— Держись подальше от темноты, Портер.

Но обратного пути не было. Правда грозилась вырваться наружу, заставляя мою грудную клетку тяжело вздыматься, и с каждым вздохом её тело прижималось ко мне всё крепче, дыша в унисон, будто пытаясь заполнить воздухом мои легкие. Может так и было, потому что во мне появилась нужда признать ей:

— Она боролась со мной.

Её руки сжались, и я прижался лицом к нежной коже женской шеи.

— Она вернулась с ним в машину. К тому времени как я добрался к ним, он отключился, а она едва оставалась в сознании, но продолжала, чёрт возьми, изо всех сил бороться со мной, когда я пытался вытащить его оттуда. Моя жена, женщина, которую я поклялся любить и защищать, хотела умереть, одержимая идеей забрать моего сына с собой. — В горле встал ком от воспоминаний, заполнивших меня, и моё тело прислонилось к Шарлотте. — Я никогда в своей жизни не бил женщин, Шарлотта. Но я ничего не мог сделать, чтобы оторвать его от неё.

Её пальцы впились мне в голову, но приступ физической боли не смог заглушить взрыв предательства Кэтрин.

— Она была моей женой, и я любил её. Но когда она оттолкнула и ударила меня, налегая на дверь, пока мой сын без сознания качался в её руках, весь этот грёбаный автомобиль со всеми нами внутри, идущий ко дну, ненависть, которую я никогда не испытывал, хлынула на меня. Три года спустя она всё ещё продолжает ворчать во мне. — Подняв голову, я обхватил её лицо ладонями и придался своим лбом к её. — Я не играл с тобой. Я знаю, что такое темнота, Шарлотта. Я не знаю лишь, почему она живёт в тебе, но теперь ты знаешь причину её обитания во мне.

Что-то вспыхнуло в её глазах, медленно проступало сквозь черты лица, а затем пронизало с ног до головы.

Кирпич за кирпичиком её стена разрушалась.

— Мне очень жаль, — выдохнула она.

Я прикоснулся своими губами к её, умоляя Шарлотту поверить мне.

— Я не просил тебя заниматься лечением моего ребёнка. Да, я надеялся на это, но не только по этой причине я хочу быть рядом, поняла?

Она кивнула, слёзы заполнили её глаза.

— Твой малыш выжил?

— Да. — Я провёл большим пальцем по её щекам.

Искаженный вздох облегчения вырвался из-под её полу приоткрытых губ.

— А твоя жена?

Я с трудом сглотнул и отвернулся.

— Нет.

После этого комнату заполнила тишина, но мы больше и не нуждались в словах. Мы стояли здесь, спина Шарлотты прижата к стене, грудь к груди, так близко, что даже воздух не мог просочиться между нами.

Двое людей в темноте.

Никаких вопросов.

Никакого осуждения.

Никакого притворства.

Пока она не решила обратиться к свету.

— Потеря жены не считается, — сказала она так тихо, что я едва расслышал.

— Что? — выдохнул я, прижав руку к её спине и подвинув к себе ближе.

— Ты выбрал любовь к ней. И ты можешь отпустить её.

Моя ладонь дрогнула на её пояснице, а голова закружилась.

Те слёзы, заполнившие её глаза, наконец заструились по её щекам.

— У меня никогда не было выбора, Портер. Его отобрали у меня.

Желудок скрутился.

— Я не побуждал тебя открыться мне также. Никаких вопросов, помнишь?

Она покачала головой.

— Это просто въелось мне в мозг — любовь к нему. Утром, днём и ночью. А потом… он исчез. — Отвратительный, душераздирающий звук вырвался из её горла, врезавшись в меня как силовой удар.

Я покачнулся на каблуках назад, успев до этого стать к ней ближе.

Я держал её так, будто мог вернуть обратно. Но, Боже, я пытался, пока она плакала в моих объятиях.

— Лукас, — задыхалась Шарлотта, её слезы впитались в мою рубашку. — Это была моя вина. Я оставила его одного в парке. Всего на секунду, но кто-то забрал его. Прошло уже десять лет, а я до сих пор не знаю, жив он или нет.

— О Боже, — выдохнул я, боль сжала мою грудь.

— Такая любовь не умирает, Портер. Она лишь растёт в темноте, и я не в силах остановить её.

