Взглянув наверх на него, я тихо спросила:

— Итак, что теперь? — тем не менее, я не хотела его ответа.

Он пожал плечами, но не безразлично. А разочарованно. Душераздирающе. Это было так правдоподобно, и не имеет значения, что я хотела обратного.

Я вздохнула.

— Даже если мои слова прозвучат как от влюблённой девочки-подростки, ты мне всё равно нравишься.

Его лицо просветлело.

— Мне нравятся девочки-подростки, — брови Портера нахмурились, когда он быстро поправился: — Неважно. Забудь об этом. В голове это прозвучало лучше.

Хихикая, я стиснула его.

Застонав, он ответил:

— Есть ли шанс вернуться в субботний вечер?

— Он что-нибудь бы изменил?

Портер наклонил голову, чтобы лучше видеть меня, его голубые глаза потемнели и посерьёзнели.

— Нет. Но это не значит, что я не повторю своего предложения.

В желудке что-то перевернулось. Боже, он был таким хорошим.

Это может сломать меня ещё больше, чем то, что я позволила ему уйти, но мне нужно покончить с этим прежде, чем у меня появится возможность умолять его остаться.

— Портер, я бы хотела. Я просто… — Я закрыла глаза и выскользнула из его объятий, признавшись самой себе, что одно слово, которого я боялась, начало диктовать, как мне жить. — Не могу.

— Знаю, — ответил он, позволив своим пальцам остаться на моём плече, пока я ещё была в пределах его досягаемости.

Обхватив талию рукой, я пыталась вытолкнуть холод, завладевший мной от потери его тепла, и выдохнула:

— Извини.

Его губы — красивые, пухлые, созданные для поцелуев — скривились.

— Не извиняйся. Всё в порядке. Серьёзно, не так уж я и хорош. Поверь мне. Ты заслуживаешь лучшего.

Я закашлялась одновременно и от смеха, и от слёз. Указав на глаза, я ответила:

— Это нелепо. Мы едва знаем друг друга. Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедшая.

Он усмехнулся, этот глубокий, мужественный звук, который я так сильно любила, лишь усилил боль внутри моей груди.

— Если ты сумасшедшая, Шарлотта, я — безумный. И это действительно хреново.

Боже! Тот факт, что он чувствовал то же самое, лишь делал ситуацию ещё хуже.

Портер убрал с плеча мои волосы, легко касаясь своими пальцами моей кожи.

— Как насчёт этого? Если ты когда-нибудь решишься, обещай мне, что я буду первым, кто об этом узнает. Думаю, я задолжал тебе поцелуй.

Я выдохнула в ответ и спросила:

— Сколько лет твоей дочери?

— Почти четыре.

Я проглотила смешок.

— Ты везунчик. Женщины Миллс в таком возрасте и правда хороши. Имею в виду, что из-за своего трудолюбия, я умру от сердечного приступа прямо на рабочем месте, когда мне исполнится сорок, но если я продержусь так долго, тебе действительно угрожает опасность.

Он улыбнулся, а мне снова захотелось заплакать. Боже. Что, чёрт возьми, со мной творится?

Ах, да. Первый мужчина, к которому я что-то почувствовала за такое долгое время, уходил из моей жизни. А я почти поспособствовала в этом, узнав о его детях.

Когда он поцеловал меня в лоб, я резко вдохнула и позволила миллиону воспоминаний пронестись перед своими закрытыми глазами.

Воспоминания, как я смеялась, как горели глаза Портера, когда он смотрел на меня, о широкой улыбке на его лице.

Воспоминания, как он целовал меня, дав обещание, сделать это.

Воспоминания о нас, свернувшихся на диване, вместе смотревших телевизор, в то время как позади, потрескивал огонь в камине, но это тепло, исходившего от его груди, мог дать мне только он.

Воспоминания о том, как он любил меня, медленно и отчаянно.

Воспоминания о том, как я возвращаюсь домой к нему после долгого рабочего дня и утопаю в его объятиях несколько секунд, перед тем как засну.

Воспоминания о том, как мы смотрим за ярким рассветом вместе.

Воспоминания, которые никогда не существовали.

А потом Портер ушёл.

