В бабушкином книжном магазине, к сожалению, замены ей не нашлось. Поэтому бабушка тоже сначала сказала «нет», когда тетя Лизбет пожелала слетать в Бразилию.

– Вики и Фабио устроят еще одну свадьбу в Гамбурге, – сказала она своей младшей дочери. – Тогда ты тоже сможешь принять в ней участие и будешь бросаться цветами, сколько душа пожелает!

Но тут тетя бросилась на пол, замолотила кулачками по полу и завизжала, как поросенок.

Говорить как следует моя тетя еще не умеет, но визжать у нее получается просто гениально, особенно, если она хочет чего-то добиться. Обычно тетю Лизбет можно чем-нибудь отвлечь и успокоить, но на этот раз об этом не могло быть и речи. Тетя визжала так, словно речь шла о жизни и смерти. Со стороны можно было подумать, что включили на полную мощность пожарную сирену. Лицо малышки покраснело, потом стало фиолетовым, а потом синим. Тетя начала махать руками и задыхаться. Она хватала воздух ртом, а на выдохе визжала, и делала это все быстрее и быстрее.

Бабушка от страха побледнела, как свадебное платье. Я тоже испугалась. А вдруг и в самом деле можно умереть от визга?

К счастью, этого я так и не узнала. Бабушка встряхнула свою дочку за плечи и крикнула:

– Лизбет, ты слышишь меня? Я говорю – да! Да, ты можешь ехать в Бразилию!!!

Тут тетя перестала визжать, и вопрос был окончательно решен.

Наверно, думала я, пробираясь босиком в прихожую, стоило бы позвонить Алексу и объяснить ему, как можно уломать маман. Хотя, учитывая ее характер, она, пожалуй, позволила бы ему умереть, чем поменяла свое «нет» на «да».

Тут я услышала озабоченный голос бабушки. Он доносился из кухни.

– Обещай мне, что будешь хорошо присматривать за Лизбет! Особенно в Сальвадоре и на пляже, и рядом с лошадьми, и там, где бегают на свободе всякие там обезьяны…

– Мама, – успокоила ее моя мама, – у меня самой когда-то была маленькая дочь. Уж как-нибудь я справлюсь с трехлетним ребенком.

Бабушка ничего не ответила, только вздохнула. Я уже хотела войти в кухню и напомнить, что там будем еще и мы с Фло, так что тетя Лизбет не останется без надзора, но тут бабушка спросила:

– А ты? Я из-за этих переживаний все забыла. Ты была вчера у Франца?

– Да, – ответила мама.

– И? – бабушкин голос дрогнул. – Говори, Вики!

– Да, – подтвердил мамин голос.

Не знаю, что меня встревожило. Имя Франц, которого я никогда раньше в нашем доме не слышала, или дрожь в голосе бабушки, или то, как мама дважды произнесла «да». Негромко и как бы… с опаской, что ли. Такое впечатление, что ее «да» повисло в воздухе, а потом наступила тишина. Насчет этой тишины было непонятно, хорошая она или плохая.

Мне стало не по себе. Я бы, может, и прижалась ухом к кухонной двери, чтобы узнать, чем закончится этот разговор. Но тут я вспомнила, как уже однажды подслушивала, стоя босиком в прихожей. Ночью перед моим десятым днем рождения. Только в кухне тогда были дедушка с папаем. Они беспокоились за «Жемчужину юга», потому что у нас не было денег, и через пару недель ресторан пришлось бы закрывать.

Не хотелось бы мне сейчас услышать что-нибудь в этом роде.

Собственно, мне вообще ничего не хотелось ни слышать, ни знать.

Я хотела радоваться свадьбе моих родителей, первому в своей жизни полету через океан, моим бразильским родичам, лошадям и обезьянам, пересадке в Париже, – словом, всем предстоящим пяти неделям каникул. Поэтому я зажала уши ладонями и на цыпочках пробежала в свою комнату.

Белоснежка все еще сидела на кровати, а когда я забралась под одеяло, моя маленькая кошечка мяукнула.

– Я буду скучать по тебе, – шепнула я. – Но Вивиан Балибар за тобой присмотрит.

Я осторожно протянула руку к кошке. Вивиан Балибар – наша соседка. Несколько недель подряд она была единственным человеком, которому удавалось погладить мою кошку.

Но теперь Белоснежка и мне доверяла. Она ткнулась мне в руку своим холодным носом, потом забралась ко мне на живот и начала тихонько мурлыкать.

Под эти успокаивающие звуки я и уснула.

