Белый мужчина уже стоял у перегородки, отделяющей места для публики от остальной части зала. На нем был светло-серый костюм. Из-под пиджака выглядывали манжеты рубашки с золотыми запонками.
– Ваша Честь, это дело коснулось многих семей, но одна из них пострадала особенно, – произнес Хаббард, – и я предлагаю вам, перед тем как выносить приговор, выслушать отца. Я приглашаю выступить перед судом Томаса Берда.
Вскинув к небу правую руку, Томас Берд поклялся говорить правду, только правду и ничего кроме правды, а под конец произнес традиционное «Да поможет мне Бог».
Сжимая в дрожащей руке листок бумаги, он занял место для дачи свидетельских показаний, вытащил очки для чтения и примостил их на кончик своего длинного носа.
– Ваша Честь, меня зовут Томас Берд. Я родился и вырос в Норфолке. Моя семья владеет сетью магазинов по продаже товаров для дома и несколькими ресторанами. Моего сына звали Дилан.
Звали Дилан. Думаю, в жизни мне не приходилось слышать ничего более тягостного – отец рассказывает о своем ребенке в прошедшем времени.
Томас засунул руку в карман пиджака, достал фотографию и поднял, чтобы я мог ее разглядеть. Это был портрет для школьного альбома – юноша с тонким носом и вытянутой головой своего отца.
– Дилан был замечательный парень. Я понимаю, что говорю сейчас как наивный отец. Но он никогда не доставлял нам с женой никаких неприятностей. В Академии Норфолка царят весьма строгие порядки, впрочем, вы наверняка и сами об этом знаете, а сын учился только на «отлично» и «хорошо». Был членом Почетного национального студенческого общества и играл в бейсбольной команде. А минувшим летом устроился на работу, стал красить дома, хотя мог без труда пойти в один из наших магазинов или ресторанов, где его не стали бы нагружать работой. Но Дилан стремился к самостоятельности, и я уважал его выбор. Он все лето упорно трудился, под конец смог купить себе подержанную машину и очень этим гордился. Как и мы все. Чтобы понять, о чем я говорю, вам достаточно представить семнадцатилетнего парня с машиной, купленной на кровно заработанные деньги.
Томас Берд судорожно сглотнул и опустил глаза на свои заметки.
– Ваша Честь, говоря по правде, я не знаю, о чем думал сын, принимая эти наркотики. Он был не из тех, кто покуривает травку или выпивает тайком от родителей. Мы еще с начальной школы вели с ним беседы о вреде наркотиков, и он прекрасно знал, насколько это опасно. Он… Не знаю, почему он это сделал, может, решил произвести впечатление на какую-нибудь девушку, может, просто из любопытства. И я не хочу его оправдывать за… за то, что он с собой сделал. Вы даже представить себе не можете, сколько раз за последние три месяца я рвал на себе волосы за то, что в тот вечер не остановил его, не запретил уходить из дома.
Жена Берда тихо всхлипнула и прижала ко рту платок.
– Нам с супругой… В конечном счете придется смириться с тем, что сделал наш сын. Это очень трудно. Но еще труднее смириться с мыслью о том, что человек, продавший ему этот… яд… будет и дальше наслаждаться жизнью, видеться с семьей и делать все то, что Дилан сделать уже не сможет. Мистер Хаббард сказал, что если бы не сделка с властями, у него мог бы быть шанс выйти на свободу, и я не знаю, как бы мы это пережили. Поэтому я ответил: «Хорошо, сделка так сделка». На что мистер Хаббард сказал, что он, вероятно, получит лет пятнадцать… Но суровая правда заключается в том, что даже через пятнадцать лет мой сын по-прежнему будет мертв.
Его голос дрожал. Он вел обреченную на поражение битву со своей нижней губой.
