– Извините, други! Порученье княжое исполняю. Спешить мне надобно. – Семьюнко приложил палец к устам.

– А… Порученье!.. Поняли…

Угры отвязались. Пошатываясь, поплелись они своей дорогой к одному из ближних костров.

Уже изготовился Семьюнко к переправе через Сан, как вдруг набросились на него сзади двое, прижали к земле. Третий супротивник с факелом в руке склонился над ним. Семьюнко, подняв глаза, увидел сухощавое долгобородое лицо.

– В вежу его. Вборзе! Се и есь Владимирков лазутчик! – прохрипел долгобородый.

В веже Семьюнку привязали к двум длинным жердям над очагом. Долгобородый, взяв в руку факел, стал жечь пленнику ноги.

– Отвечай, гад, кто тебя к Кукнишу подсылал?! Владимирко?! О чём сговаривались?! Ну, отвечай! Я, Дорогил, вуй князя Мстислава, вопрошаю тя! Ну, вборзе, вборзе! У меня терпенья мало! Сожгу стопы-то, ходить не сможешь! Хотя, куды те топерича идти!

Дорогил залился противным каркающим смехом.

Семьюнко кричал от боли, но говорить отказывался. Дорогил жёг ему ноги, скрипел зубами от злости, ругался. Его подручные время от времени окатывали Семьюнку водой, чтобы он не потерял сознание. Неведомо, сколь долго длилась пытка, но внезапно на пороге вежи появились двое людей в дорогих одеждах. В одном из них Семьюнко тотчас узнал Кукниша, второй был брат Изяслава князь Святополк. Архиепископ что-то долго говорил князю на ухо. Святополк согласно кивал, а затем крикнул Дорогилу:

– Довольно! Брось факел! Развязать, отпустить сего человека! Немедля! Пусть идёт, куда хочет!

– Да как же, княже?! Я ж сего ворога от самого Перемышля вёл, следил. Как же, княже?! – возопил в недоумении Дорогил. – Да я из него всю душу выпотрошу! Я его – на дыбу! Все кости гадине переломаю!

– Тебе что сказано! – заорал Святополк. – Хватит, навоевались! Зверь ты, что ли, Дорогил!.. Да, и коня отроку воротить! И сряду! И кольчугу! Ну, быстрей!

– Ох, княже! – Дорогил нехотя стал развязывать Семьюнке руки.

Отрока выволокли из вежи. К изумлению своему, Семьюнко заметил, что ночь давно минула и на небе ярко светило солнце. Видно, не один час висел он на жердях и подвергался мучительным пыткам.

После, когда люди Святополка подсадили Семьюнку на коня, не вытерпел Мстиславов вуй, подошёл к нему, глянул в зелёные боязливо бегающие глаза, вымолвил со злостью:

– Запомнил я тя, Лисица Рыжая! Насквозь тя, гада, вижу! Эх, попадись ты мне ещё хоть разок! Отбивную из тя сделаю! Не терплю таких, хитрых да скрытных! А на роже твоей лукавство этак и написано! И ведай: тысяцкий Дорогил ворогов не забывает! Николи не забывает! Еже б не заступничество бессовестное бискупа да князя Святополка, горели б пятки твои! И ты бы сам в аду уже жарился с ими вместях[112]! Эх! Ну, проваливай!

Семьюнко, поняв, наконец, что свободен, ударил боднями коня и стремглав бросился через брод. В лицо полетели водяные брызги.

На берегу Дорогил стискивал кулаки и злобно грозил ему вслед.

Утром король Геза со своими баронами направился в лагерь Изяслава. Избигнев ехал вместе с уграми, мучительно размышляя дорогой, удастся ли ему створить мир.

Барон Фаркаш, улучив мгновение, подъехал к нему вплотную, вызывающе грубо толкнул, небрежно бросил:

– Как насчёт поединка?!

Избигнев внезапно вспыхнул.

– Не видишь, я княжью службу правлю! Не до твоего молодечества ныне. Потом, после!

– Да ты просто трус! – воскликнул Фаркаш.

– Трус? Ну, так давай сейчас прямо! Вот у меня сабля на поясе, у тебя, гляжу, тож! Давай начинай, доставай из ножен! Чего медлить?!

Фаркаш злобно засопел, огляделся по сторонам, нехотя обронил:

– Как только закончатся переговоры, жду тебя вон на том лугу.

