«Не будь мученицей», – сказала бы мама.

Слушайте, я так расстроена не из-за того, что мне нужно выполнить дурацкое задание по дому или посидеть с маленьким братом несколько часов после школы. Дело в том, что все дошло до той грани, когда все плохо все время, так что любая мелочь меня доводит. Иногда хочется, чтобы у меня были разбитые губы или синяки, которые можно показать школьному психологу: сложно объяснить, какая пытка – жизнь в этом доме и как постоянные придирки, работа по дому и крики выжимают из тебя все соки. Раньше, когда на моей коже были следы от ударов Великана, я была еще слишком мала, чтобы знать, что с ними делать. Теперь же мне бы хотелось показать их школьному психологу и сказать: «Видите? Я больше не могу так жить». Я в ловушке, задыхаюсь. Жизнь в этом доме словно тот раз, когда я плавала в бассейне кузины, а большой надувной плот, с которым все играли, накрыл меня. Я застряла под водой прямо под ним и несколько секунд была уверена, что утону.

Плохо не все сто процентов времени, но если что-то хорошее случается, всегда есть «но». Я научилась торговаться. Время с друзьями, одежда, билеты в кино, свободный вечер – все это чего-то стоит. Стоит ли веселье вечером в пятницу целых выходных работы по дому или сидения с ребенком? Помню, как однажды Лис пыталась объяснить, что это ненормально и что родители делают приятное детям, потому что хотят этого, потому что любят их. Нет никаких «ты мне должна», никаких «а мне что с этого?». Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Я вырываю сорняки, солнце обжигает спину. Сейчас ненормально тепло, хотя мы привыкли к дикой жаре в этой части Калифорнии: тридцать два градуса, хотя на дворе март. Денег мало, так что внутри не намного лучше. В такие дни мама включает кондиционер только ночью. Слишком дорого держать его включенным весь день. Я делаю перерыв и смотрю на небо – то же самое небо, что и над Парижем. Я на минуту притворяюсь, что я там, иду вдоль Сены. На мне шикарная юбка и блузка, и… Я несу корзинку для пикников с багетом, сыром и вином. И конечно же, я держу за руку бойфренда (Жака? Пьера?). Или, может, я уже в Нью-Йорке иду вдоль Пятой авеню, держа за руку тебя…

Мама открывает дверь и кричит мне, чтобы я была внимательной: Сэм ползет слишком высоко по лесенке. Каждые несколько минут мне приходится оттаскивать Сэма то от одного, то от другого: шланг, садовые инструменты, гриль. Я никогда не закончу. Проверяю время на телефоне: 16:15. Моя смена начинается в пять. Я быстро набираю Бет, и моя вечно занятая сестра берет трубку с первого звонка.

– Привет, сестренка, – говорит она, и я начинаю плакать.

– А-а, – тихо говорит она, – что они сделали в этот раз?

Я рассказываю ей, что иду по тонкому льду, как я боюсь, что мама и Великан не разрешат мне поехать в Интерлокен. Я рассказываю о тебе, об уборке сорняков на заднем дворе и том, как я вымотана.

– Почему ей нужно все усложнять? – говорю я.

– Потому что… Ей тоже сложно. С Роем. Ты же знаешь? – говорит Бет. – Думаю, мама не понимает, как себя ведет.

У Бет появился некий голос разума с тех пор, как она уехала в колледж. Словно расстояние позволяет ей видеть то, что происходит дома, яснее. Не знаю, что чувствую по этому поводу. Не думаю, что нормально спускать все маме с рук. Мне нравилось, когда мы были вместе в гуще событий, как боевые товарищи.

– Ты там наслаждаешься жизнью? – спрашиваю ее.

Даже если она только в Лос-Анджелесе, кажется, что она за миллионы миль отсюда. Мне хочется сплетен посреди жарких ночей, когда нам не удавалось уснуть, потому что единственный доступный воздух – это горячий, пахнущий навозом ветерок, просачивающийся сквозь открытое окно. Я хочу мыть посуду бок о бок. Я хочу снова переходить от слез к смеху так быстро, что животы сводит.

– Да, – говорит она, – и ты будешь. Еще один год. Нос вверх, хорошо?

– Хорошо.

