Монарх восседал на привезённом с поклажей походном троне с хоругвью, на которой пламенел алхимический знак солнца, а на голой багровой груди его висела тяжёлая титановая цепь с четырьмя бляхами, где светились колдовским светом символы четырёх ветров. Такие же символы были нашиты на длиннополом одеянии визиря, стоявшего рядом с троном.

–Вот и они, мой повелитель, наши юные герои, – шепнул он Хану, и тот обратил взор на вошедших.

«Юные герои» пали ниц. Искрюгай, по совести сказать, чувствовал себя так, словно ему в нутро засыпали колотого льда. О высокой чести лицезреть повелителя он не думал – не до того было, чтобы думать, да и сама честь представлялась такой невозможной и немыслимой, что решительно не помещалась в голове…

–Встаньте, – пророкотал царственный голос. – Встаньте и поднимите глаза – я хочу их увидеть.

Ослушаться было нельзя, но и посмотреть в лицо Хану Ифритов казалось кощунством. Однако Искрюгай поборол себя… и обомлел: повелитель улыбался! Улыбка его была тёплой и ободряющей, и теперь уж нельзя было вообразить себе, как можно когда-нибудь отвести от неё взгляд…

Мало кто видел Хана Ифритов, а те, кто видели, часто не в силах описать его внешность. Потому что мало рассказать о волевых чертах лица, и нет таких слов, чтобы передать вселенскую мудрость пламенных очей, видевших, говорят, рождение мира. Хан Ифритов – один из первых детей Создателя и один из древнейших жителей земли… Какие уж тут слова?

–Смотрите на них, ифриты и джинны! – простирая длань, воскликнул повелитель. – В лице этих трёх юношей я приветствую всё новое поколение наше. Приветствую – и благодарю, ибо именно их незаметная работа нынче совершает чудеса. Не страшась молвы и осуждения близких, они трудятся во имя мира и единения народов.

Хан дал подданным несколько секунд, чтобы хорошенько усвоили услышанное, и продолжил:

–Мы ждём извержения, которое вернёт нам четырёх собратьев. Скоро наступит этот великий день, и все мы возрадуемся. Но знайте: через два месяца придёт день, когда к нам вернутся – слышите ли? – триста двадцать два потерянных на полях сражений джинна!

Повелитель обвёл взглядом обомлевшее общество и добавил:

–И это не всё. В следующем году, без всякого извержения, к нам вернутся ещё семьсот шестнадцать наших собратьев, а в следующие пять лет – четыре тысячи триста восемьдесят шесть. Я в сладкой растерянности, братья, ибо не знаю, с чем и сравнить грядущее торжество.

Он выдержал паузу, во время которой по залу пронёсся взволнованный ропот. Растерянность повелителя вполне разделяли все, ведь ничего подобного за всю историю мироздания ещё не бывало.

–Вы спросите: как такое возможно? – вновь заговорил Хан. – Ответ прост: наши дипломаты добились блестящих успехов в переговорах со смертными владыками. И теперь почти все джинны, когда-либо пленённые в ходе боевых действий, будут отпущены на свободу. Я говорю «почти», потому что пока в плену останутся джинны, совершившие особо тяжкие преступления против смертных, таких известно сорок два. Впрочем, уже можно смело сказать, что когда-нибудь мы договоримся и об их освобождении. Пока же – возрадуемся нынешним достижениям и восславим наших дипломатов!

Хан переждал бурю восторга, которой разрешил разразиться жестом левой руки, и продолжил:

–Однако я не сомневаюсь, что мудрейшие из вас зададутся вопросом: как вообще стал возможен подобный договор со смертными? Почему только теперь удалось его заключить? Ответ перед вами. – С этими словами Хан указал на трёх друзей, так и стоявших у подножия трона. – Благодарить надо наше молодое поколение – вот таких джиннов, как они. Это их малопочётный с виду труд помог смертным понять, что джинны – не чудовища, а такие же разумные существа, как они. Знаю, знаю, многим из вас покажется оскорблением сравнивать наше славное племя с жалкими смертными, как вы привыкли их называть. Но истина в том, что все мы – дети Создателя, а доброму отцу все дети одинаково дороги. И потому глупцом я назову того джинна, который скажет, что смертные ничтожны, ибо это значит назвать ничтожеством творение Создателя!

И снова Хан выдержал паузу, давая подданным время вдуматься в сказанное.

