Налил лесник кваса во фляжку, прицепил за ремешок к седлу, и мы поехали.

Я молчу. В душе усмехаюсь: «Как же – будет квасок холодный! Лето, жара…» А он едет себе верхом и едет. Я за ним в седле качаюсь, от веток сторонюсь.

Тайга огромная, можно бесконечно ехать. Мхи кругом, деревья, тропы. И все похожи друг на друга. Вот остановился Степан, спешился. Берет фляжку и под мох сует её. Поглубже старается, к самым камням.

– Через часок вернёмся сюда, – говорит Степан, – квасок в самый раз будет.

Как мы найдём это место, мне непонятно. Степан один только знает. Но я не про это. Вернулись мы действительно через час, Степан вынимает фляжку, подаёт мне, говорит:

– На, отведай кваску из моего холодильника, да смотри горло не застуди.

Отхлебнул я глоток, другой. Будто льдинку проглотил. Вот холодильник так холодильник у Степана! Тысячу, нет, миллион холодильников в тайге можно устроить. Вот бы мне в квартиру такой, безотказный.

Зимой мох совсем другую работу выполняет: тепло сторожит.

Без мха охотнику дом не срубить. То есть срубить можно, только в такой избе зимой не усидишь. Печь топишь-топишь, а сквозняк так и гуляет. Стоит ветерку дунуть – пропало дело. Выдует всё тепло, и тогда в избушке хоть волков морозь. Стены без мха – решето. Вот и кладут мох на брёвна. Выстилают мягкую подушку. На неё новое бревно ложится плотно, ни одной щёлки в стене не остаётся. Холодному ветру через проконопаченные стены в дом не залететь – тепло и сухо…

Однажды приехали в Тоора-Хем городские строители дома новые рубить. Хватились, а паклю по Енисею в село не завезли. Чем конопатить? Хотели отказаться от стройки.

Тут Степан появился, говорит:

– Поезжайте в тайгу, покажу я вам такое место, где мох полуметровый вырос. Берите, стелите на брус, он лучше вашей пакли.

И правда: поехали городские строители, набрали мха сколько надо, тёплые дома срубили…

Кедровка невелика. Чуть меньше сороки. Хвост похож на продолговатую, закруглённую лопатку. Клюв длинный и крепкий. На голове – тёмный берет, а пиджачок словно белым конфетти усыпан. С рукавов-крылышек кедровка эту пестроту стряхнула, и они чёрные.

Кедровке за её надоедливый крик можно второе прозвище дать – трёщотка хриплая. Сороку перетрещит…

Я сначала так и подумал: сорока-бездельница надрывается. Оказалось, кедровка!

Ох и ушлая птица! Прячься от неё, не прячься – всё равно обнаружит. Потому как и слух, и зрение у неё прекрасные.

До первой встречи с кедровкой я слышал, что она непримиримый враг заготовителей кедрового ореха, потому что урожай этого ореха на землю спускает. Как спускает, я понятия не имел. У неё же рук нет?..

– Зато клюв есть. Завтра увидишь, как эта глупая птица работает, – ворчливо говорил мне бригадир заготовителей ореха, когда мы ехали в тайгу. – Видишь, заволновалась птица, с дерева на дерево перелетает, в стаи собирается. Стоит только по кедру колотом, огромным деревянным молотком, ударить, она как угорелая примется шишки шелушить. Налетят тучей, и за две недели – нет шишки на деляне.

Что за птица такая прожорливая? Сама, видите ли, не сообразит, когда орех поспеет и пора его шелушить, ждёт, когда человек начнёт.

– Пакостная она, а не прожорливая, – поправил другой таёжник. – Она же орех в эту пору почти не ест. В мох прячет, про запас, да так и забывает свои кладовки. Ни себе – ни людям. А худющая за это время становится, ужас! Я видел, как от истощения замертво падает: зоб полон, а желудок – пуст.

Тоджинские мужики всю жизнь орехи добывают, потому злы на кедровку. Как тут не сердиться, если у тебя урожай, считай, из-под носа крадут.

Я видел, как кедровка работает. Сядет на кедр, сорвёт самую большую шишку, зажмет её лапками и клювом, как бритвой, срезает всю шелуху. Шелуха чем-то напоминает рыбью чешую. У рыбы чешуя тело прикрывает, шелуха у шишки – орешки. Кружочками, кружочками в маленьких гнёздышках орешки в шишке сидят. Кедровка только головой вертит. Длинным и крепким клювом орешек за орешком вынимает из гнезда и – в зоб.

