— Дин Винчестер! Прекрати!
Дин застыл, его тело и мысли замерли, не в силах ослушаться мощного приказа.
Он испуганно дышал, тело всё еще неконтролируемо содрогалось, всхлипы и поток самообвинений так и не сошли на нет. Дин не знал, говорил ли Кас что-то раньше, это было вполне возможно, ведь охотник так глубоко ушел в себя, что вряд ли бы заметил. Возможно, Дин тоже говорил (рыдал), озвучивая некоторые мысли, приходящие ему в голову, или же Кас просто настолько хорошо знал Дина, что понимал, что именно происходит. Каждое его слово было опровержением мыслей Винчестера:
— Ты выслушаешь меня, Дин Винчестер, и выслушаешь хорошо. Ты не сломан. Ты не испорчен. Ты именно такой, каким должен быть. Ты создан по образу и подобию Бога, ты — святой. Ты — праведник. Ты — мой праведник. Ты мой, а я твой, и ты идеален, и тебя абсолютно достаточно. В тебе нет ничего неправильного. Ты не больной, ты не испорченный, ты — ни одна из тех вещей, которыми ты сейчас себя считаешь. В момент твоей слабости твоя ненависть к себе вышла из-под контроля. То, что происходит с тобой сейчас, очень далеко от правды. Это всё — ложь, и полностью моя вина. Я не должен был оставлять тебя одного. Я не должен был отсылать тебя в такое время, когда я столько взял у тебя. Я был глуп и небрежен с самым дорогим подарком, который я когда-либо получал, и сейчас я совершенно его недостоин.
Мозг Дина, конечно, работал не лучшим образом, но уловил слова Каса и запутался в формулировках. Дин испугался собственного голоса, хриплого, сдавленного, едва узнаваемого:
—…Подарком?
— С тобой, дурачок, идеальным, непохожим на других, дорогим созданием, — сказал Кас. В его голосе было так много нежности, так много обожания и других чувств: волнения, сожаления, успокоения. Руки, обнимающие Дина, сжались, прижимая его сильнее. Губы Каса прикоснулись ко лбу охотника, и через несколько секунд Дин понял, что Кас слегка раскачивается, прижимая его к груди, словно Дин действительно был таким хорошим, как говорил ангел. Мозг Дина, который, казалось, был оглушен приказом, отчаянно пытался вернуться в рабочий режим. К счастью, охотник двигался по нисходящей спирали, и чем больше Кас говорил, чем больше Дин слушал, тем больше ужасающий, неконтролируемый, всемогущий внутренний голос терял над ним власть. Его сердце все еще колотилось в груди, вместо вдохов и выдохов раздавались сдавленные всхлипы, а тело трясло, но он больше не тонул. Кас продолжал говорить, несмотря на стекающую по нему воду, и чем больше слов он произносил, тем больше Дин мог сфокусироваться на его голосе и тем лучше он себя чувствовал:
— Мой красивый мальчик, если бы мне предоставили выбор между тобой и моей благодатью, я бы в мгновение ока оказался без крыльев. Я без колебаний спустился за тобой в ад, и я сделал бы это снова, еще тысячу раз, без жалоб и остановок. Нет ничего, что я бы ни сделал, места, куда бы я ни отправился, сражения, в котором бы я не поучаствовал ради тебя. Как ты можешь даже сомневаться в том, что ты для меня всё? Как ты можешь сомневаться в том, насколько глубока и полна моя любовь? Если ты в какой-то момент чувствуешь себя меньше, чем обожаемым каждым атомом моего существа, значит, я не справился со своей самой главной задачей. То, что ты дал мне сегодня, твоё подчинение, принятие, боль и удовольствие, всё это прекрасно. Священно. В этом нет ничего неправильного или нечистого. Я дорожу этим намного больше, чем можно выразить при помощи нашего скудного языка. От тебя так много просили, и ты без колебаний отдавал всё без остатка. Ничего еще не было таким совершенным. Я люблю тебя, Дин Винчестер. Я буду любить тебя, пока вселенная не обратится в пыль, и даже после. Я буду любить тебя каждый день твоей жизни, и каждый момент после неё.
Воу. Это было просто… воу. Вес этих слов, их смысл окутал Дина, словно пригвоздил его к месту. Ангел Господень, старый как мир, так думал о нём, Дине Винчестере, и, слыша в его голосе неприкрытую искренность, нельзя было сомневаться в правдивости сказанного. Агония саб-дропа наконец-то начала ослаблять свою хватку. Впервые за, казалось, несколько часов Дин смог нормально вздохнуть.
