— Ты их еще в шахматном порядке не сложил, — сухо советует Тони, нервно постукивая ногой по полу, — а когда закончатся, дай знать, я тебе вилок принесу. Только, будь добр, ответь хоть что-то, а потом все столовые приборы твои.
— Да черт же, Тони! — наконец срывается Питер, отталкивает очередную ложку так, что та с лязгом обиженно летит на пол, и рывком поворачивается к Старку. — Конечно, я хочу этого! Я же в тебя влюблен, по-моему, дольше, чем себя помню. Я по ходу в животе у мамы сидел и пускал счастливые пузыри, когда она проходила мимо твоих плакатов. Но я до сих пор не могу поверить, что это все взаправду. Ну вот кто ты и кто я? Смешно же! Что за сказка о Золушке на современный лад?! Вот ты сейчас загорелся этой идеей и не видишь препятствий, прешь напролом, а потом остынешь, угомонишься и вдруг пожалеешь? А менять что-то будет поздно…
Тони очень хочется, во-первых, уронить челюсть, во-вторых, заорать: «Ты с кровати упал и головой ударился?!» и, в -третьих, опрокинуть стаканчик любимого Джека Дэниелса, ибо на трезвую голову это переварить ну совершенно невозможно.
Но так как ни одно из желаний не осуществимо (кроме, разве что, челюсти, от которой толку, если честно, маловато), он молчит пару мгновений, прося неизвестно у кого терпения и выдержки. Да побольше.
— Малыш, — наконец произносит он. — Вот честно, стоило начать этот разговор, чтобы узнать, что ты обо мне думаешь. Я-то полагал, что между нами все давно понятно и ничего не надо говорить. Но, оказывается, я сильно ошибался. Так вот, скажу это один раз и повторять не буду, слушай очень внимательно… Если кто-то здесь и боится кого-то потерять, так это я тебя. Потому что ты прав: кто ты, а кто я? Ты нереальный, Пит, просто нереальный. Я больше не знаю таких, как ты. Таких умных, честных, справедливых, искренних. И, блять, охрененно красивых!
Если сейчас Питера сфотографировать, то можно смело ставить снимок в Википедию. В качестве иллюстрации к статье «Шок».
— И да, кто я? Я — столетний алкоголик, эгоист, развратник и беспринципная сволочь. Если ты все еще своим паучьим мозгом не понял: это ты для меня слишком хорош, а не наоборот. И это мне надо бы бояться, что вместо того, чтобы напропалую развлекаться, как и полагается в твоем возрасте, ты торчишь тут со мной. Трястись, что однажды ты встретишь шикарную девицу с огромной грудью и ногами от макушки. А у меня, увы, ни того ни другого… Но ты же помнишь, что я эгоист? Я хочу тебя себе, целиком и полностью. Хотя да, я охренеть как боюсь, что однажды ты остынешь, угомонишься и захочешь уйти. А я даже не уверен, что смогу тебя отпустить.
Последние слова он произносит — выдавливает, роняет, выжимает из себя — стоя у окна, куда отошел (точнее, сбежал), не в силах больше смотреть в прожигающие его глаза напротив. Он бы никогда не подумал, что его сердце может колотиться с такой скоростью. Казалось бы, после всего пережитого этому потрепанному кусочку плоти уже ничего не страшно. Ан нет. Питер Паркер оказался пострашнее читаури, Гидры и Альтрона…
— И вот теперь, карапуз, после того, как, надеюсь, ты меня услышал, скажи уже хоть что-нибудь. А то я чувствую себя словно в театре одного актера.
Он очень надеется, что это прозвучало весело, легко и самоуверенно. Ну хорошо, пусть не весело, но хотя бы не так болезненно и жалко, как услышалось ему самому.
Оборачиваться и видеть в глазах Питера вердикт страшно до одури, и он не двигается до тех пор, пока позади не слышатся торопливые шаги. Горячие руки мягко прижимают его к себе, вцепляясь в футболку на животе, а в основание шеи взволнованно утыкается нос.
— Ну что я могу ответить, а? — скорее чувствует, чем слышит Тони. — Ты же все равно не отстанешь.
Сердце все еще взбудораженно подпрыгивает, как на батуте, но в голове уже разливается бережное тепло. Тони гладит его ладони, ощущая, как беспомощно губы расползаются в глупой и донельзя счастливой улыбке и, наконец, свободно смеется.
— Типа проще дать, чем объяснять, почему нет?