Не успеет вся шелуха упасть на землю, как пустая шишка шлёп в мох. Кедровка шнырь следом за ней на землю, оглядится по сторонам – не подглядывает ли кто, и тогда из полного зоба орешки один за другим поглубже в мох прячет. Только маленькая дырочка от клюва во мху остаётся, да и та вскоре расправится, как будто никто тут и не был. Спрятала и за новой шишкой – порх на вершину. И так весь день. Столько кладовок понаделает, что всё позабудет!

Если орешки из шишки не умещаются все в зобу, кедровка всё равно бросает шишку на землю и больше к ней не возвращается. Такая вот расточительница. Однажды в тайге снег выпал рано. Кедры стоят белые, величественные. Тишина таинственная. Так и кажется: сейчас кедры от холода притопывать начнут, перекличку устроят – не помёрз ли кто? Под снегом не видно шишку: ни людям её не взять, ни кедровке.

Сидят на стане орешечники, чай у костра варят, собирают заготовленные шишки, что кучками на деляне насыпаны, готовятся их обрабатывать. Запах чая далеко по тайге слышен. Приятно отхлебнуть глоток из кружки, погреться. Кедровки тут же вертятся. Шишки ворохом лежат, соблазняют, да люди рядом – боязно, не утащишь.

Но всё ближе, ближе подбираются. Люди ничего себе, спокойно сидят, чай пьют. Одна кедровка осмелела и прыг на кучу, шишку хвать и драть на кедр. Вторая, третья на кучу…

– Ах вы, нахалки, кы-ышь!

Кедровки отскочили. Прошло минут пять, они снова подступают. Ближе, ближе…

– Ты гляди-ка на них. Чаю не дадут спокойно попить!

Пришлось шишки брезентом накрыть, а то растащат.

– Э-э! Напрасно вы о кедровке так думаете, – сказал мне однажды лесник Степан. – Видите поросль кедра? Это всё работа кедровки.

– Не может быть! – удивился я.

– Она незаменимый лесовод. Под этим выкарабкавшимся изо мха кедрёночком, – ласково говорит лесник, – ещё есть орешки.

Лесник раскопал мох и вынул несколько начинающих гнить орешков.

– Штук двадцать тут их было, а один пророс. Через несколько десятков лет встанет молодой кедр и родит много шишек. А вот из одной ямки два взошло. Пусть растут. Тайга гуще станет. Наше лесничество в питомнике кедр выращивает из семян, а я свою деляну разработал. Вот такую поросль накопаю, приторочу в кошеля на лошадь и везу к себе, высаживаю на мшистом месте. Все приживаются. Нынче у меня несколько тысяч корней на посадку взяли.

– Выходит, не такая уж кедровка вредная птица.

– Конечно! Она хоть и забывает свои многочисленные кладовки, но зато зверьё находит. Зимой придёт сюда кабан, своим крепким пятаком пропашет снег, разыщет запасы. Будет хрюкать и есть орешки, не догадываясь, кто ему вкусноту такую припас. Попадёт под его пятак неошелушённая шишка, и её съест кабан. Медведь тоже не прочь орехами полакомиться. Весной, после спячки, так и шастает по кедрачам.

Вот и возьми тут, поругай кедровку. Полезная, выходит, птица, мудрая. Природа за нас давно подумала, кого для чего создать. Мешать только ей своими преобразованиями не надо.

Хариус живёт в чистых и бурных реках. Вода в них до ломоты костей холодна. Глянешь в эту воду – все камешки видны и ничего там больше нет: ни жучков, ни червячков, ни других каких козявок. Что же ест эта вкусная рыба?

Пища хариуса под валунами прячется. Подними камень со дна – увидишь на нём слизь, которой питаются мелкие речные животные. Их тут – усыпано. Одни с головку булавки, другие с головку спички, третьи – с пуговицу на твоей рубашке.

Вот побежал сероватый клопик с шестью ножками. Это гладыш обыкновенный. Его хариус ест охотно, но рыбак гладыша на насадку берёт редко. Уж больно мал ростом.

Под другими камнями можно обнаружить ручейника, мормыша или личинку веснянки. Хариус каждого не прочь съесть… Но как же безрукому да безлапому добыть пищу из-под камней? Вот тут-то бурное течение рыбе – союзник.