— Хорошо. Хорошо. Шшш, — уговаривал её я, мой разум едва ли мог формулировать мысли за грохотом моего сердца. — Я тебя понял.

— Ты не понимаешь! — закричала она, пытаясь оттолкнуть меня, но я не отпустил её.

— Нет, понимаю, — заверил я.

Она продолжала корчиться в агонии в моих руках, но как только обхватила меня за спину, стало ясно, что она больше никуда не уйдёт.

— Никто, чёрт возьми, не понимает. Весь мир просто продолжает жить без него. А я больше не могу этого делать. Я не могу двигаться дальше. Я пытаюсь. И пытаюсь. Но больше не могу. Мне нужно что-то, чтобы остановиться, Портер.

Потянув её за шею, я прижал лицом к своему плечу и пробормотал:

— Я остановлю тебя. Клянусь Богом, Шарлотта. Я остановлю тебя.

Она прильнула ко мне, переполненная отчаянием.

— Я не могу вылечить твоего сына.

Я зажмурил глаза.

Чёрт. Она действительно не могла.

Стыд разъедал меня изнутри. Часть меня всё ещё надеялась, что она это сделает.

Но ведь были и другие врачи.

А еще её альтер эго.

— Всё хорошо, — пробормотал я ей в волосы.

— Я хочу этого. Я клянусь, что сделала бы это для тебя. Но дети и я… Мы не подходим друг другу. Они все напоминают о нём. Каждый ребенок. Мальчик или девочка — не имеет значения. Все они похожи на него.

Я потер её спину.

— Шшш… всё хорошо.

— Мне так жаль.

— Мне тоже. — Я откинул голову назад, уставившись в потолок. — Чёрт. Мне тоже, Шарлотта.

Она продолжила извиняться, а я позволил ей это сделать, видя, что она, таким образом, успокаивается. Она не должна была — не обязана.

Мы стояли так долго, наши колотящиеся сердца заполняли тишину. Не желая присесть — или вообще двигаться — наши тела покачивались, как будто мы пытались найти гармонию, чтобы стать одним целым.

Она в моих объятиях.

Я в её.

Никаких вопросов.

Никакого осуждения.

Никакого притворства.

Но чем дольше мы стояли, тем больше я осознавал три вещи, которые становились нашими самыми большими проблемами. Надежно укрывшись в моих объятиях и слушая её тихие признания, на меня обрушилась реальность как тонна кирпичей. Я отец-одиночка, преследующий женщину, которая не могла справиться с присутствием ребёнка рядом.

Она никогда не была моей, пока, наконец, не оказалась в моих руках, но я осознал, что все равно потерял её.

Глава тринадцатая.

Шарлотта

Я всю оставшуюся жизнь буду помнить те моменты, проведённые с Портером Ризом в моём кабинете.

Тот момент, когда мир, наконец-то, остановился, даже если на самом деле это было не так.

Пациенты ожидали моего внимания, но мне было всё равно. Я ждала более десятилетия, чтобы безболезненно сделать хоть один вдох. И как бы я не старалась отрицать это, ничто не причинит мне вред рядом с Портером, даже если нас окружала тьма.

Как Портер это сделал, я не знала. Он не до конца понимал мою ситуацию. Но и не притворялся. Он не забрасывал мудрыми словами или советами, или не пытался рассказать мне, как жить дальше. Он просто слушал и обнимал меня.

Он что-то говорил, я знаю. Но те моменты были переполнены эмоциями. Это было чем-то само разумеющимся рассказать ему о Лукасе. Наши ситуации были другими, но похожая тень прошлого отпечаталась на обеих наших душах.

Но когда я цеплялась за него, пытаясь выполнить непосильную задачу — собраться в одно целое, меня озарило, что тьма — это всё, что у нас было.

При свете мы жили в противоположных друг от друга полюсах.

У Портера были его дети. Его будущее заключалось в балетных спектаклях и бейсбольных матчах. А после того как я услышала его историю, я была рада за него. Правда. Но я не смогла стать частью этой жизни.

Это была его. А не моя жизнь.

А когда он послал мне грустную улыбку и большими пальцами потёр под моими глазами, я поняла, что он тоже это осознал.

Надо же было мне связаться с отцом-одиночкой. К тому же испытывать ещё такие чувства. У моей кармы явно садистские наклонности.