервный смешок. Что, если троллей ведет прямиком в пекло? Или в пасть волнам?

А впрочем, это мне и нужно. Сама я не соскребу прошлое – потребуется нечто острое, нечто тающее в тумане и ведущее в никуда.

Темыч роется в рюкзаке отца и вытаскивает игрушки. Рассаживает их, чтобы они полюбовались, как я исчезаю.

Павел закрепляет на мне страховку, защелкивает карабины.

– Удачи. – Он окидывает меня пристальным взглядом. – Где-то посредине пути выступ. Во-о-о-н там. Заметили? Можете, конечно, чиркнуть по нему ботинками – сам обожаю так делать, но лучше не рискуйте, подошвы сотрете. Лучше подогнуть ноги.

Я шагаю к пропасти. Трава вытоптана. Должно быть, Градинаровы часто катаются на троллее.

– Вас столкнуть?

Илона подкрадывается бесшумно, и я вздрагиваю.

– Н… Нет.

– Через пять минут я тоже буду на той стороне, не переживайте.

Я набираю в легкие влажный воздух, ветер бьет в спину, и…

Я обгоняю его. Ускоряюсь с каждым ударом сердца. Подо мной – вечность; следы великана бездонны. Дышать трудно, невыносимо. На языке – соль. Море целует меня, в горле клокочет: «лечу, лечу, лечу». Адреналин сочится через поры.

Естественно, я забываю подогнуть ноги. Ботинки чиркают по скалистой поверхности.

Прощайте, подошвы.

Но я не расстраиваюсь и парю в нескольких местах одновременно. Или вовсе – нигде. Я – падающая звезда. Загадывайте желание.

Туман рассеивается. Мой путь завершается так же стремительно, как и начался. Конечная – скала, впивающаяся в море черным клыком. На ней будто кариес.

Между березами распята сетка, и я врезаюсь в нее, как муха в паутину. Несколько секунд ищу себя между потрепанными веревками. Себя десятилетнюю. Безрезультатно – я профессионал в игре в прятки.