–Мы гордимся военными подвигами, которых много было совершено за минувшие эпохи, а молодое поколение вправе гордиться первым в истории джиннов мирным подвигом. Вот стоит перед нами скромный помощник посла, стараниями которого скоро будет освобождено больше джиннов, чем когда-либо возвращалось во время извержений. А вот – рядовой спасатель, чьими трудами смертные теперь обращаются к джиннам не с проклятиями, а с благодарностью и великой надеждой. А вот – представитель совсем простой профессии машинного джинна, первой профессии, которая заложила основы дружбы между нашим народом и смертными детьми Создателя. Так слава же им – слава джинновой молодёжи!

Зал потонул в послушном славословии, хотя, надо признать, не все джинны сразу осознали значение речи Хана. А речь-то, конечно, была историческая, и отнюдь не случайно выбрал для неё повелитель время и место.

Однако ж у нас рассказ не о том, как менялась политика джиннов, так что не станем задерживаться на описании последовавших торжеств, отметим только, что для трёх друзей следующие дни пролетели как-то совсем незаметно.

Первым пришедший в себя Полыхай объявил, что ни за какие коврижки не собирается упускать случай упрочить свою карьеру и засел на краю Ханского стола обрастать полезными знакомствами.

Скромного Искрюгая он почти насильно свёл с одним из младших Ханских шаманов по имени Дымун – и за это знакомство воздушный спасатель потом не раз благодарил товарища. Шаман, хотя и начинал чаровать при динозаврах и до сих пор пользовался терминологией, устаревшей ещё во времена царя Ломоноса, оказался не чужд новым веяниям, магией смертных интересовался активно и весьма помог Искрюгаю, у которого давно уже назрел проект усовершенствования некоторых употреблявшихся в спасательном деле чар.

Что касается Отжигая, то он отмёл все резоны Полыхая и согласился признать полезным только возобновление знакомства с дочерьми Магмуна-аги. Все последующие дни он посвятил флирту с тремя красавицами одновременно, благо, те резко переменили мнение о молодых джиннах и даже сами принялись добиваться их внимания – да только, увы, безрезультатно: поумневший Полыхай и всегда несколько малахольный в сердечных делах, а теперь ещё и увлечённый работой Искрюгай совершенно их не замечали! Зато Отжигай блаженствовал за троих…

***

Искрюгаю матушка, добрейшая Пекым, написала письмо. Состояла она служанкой при наперснице любимой жены Хана, а та, страдая мигренью, на извержение ехать наотрез отказалась. Даже, говорят, отозвалась о великом торжестве как о глупой мужской забаве: «Что там такого великого? Ну, Божественное Пламя, ну, извергнутся несколько джиннов… Изверглись – и молодцы, пускай идут по своим делам. А вам, мужчинам, лишь бы пошуметь. Вы бы хоть раз родить попробовали – поняли бы цену всем этим вашим извержениям…»

В общем, с ханской мигренью не поспоришь, и остались наперсницы, камеристки и прочий прислуживающий персонал без Магмуни-сарая.

Однако ж письмо было радостным. Какими-то хитрыми дворцовыми путями разведала добрейшая Пекым, что отец Искрюгая, доблестный Пали хай Горюн, записан на освобождение во второй очереди, то есть уже на следующий год – вместе со всеми жертвами Усатовского поля.

Сердце Искрюгая дрогнуло. Он любил отца, хотя и знал, что огорчает его своей гражданской карьерой и «вознёй со смертными».

Новость взволновала всех. Про героев Усатовского поля все джинны знали – дело шумное было. Некий закордонский генерал вывез с Чёрного континента (где оставил погибать свою армию) несколько дюжин бутылей с джиннами и ифритами разной степени выдержки. Не без их помощи занял престол и, короновавшись под именем Напугалон Бандопат, пошёл завоёвывать мир.

Первые джинны послужили ему на славу, и многие их сородичи потом шли под знамёна Бандопата с большой охотой – «косточки размять, смертных погонять». Державы, оказавшиеся на пути Напугалона к мировому владычеству, тоже обратились за помощью к бессмертному народу. Хотя бывалые ифриты и усмехались – мол, что это за война такая, измельчали смертные, то ли при царе Ломоносе, вот были войны! – однако ж на зов боевой трубы слетались, как мухи на мёд. И, пожалуй, такого количества джиннов в рядах смертных армий ещё никогда не собиралось.