Он ничего не сказал, просто попятился к двери моего кабинета, но слова прощания всё равно висели над нами. Сердце билось так, что, казалось, разорвёт грудную клетку, при каждом его шаге, приближающим к выходу.

Он так и не отвёл от меня взгляда. Это было одновременно и наказанием, и подарком, потому что впервые с нашей встречи, у меня появилась возможность увидеть ошеломляющую пустоту в глазах Портера.

Я ненавидела её почти так же, как и любила. Он живет в том же аду, но один обед, один ужин и почти полчаса в его объятиях привели его ко мне.

Достаточно.

И наблюдая, как дверь становится всё ближе к его спине, я смирилась с тем, что так должно быть.

Или нет.

После этого дня, рассвет станет ещё темнее.

Глава четырнадцатая.

Шарлотта.

— Итак…, — протянул Том.

Я положила палочки для еды на пустую тарелку и посмотрела на него, повторив как попугай, его фразу:

— Итак…

Он не сразу ответил.

Мы ели в тишине. Мы часто так делали. Не было неловкости. Только не с нами. У него всегда хорошо получалось молчать, находиться рядом и поддерживать, не произнося ни слова.

Положив салфетку на тарелку, он прищурил глаза.

— Как дела, Шарлотта?

Я пожала плечами.

— Так же, как и в любой другой день.

Одинокая. Озябшая. Пустая.

Он откинулся на стуле, но не сводил с меня взгляда.

— Ты кажешься… не в себе.

Согласна. Я уже недели как была не в себе.

Покачав головой, я солгала.

— Всё хорошо. Занята на работе.

Он переплёл пальцы, прежде чем положил их на живот.

— Твоя мама говорит, что ты встречаешься с кем-то.

Я проигнорировала острый укол совести в животе при упоминании Портера. За последние две недели я сделала всё, чтобы не думать о Портере Риз. У меня хорошо получалось раскладывать все по полочкам. Я делала это в течение многих лет, но сейчас, как бы я не старалась, этот человек, казалось, всегда будет маячить на горизонте моего подсознания.

Я была поражена количеством вещей, на которые я натыкался в течение дня и которые напоминали мне о нём.

Сначала это были собаки, бургеры и салфетки для коктейлей. Но все выходило из-под контроля. Теперь дошло до мужчин, руки и, чёрт возьми, даже до личности.

Хорошо — в буквальном смысле всё, включая темноту, когда я закрываю глаза, напоминало мне о Портере.

Я могу лишь представить себе надменную улыбку, которая растянула бы его сексуальные губы, если бы он узнал о том, как часто я думала о нём. Он засмеялся бы тем глубоким, идущим из самого горла хриплым смехом, который…

Да. Я не могла не думать о Портере.

Но он даже не был самой большой моей проблемой.

В день, после того как Портер покинул мой кабинет, я направилась в парк, в котором был похищен Лукас. Я не знала почему. Прошло много лет, с тех пор как я мучила себя этим местом. Сидя на этой скамейке, я выплакала все слёзы, накопившиеся в душе, наблюдая, как мамы толкают коляски с малышами.

Десять. Чёртовых. Лет.

И на этом я не остановилась. После того как я покинула парк, я поехала в свой старый дом. В тот, где мой мальчик спал в безопасности, его ворчание и воркования эхом отражались в радио-няни. Я переехала из этого дома меньше чем через месяц, после его исчезновения, но когда я стояла на углу, уставившись на облезшую синею переднюю дверь, я вызвала в себе воспоминания того дня, когда последний раз выходила из него. И это был не день моего переезда. Нет. Шарлотта Миллс никогда не вернётся в этот дом, после того как Лукас был украден.

Я была неказистой, жалкой оболочкой той женщины, что когда-то жила.

Портер говорил мне, что так и не освободился от боязни воды, после той аварии.

Я не могла помочь, но задавалась вопросом, каким же он был раньше. А потом я думала о том, возможно ли вернуть того человека назад.

Потому что мне отчаянно необходимо было снова найти ту Шарлотту Миллс.

К тому моменту как я вернулась домой, то плакала так горько, что упрекала себя за этот поход. Но это не остановило меня, и в следующий вечер я снова была там.