— В точку, — охотно соглашается Питер и жмется еще крепче. — Вот только знаешь…
В его голове опять звучит что-то такое, от чего Тони становится не по себе. Да что ж еще-то?! С этим невыносимым мальчишкой он прокачает скилл своего терпения до уровня «Бог».
Он резко разворачивается и поднимает его за подбородок.
— Ну?
Питер мнется, бегает взглядом по стенам и мебели, а затем решительно вскидывает виноватые глаза на Тони, уже собравшегося вновь рухнуть в пучину страха и рефлексии.
— Ты же захочешь пышную церемонию, чтобы круче… не знаю даже кого… английских принцев и арабских шейхов каких-нибудь. Чтобы во всех глянцевых журналах и на каждом экране. А я так не люблю всего этого.
Тони хочется рассмеяться от облегчения. Наверно, Питер когда-то перестанет быть ребенком, но явно не в обозримом будущем. И, черт, как же Тони это нравится!!!
Он хватает Питера за руку, падает на так удачно подвернувшийся стул и настойчиво тянет, почти роняя к себе на колени.
— Да хрен с ней, церемонией, — радостно соглашается он. — Хочешь, вообще пойдем и, никому не сказав, просто распишемся в первой же попавшейся префектуре. Обеспечим старых мисс из канцелярии впечатлениями на всю их жизнь. А самую роскошную свадьбу в новейшей истории устроим позже, если ты все же ее захочешь.
Питер, явно расслабляясь, хохочет, кладет обе руки на плечи и смотрит на Тони. Вероятно, именно таким взглядом психиатры смотрят на пациентов в преддверии вынесении решения: совсем безнадежен бедный псих или еще есть шансы.
— Идея совершенно бредовая, но в ней определенно что-то есть.
— Идея просто офигительная, — Тони просто пышет энтузиазмом, подтаскивая Паучка плотнее к себе. — Я только сейчас понял, сколько в ней скрытого потенциала. Вот представь: приходим мы с тобой, разодетые в шикарные смокинги, на премьеру нового мюзикла на Бродвее или на день рождения Билла Гейтса.
— Ты же на Оскар хотел?
— Нет, передумал, — энергично мотает он головой. — Пошло и примитивно. На Бродвее круче и вычурнее, поверь мне. Так вот, заявляемся мы туда, сверкая улыбками, бриллиантовыми запонками, и целуемся у всех на виду.
— Фу! Не дождешься, не буду я тебя целовать.
Питер даже губы надувает и, демонстративно отстраняясь, скрещивает руки на груди, всем своим видом давая понять, что в этой авантюре он не участвует. Впрочем, на Тони все его уловки давно не действуют: у него иммунитет. Он тянет Паучка обратно и так возбужденно поблескивает глазами, что тот, усмехнувшись, подчиняется. Слишком хорошо знает он этот задорный блеск в глазах Тони Старка, чтобы ему сопротивляться.
— Ладно, на первый раз я один справлюсь, — Тони милостив и великодушен. — Так вот, я тебя облизываю перед всеми камерами, а наутро интернет и вся пресса кричат о молодом любовнике старого развратника Тони Старка.
— Оооо, — с невольным оживлением тянет Питер, видимо, догадавшийся, к чему он клонит. — Кажется, я знаю, до чего додумался твой, конечно, гениальный, но еще и жуть какой испорченный мозг. Ты пару дней молчишь, как рыба, пока тебя атакуют журналисты с вопросами и просьбами об интервью, а в прессе разворачивается истерия.
— Умница мальчик, — Тони не скрывает своего удовлетворения. — Именно! А потом, когда все уже уверятся, что я окончательно утонул в пучине греха, созываю пресс-конференцию, предъявляю на всеобщее обозрение свидетельство о браке и засуживаю нахрен все эти жалкие газетенки на нереальные суммы за клевету! Как тебе идея?
— Гениально! Так вот зачем тебе вообще нужна была вся эта свадьба!
— Конечно! А ты как думал? Для чего же еще?!
Питер заливается смехом так открыто и свободно, что Тони не может оторвать от него глаз. Он чувствует себя девочкой—фанаткой, тающей от присутствия своего кумира, и, мать твою, его это более чем устраивает!
Он аккуратно спихивает Питера с колен, резко встает и тут же хватает его за запястье.
— Тогда пошли.
— Куда? — мальчишка несколько теряется от такой резкой смены событий.