– А чего сразу не хочешь? Зачем время тянуть? Вдруг меня в стане киевском задержат! – усмехнулся Избигнев. – Или ты сам боишься?

– Как ты смеешь сомневаться в моей храбрости?! – вспылил Фаркаш.

Слова его прервал звук трубы, извещающий о прибытии короля Гезы со свитой в стан Изяслава.

Киевские отроки и гридни, все разодетые в цветастые кафтаны и свиты, встречали гостей поклонами, помогали спуститься с коней, провожали до огромного шатра, над которым горделиво реял Михаил Архангел с мечом в деснице.

Князь Изяслав, в кафтане зелёного цвета с узорочьем, с золотой гривной на шее в три ряда, в багряных тимовых сапогах и в шапке с собольей опушкой и парчовым верхом, восседал на высоком стольце. Место напротив него на таком же стольце занял король Геза, рядом с Изяславом расположились его брат и сын, тоже в богатых одеяниях из парчи и аксамита. Возле владетелей полукругом расселись бояре и бароны. Среди приближённых киевского князя Избигнев вдруг заметил Нестора, который едва приметно улыбнулся и лукаво подмигнул ему.

– О чём речь вести умыслил, брат мой? – спросил Изяслав короля.

– Прибыл ко мне, брат мой Изяслав, от князя галицкого посол. – Геза указал рукой в сторону Избигнева. – Просит мира князь Владимирко. Велел передать, что болен вельми, страдает от ран и едва ли будет жив. Грамота имеется. Желаю, брат, слово твоё услышать.

Молодой Мстислав вскочил было со стольца, весь пылая от возмущения, но отец суровым взглядом удержал его и повелительным жестом приказал сесть на место.

– Что ж, отвечу так, – начал киевский князь. – Еже помер Владимирко, то Бог убил его за ковы, за клятвопреступления, за пролитие крови неповинной, за гибель христиан многих. Сколь полегло днесь люду на поле ратном! В том его, Владимирки, вина. Коли просит он мира, так того бы и я желал. Но, мыслю, творит он сие коварно, обманывает тя, брат. Ему токмо б ныне от рук наших избавиться, а после всё по-старому пойдёт: удары исподтишка, клятв попрание. Сколь раз он тебе обещал, а потом рушил клятвы, да ещё и вред немалый наносил с сожаленьем и тебе, и мне. Ныне же судом Господним предан он нам в руки. Ежели возьмём копьём Перемышль, да земли его меж собой поделим, так и усобью, и ковам его конец наступит.

Выслушав Изяслава, король поднялся.

– Я должен посовещаться с баронами, – сказал он и поспешил выйти из шатра.

Угорские вельможи потянулись следом за королём. Вместе с ними вышел и Избигнев.

Долго шептался Геза с ближними баронами, снова выслушивал их советы, качал головой. Угорская знать не желала продолжения ратоборства с галичанами, все опасались базилевса Мануила и горячо убеждали короля створить мир. Наконец, Геза вернулся в княжеский шатёр.

– Не могу погубить просящего милости и кающегося в винах своих не простить. Крест этот, – король принял из рук церковного служки небольшой серебряный латинский крест-крыж, – сам Бог прислал пращуру моему, святому королю Стефану. И кто, его целовав, клятву преступит, того Бог накажет страшною карою. Крест этот отнесут сегодня ко Владимирке. И если, поклявшись, нарушит князь галицкий обещания свои, то тогда, брат Изяслав, либо Владимирку быть в стране мадьяр государем, либо мне – в Галичине князем.

Так как Изяслав в ответ угрюмо молчал, король обратился к бледному от волнения Избигневу:

– Именем государя своего проси у брата моего, князя великого Изяслава, прощения за прежние ковы, за обман и предательство.

– О том повеления не имею! – коротко и твёрдо ответил Избигнев.

По рядам киевских бояр прокатился ропот недовольства. Мстислав, не выдержав, с лязгом приздынул из ножен меч. Отец молча удержал его за руку.

Король Геза постарался погасить назревающие страсти.

– Поезжай, посол, к своему князю. Пусть пришлёт к нам лучших своих мужей, пусть принесёт извинения за обиды. А ты, архиепископ, – обратился он к Кукнишу, – доставишь князю галицкому крест. На том слово моё крепко.

– Я согласен, – промолвил, отводя очи в сторону, Изяслав.

Он понимал, что король не желает продолжения войны, а спорить и тем самым рисковать потерять ценного союзника владетель Киева не хотел.