Наконец его руки, до этого безвольно лежащие на коленях, потянулись к Касу. В ту же секунду ангел помог ему, положив одну руку себе на плечо. Вторую Дин уже смог положить туда сам. Он отчаянно вцепился в ангела, уткнувшись лицом в его голую грудь и позволяя слезам взять верх. Да, он опять плакал, но это были другие слезы. Они очищали и исцеляли. Сила слов Каса, руки, крепко прижимающие его к себе, лелея и укачивая — всё это собирало его обратно, ставило каждый кусочек на своё место, склеивало все трещины. Кас мог сделать это, он знал, как, знал, что нужно делать, потому что уже делал это раньше. Он возродил Дина из пепла, пыли, ярости и агонии, поврежденного, но не сломанного, несовершенного, но целого. Он обещал Дину восстанавливать его каждый раз, когда это понадобится, мягко и нежно.
Дыхание Винчестера замедлилось, судороги прекратились. Он постепенно приходил в себя. Кас медленно встал, осторожно поддерживая Дина. Ноги охотника тряслись, но, к величайшему удивлению, все-таки могли держать его. Кас подвел Дина под струю воды. Однако ледяные пальцы, сжимавшие сердце Дина, разжались не из-за тепла, а из-за основательности и уверенности движений рук, прикасавшихся к нему. Кас мыл его не спеша, но тщательно, словно чувствуя, что ноги Дина перестанут держать его ровно в тот момент, когда выключится вода. В какой-то момент ангел, должно быть, снял штаны, потому что тело, прижимающееся к Дину, было нагим.
Руки Каса одновременно были везде, намыливая голову Дина, нанося на волосы кондиционер, а на кожу — гель для душа. Когда Дин был чистым и настолько усталым, что трясся, как ягненок, Кас выключил воду и повел охотника к полотенцу. Он бы не принял помощь, да и Дин не особо настаивал, позволяя вытереть себя и осторожно одеть в халат. Затем, вместо того, чтобы вывести Дина из комнаты, Кас просто взял его на руки, прижавшись щекой к еще мокрому затылку. Постель была застелена, а простыни, на которые Кас опустил Дина, оказались чистыми и свежими.
Им больше не нужны были слова. Кас сказал всё, что мог, и банальный разговор обесценил бы те глубокие, чувственные фразы. Аккуратно сняв с Дина халат, Кас дважды проверил, что дверь была заперта (по-видимому, он усвоил урок, хоть и немного поздно). Вернувшись, ангел мягко надавил Дину на плечи, предлагая ему лечь на спину.
Сев на кровать, Кас принялся за работу. Он начал с лица Дина, одним пальцем очертил его контур, провел по скуле, спустился к нижней губе, затем вернулся к носу. Прошелся по брови, пересек веко, едва ощутимо коснулся ресниц. Вскоре к этому путешествию присоединился второй палец. Ангел исследовал каждый сантиметр лица Дина, доказывая свои слова, подтверждая свою всеобъемлющую любовь.
На этом руки не остановились, а спустились ниже, прошлись по оставленному ими же отпечатку, соскользнули вниз по предплечью к кисти, на мгновение встретились с пальцами охотника. Затем — к груди, соединяя веснушки в одну ломаную линию (это раздражало Дина, но Кас просто обожал так делать).
В этих прикосновениях не было ничего сексуального. Кас ничего не просил, не ожидал какой-то реакции. Это, как понял Дин, был поступок, рожденный необходимостью исцелить глубокие раны, которые Дин сам себе нанес и в которых Кас всё равно обвинял себя. Тот, кто говорил о целительной силе прикосновений, явно был прав, потому что мягкие поглаживания рук действительно сшивали раны, а слова, произнесенные в душе, останавливали кровотечение.
Дин знал, что то, что Кас шептал, когда прижимал его к себе, было искренним. Он не сомневался в правдивости этих слов, или, по крайней мере, не сомневался, что Кас верил в то, что говорил. Но давление пальцев на бедренные кости, а потом чуть выше, в районе талии, помогло Дину понять это на каком-то другом уровне. Хотя прикосновения были легкими, они приносили с собой вес, имеющий мало общего с физикой. Эти пальцы словно шептали, что Дин не мог быть сломанным, изуродованным существом, которым себя считал. Он был кем-то ценным. Кем-то, кого можно было защищать, укачивать, ревностно охранять и обожать. И из-за того, что это было передано не словами, а прикосновениями, предательские возражения никак не могли овладеть Дином. Никакие слова не могли передать то, что Кас сейчас говорил ему.
