Испарилась вмиг Без любви тоска и скука, без тоски – наоборот, поимённая наука, с пониманием народ не относится спокойно, возмущается не зря. Звёзды высыпали стройно, испарилась вмиг заря. Нам с любовью всё доступно на просторах тишины, где показано всё крупно в измененье старины. Без налёта синих патин и без сколов по бокам, нет ни гор уже, ни впадин. Мы идём по облакам. А внизу река, в ней солнце отражается в воде, весело оно смеётся, как в рисунке на листе. Мотались С Днём матери оба поздравили, тобой рождены два сынка. Воспитаны нами по правилам, хоть жизнь и была нелегка. С тобою в порту мы работали, мотались семьёй по портам. Да в общем по Северу лётали, чтоб легче жилось пацанам. О них постоянно заботилась: то садик, то школа. Без слов всё лучшее им, чтоб не портилось к тебе отношенье сынов. Олег управляет троллейбусом, а Толя поднял универ, его околпачили ребусом. Так много профессорских стерв. Ты им подарила до капельки любовь материнскую всю! Они для тебя, Оля, маленьки и дарят вниманьем весну. Ты с нежностью к ним обращаешься. Грубят иногда сыновья. Им всё в этой жизни прощается, все шишки летят на меня. Мол, их воспитал без достоинства и мало наказывал их, смотри ты, какое спокойствие на лицах блуждает у них. Уверен, что всё образуется. Сынки улыбнутся тебе той детской улыбкой, почудится, светлее вновь станет в избе. И каждый обнимет и ласково прижмётся, как в детстве, к груди. Округа окутает сказкою по формуле детской любви. Будто в Кремле Жил я весело когда-то на пустынном берегу. Так мне хочется обратно даже в зимнюю пургу оказаться на пароме, где пятёрка лошадей, и послушать дроби грома под навесами ветвей, под брезентовой палаткой, где уха кипит в котле. Всё отделано так гладко, будто нахожусь в Кремле, где блестят со звоном храмы, золотые купола, а вокруг пожухли травы, успокоилась волна. Снова стало всё зеркальным с отражением небес, перманентно натуральным, переполненным чудес. Я слышу
Я где-то условно упёртый в невинность осенних листов. Калач, безусловно, я тёртый с приличным напором стихов. Я жил под горой в деревушке, а рядом бурлила река. Воспитывал весело Пушкин. О том, возгордившись, строка поведала Миру, как тайну, про встречи с Поэтом в мечтах. Домишко люблю на окрайне, впечатан навеки в очах. Смотрю за обские просторы, дорогу пробили авто. Я слышу детей разговоры, хотя в деревушке пусто. Но «Стрелка» на том же всё месте, кустарник цветёт по весне. При виде его моё сердце волнуется, словно во сне. К переменам нет стремленья Над рекой осеннего сомненья перламутровый туман стоит. К переменам нет давно стремленья. Тройка-Русь куда-то ночью мчит. Забывается простор над Обью, что покрыт туманной пеленой. Кто-то воет по-над ней утробно той забытою не мной весной. Я смотрю на отраженье веток, что касаются воды листвой. Сонмы воздвигаются вновь клеток на арене грубо мировой. Здесь моя Отчизна снова в грусти, отражается печаль в Оби. Слёзы уж давно мои не льются, выплаканы мной давно они в детстве горьком по родимой маме. Лишним оказался я в семье. Не даёт покоя детства память, до сих пор в страданье этом мне. Досмотреть Белокрылые чайки над полем закружились опять по весне. Вероятно, раздольное море было с волнами здесь? Как во сне, волны видятся в море штормящем, бьются с силой о скалы опять, в нём земельную твёрдость обрящем, видят чайки и тихую гладь. Вспоминают былую отвагу, бесконечный свободный простор. И слагают полётами сагу, что так радует чайкам их взор, оттого и парят в поднебесье белокрылые чайки с весны. Нет полей, и растёт мелколесье, досмотреть им так хочется сны. Каждый год прилетают на поле и за трактором стаей летят, недовольные горькою долей. Волны катят, они не шумят. |