Утром, ровно в половине шестого, меня разбудил сердитый голос бабушки.

– Нет, нет и еще раз нет! – доносилось из прихожей. – Это мое последнее слово!

– Да! – выстрелило, словно из пушки. – Да, да, да! Рюшки Азили!

Бабушка застонала и крикнула маме:

– Она не хочет ничего оставлять!

Я рассмеялась и выпрыгнула из постели.

«Азили» – так моя тетя называет Бразилию, а «рюшки» – это ее тряпичные зверушки. Их у нее – ползоопарка. Пару месяцев назад она настояла, чтобы ее любимцев отнесли в детский сад в черном чемоданчике. Теперь этот чемоданчик стоял у нас в прихожей, рядом с другим, таким же большим, на который я под присмотром тети прилепила наклейку «Ибсель Пэк».

– Не знаю, сможем ли мы взять все это, – папай озабоченно нахмурился.

В конце концов мы смогли.

Через три часа мы помахали бабушке и дедушке и прошли через стойку паспортного контроля к самолету. Моя тетя выудила из чемодана три «рюшки» и заявила, берет их с собой в салон. Это были безрогий носорог, ухмыляющийся телепузик и белый медведь, испачканный вареньем.

– Рюшки окно, Опа каю! – твердо сказала тетя Лизбет Пенелопе, когда мы подошли к нашим местам.

Мы вошли в салон самолета первыми, и стюардесса придержала меня за плечо, потому что я сразу же направилась вперед – к лучшим местам.

– Ваши кресла в хвосте, – улыбнулась она и показала цифру на билете.

Ой! А я-то думала, что те, кто пришел первым, занимают места в самом начале салона. Наверное, в самолетах все по-другому. В общем, мы пошли к третьему с конца ряду и стали решать, где кому сесть.

– Твои зверюшки будут сидеть с тобой у окна, а я сяду возле прохода. Я правильно поняла? – смеясь, переспросила Пенелопа.

– Рально, – подтвердила довольная тетя и звучно чмокнула Пенелопу в щеку.

Теперь у Пенелопы тоже было красное пятно на щеке, как у белого медведя, потому что по дороге в аэропорт тетя жевала булочку с вишневым джемом.

– Надеюсь, нас все-таки покормят, – озабоченно пробормотала Фло. – У меня сегодня утром кусок в горло не шел. Сол принес мне бутерброд с крабами. В шесть утра он уже стоял под дверью, чтобы попрощаться, – Фло поплотнее затянула ремень безопасности. – Завтра он улетает в Кито к бабушке и дедушке. Говорит, что в следующем году я тоже должна туда полететь.

На лице у Фло появилось мечтательное выражение. Сол – ее друг, и, конечно, она будет скучать по нему так же, как и я по Алексу.

– Ну что, Кокада? – спросил папай. Они с мамой сидели позади нас. – Как себя чувствуешь перед первым полетом? Волнуешься?

Кокада – это меня папай так называет. Вообще-то, по-бразильски это значит «кокосик», а папай любит кокосы так же, как и меня.

Я кивнула. От волнения во рту у меня пересохло, и язык еле ворочался.

Когда самолет тронулся, я вцепилась в руку Фло. Страшновато было отрываться от земли. Но говорить я все равно не могла. И есть тоже. Когда через полчаса стюардесса подошла к нам с завтраком, я отдала Фло свой бутерброд с сыром, а папаю – пирожок. Выпила только стакан сока. Только перед самой посадкой я смогла произнести:

– Надеюсь, Алекс приедет вовремя.

Зря я надеялась.

– Смотри, кто там! – воскликнула Фло, когда мы с мамой, Пенелопой и тетей Лизбет вошли в маленькое кафе в парижском аэропорту.

Папай застрял у информационного бюро, чтобы выяснить, откуда отправляется самолет в Бразилию. Я проследила за пальцем Фло и увидела Паскаля, младшего брата Алекса. Но рядом с ним стоял не Алекс, а высокая женщина. На ее очень-очень длинных ногах были красные кожаные сапожки на высоких каблуках и с голенищами до коленей. Потом на ней ничего особенного не было, а дальше шло все черное: облегающая юбка, крошечный пиджачок и огромные солнцезащитные очки.

Я сглотнула. Женщина держала Паскаля за руку, значит, это была мама Алекса. Паскаль помахал рукой, и женщина широко улыбнулась. Когда они подошли к нам, она сняла солнечные очки. Я сглотнула еще раз. Мне были знакомы эти широко распахнутые зеленые глаза с густыми изогнутыми ресницами. У Алекса были такие же.