Закончив, я бегу на кухню, готовлю салат и накрываю на стол. Бросаю взгляд на часы на печке: 16:40. Я очень надеюсь, что мама не заставит меня идти пешком. Пара миль – я никогда не успею вовремя.

Я спешу в свою комнату и надеваю белую рубашку и черную юбку, униформу девушек из «Медового горшочка», затем хватаю свой передник цвета хаки и сумочку. 16:45.

Мама заходит из своей комнаты и оценивает, что я сделала на кухне, разговаривая по телефону с подругой.

Она смеется:

– О, вообще без проблем. Грейс может посидеть с Сэмом, а я приду и помогу спланировать вечеринку. Суббота в шесть? Отлично.

Ненавижу, когда она вот так поступает, просто берет и ставит жирный крест на моих выходных. А может, у меня были планы на шесть вечера в субботу. Но разговор с ее подругой, кажется, закругляется, и я воспаряю духом. Она положит трубку, я успею вовремя… Нет. Теперь она направляется в гостиную и поправляет то, что и так уже выправлено, она видит несуществующие складки везде.

Не в первый раз я опаздываю на работу (или еще куда) по этой причине. Внутри я умираю (мне нужно идти, нужно идти!). Почему она все время так поступает? Она же знает, что я начинаю в пять. Она знает, что на работу нельзя опаздывать. Я ничего не могу сказать, даже если очень хочется. Это бесполезно. Она просто отмахнется от меня, словно от назойливой мухи: бж-ж-ж, бж-ж-ж, бж-ж-ж. Сложно убить муху, но это можно сделать, если много махать руками.

Я несусь в свою комнату и кричу в подушку, просто чтобы выпустить хоть часть всего этого наружу. Когда я возвращаюсь на кухню, она положила телефон и оттирает разделочную доску.

– Мам? – Я бросаю взгляд на часы. 16:55. Нужно было идти пешком. – Мы можем…

– Я не оставлю дом похожим на свинарник, – говорит она. – Что я говорила тебе о том, чтобы убирать за собой?

Разделочная доска – вот то единственное, что не убрано. Разделочная доска, которую я уже помыла после того, как порезала лук и сделала салат, который даже не буду есть, потому что нет времени на еду, а я скорее останусь голодной или съем свою левую руку, если это поможет, черт возьми, выбраться отсюда. Я опоздаю из-за разделочной доски? Как объяснить такое начальнику? «Простите, но случилась ужасная ситуация с разделочной доской, знаете, как это бывает».

За исключением этого, дом идеально чист. То есть буквально можно есть с пола. Надень белые перчатки и проведи пальцем по книжному шкафу – твоя перчатка останется белоснежной. Есть медицинский термин, описывающий проблемы моей мамы, но мне в голову приходит только «конченая психопатка».

Это худшие мгновения: знать, что я не могу и слова сказать в то время, как нечто важное для меня балансирует на краю пропасти. Как много раз я опаздывала или пропускала целые мероприятия из-за грязной тарелки или внезапной нужды мамы вытереть пыль, или перебрать шкаф, или полить газон. Я выучила этот урок на собственной шкуре: потереби ее хоть один раз, и все, ты никуда не идешь.

16:58 – если мы поедем прямо сейчас, я опаздываю всего на пять или десять минут. Это оправданно. Можно винить пробки или отстающие часы.

16:59. Мама дает мне ключи.

– Усади своего брата в автокресло.

Я хватаю Сэма и бегу.

Я вижу тебя каждый день после школы в течение четырех часов. Большую часть этого времени я сижу, склонившись над своим экземпляром сценария, записывая расстановку актеров или что еще мисс Би хочет, чтобы труппа и команда запомнили, когда мы попадем на сцену. Быть помощником режиссера – серьезная работа. Я могу провалить целую постановку, так что, в отличие от тебя и остальной труппы, у меня нет времени на общение.

Ты, конечно же, Билли Флинн. Ничего удивительного. Когда я впервые увидела твое выступление, ты играл Дона Локвуда из «Поющих под дождем». Я была ничтожной девятиклассницей, сидящей на кресле в зале, полностью потрясенной. Когда ты на сцене, никто не может отвести глаз. У тебя просто это есть. Ну знаешь, ЭТО. Звездность, это загадочное je ne sais quoi[7].