– Ваша Честь, вокруг все говорят, что мы должны жить дальше. Но как? Других детей, кроме Дилана, у нас нет. Он был средоточием всей нашей жизни. Вы даже не представляете себе, до какой степени эта беда нас подкосила. И если честно, то я не знаю, станет ли нам лучше, если мистера Скаврона посадят в тюрьму. Но… Ваша Честь, вы знаете, что такое хоронить семнадцатилетнего мальчика? Врагу не пожелаю, даже мистеру Скаврону. Если бы кто-нибудь предложил мне залезть в этот деревянный ящик вместо сына, я не медлил бы ни секунды. Просто… Я… Мне очень не хватает моего мальчика… У меня без конца болит душа. Вы хоть представляете, Ваша Честь, что это такое?
Обычно в такой ситуации я не отвечаю. В тот момент я даже не знал, что собираюсь что-то сказать. Но вдруг услышал звук собственного надтреснутого голоса.
– Да, – тихо, почти шепотом ответил я, – да, представляю.
Берд кивнул и посмотрел мне прямо в глаза.
– Тогда я уверен, что вы поступите правильно. Ради нас и ради Дилана. Благодарю вас, Ваша Честь.
Берд отошел от свидетельской трибуны и сел на скамью для публики. В зале повисла тишина. Я горячо благодарил судьбу, что даже если ничего хорошего из этой чудовищной ситуации не выйдет, я, по крайней мере, смогу хоть немного утешить этого человека и его измученную жену, назначив куда более суровый приговор, чем ожидал он, мистер Хаббард или кто-либо другой в этом зале.
В этот момент у меня зажужал телефон.
Хаббард снова поднялся на ноги, и, пока он невнятно благодарил Томас Берда, я опустил глаза на экран. Еще одно сообщение с 900-го номера:
Планы изменились. Отпусти Скаврона.
На несколько секунд меня охватило чувство, которое нельзя описать иначе как головокружение. Зал заседаний накренился и нырнул вниз прямо у меня перед глазами.
Аппарат завибрировал снова, и на экране появилось насмешливое:
СВОБОДУ СКАВРОНУ!
И потом еще раз:
СВОБОДУ СКАВРОНУ!
Телефон выскользнул из пальцев и мягко упал на ковер у моих ног. Чтобы восстановить равновесие, я положил обе ладони на стол. Я боялся, что меня стошнит прямо на его лакированную поверхность вишневого дерева.
Отпустить Скаврона? После всего, что мне только что пришлось услышать? Разве я могу так поступить с Бердом и его женой? И как мне после этого уважать себя не только как судью, но и как человека?
Но мне уже было ясно, что выбора у меня нет.
Я ненавидел себя за то, что так быстро принял это эгоистичное, своекорыстное решение. Однако, что бы я ни сделал со Скавроном, Дилан Берд по-прежнему будет мертв.
Но мои собственные дети были живы, и их нужно было вернуть домой. Любые родители, даже Берды, простили бы мне это решение, будь у меня возможность посвятить их во все подробности.
Мистер Хаббард подвел итог:
– В соответствии с соглашением между обвинением и защитой тяжесть содеянного должна быть понижена с тридцать шестого до тридцать первого уровня, без применения дополнительных статей. Это пятая категория уголовных преступлений. В таких случаях закон предусматривает лишение свободы на срок от ста шестидесяти восьми до двухсот десяти месяцев. С учетом того, что мы только что услышали, я предлагаю определить подсудимому максимальное наказание. Благодарю вас, Ваша Честь.
Хаббард сел. Я по-прежнему пытался восстановить утраченное равновесие. Посади Скаврона за решетку. Отпусти Скаврона. Что же это за план такой? И кто за всем этим стоит? Казалось, что я безуспешно пытаюсь склеить обратно разбитое яйцо.
На трибуне уже стоял государственный адвокат Ален Сазерлен, ожидая, когда суд позволит ему выступить с речью в защиту обвиняемого. Я устало повернулся к нему и сказал:
– Прошу вас, мистер Сазерлен.
– Спасибо, Ваша Честь, – сказал он. – От имени моего клиента я хотел бы выразить семье Бердов соболезнование. А лично от себя поблагодарить мистера Берда за его трогательные слова.
Адвокат полистал лежавшие перед ним на столе бумаги. Я надеялся, что он даст мне какую-нибудь зацепку, которой можно будет воспользоваться, нечто такое, что хоть как-то оправдает мое решение, которое скорее должно было стать пародией на правосудие.
