Ее слова положили конец любым возможным спорам. Мы с Элисон считаем себя одной из тех современных семей, где ответственность за воспитание детей родители делят пополам. Это действительно так. Но только до тех пор, пока не начинаются разногласия. На поверку оказывается, что в глубине души мы старомодны. Когда дело касается детей, право голоса за Элисон.

– Так, ладно, что мы, по-твоему, теперь должны делать? – спросил я.

– Ты говорил «Скаврон». Это дело, на которое они хотят повлиять?

– Да.

– И когда слушание?

– Завтра.

– Тогда ты сделаешь все, что они хотят, в точности следуя инструкциям, в чем бы они ни заключались, и завтра к вечеру все будет кончено.

– Я вынесу нужный им приговор, и они вернут детей целыми и невредимыми.

– Правильно.

– То есть ты им веришь? Ведь похитители детей славятся своей порядочностью?

Ее лицо исказилось гримасой.

– Извини, – сказал я.

Элисон отвела взгляд.

Я бы, наверное, попытался настоять на своем, если бы не вспомнил, что мне когда-то рассказывали о ФБР. В случаях с похищением агент не несет дисциплинарного наказания, если жертву убьют. Считается, что это сопутствующий риск, который сложно предотвратить. Карьера может пострадать, только если похитителям удалось сбежать.

А это означало только одно – что у ФБР и семьи Сэмпсонов на данный момент были совершенно разные приоритеты.

– Хорошо, – сказал я, – мы будем молчать.

Одноэтажное ранчо на краю леса было построено человеком, который хотел только одного – чтобы его оставили в покое. Здесь не было ни одного светофора – так мало людей жило в этих местах. К дому, заросшему ядовитым плющом, окруженному соснами и болотами, вела пустынная дорога с выстроившимися вдоль нее заброшенными фермами и ржавыми трейлерами.

Единственной связью с внешним миром, если не считать линии электропередач, была спутниковая тарелка, через которую небеса посылали сюда интернет и телевидение.

Подъездная дорожка представляла собой заросшую, ухабистую, усыпанную песком вперемешку с грязью тропинку, перегороженную ржавой цепью. Вдоль нее было выставлено сразу несколько внушительных предупреждающих знаков «Въезд запрещен».

Нет, этот был еще не край света, но впечатление дом производил именно такое.

У крыльца, на небольшой, усыпанной сосновой хвоей полянке, служащей разворотным кругом, стоял белый фургон без окон в грузовом отсеке. В доме за круглым кухонным столом сидели двое мужчин. Оба бородатые, с выдающимися носами и глазами цвета крепкого кофе, широкоплечие и крепкого телосложения. Было очевидно, что они братья.

Старший, чуть повыше ростом, читал потрепанную книгу в бумажном переплете. Молодой, более коренастый, играл в игру на айпаде, пытаясь захватить планету.

Говорили они не по-английски.

– Сходи покорми их, – сказал старший.

– Зачем? – спросил молодой, не отрываясь от экрана.

– Они дети. Им надо есть.

– Пусть голодают.

– Если их покормить, они будут послушнее.

– Они станут послушнее, если их связать.

– Заказчик запретил.

Младший в ответ только хмыкнул. Старший вернулся к книге, даже не посмотрев в сторону холодильника или шкафов. Младший в конце концов закурил и несколько раз затянулся, продолжая тыкать пальцем в айпад.

На столе перед ними лежал SIP-телефон – ближайшая вышка сотовой связи была так далеко, что звонить можно было только через Интернет. Когда раздался звонок, ответил старший брат, включив громкую связь, чтобы оба могли слышать разговор.

– Да, – сказал он по-английски с акцентом.

– Я звонил судье.

– И что?

– Он все понял. Не думаю, что возникнут проблемы, но на всякий случай приглядывай за ним, понял?

– Конечно.

– Первая посылка должна быть доставлена сегодня вечером, ты не забыл?

– Не забыл.

– Хорошо. Не давайте ему расслабляться.

– Не дадим.

Связь оборвалась. Старший брат положил телефон обратно на стол.

Потом наклонился к лежавшей у его ног сумке, вытащил зазубренный охотничий нож с длинной рукояткой и протянул его младшему.

– Все, – сказал он, – пора браться за работу.

В течение следующего часа мы с Элисон, постепенно осознавая ужас происходящего, безуспешно пытались друг друга утешить. Пока наконец не разошлись по разным комнатам – каждый в свой собственный ад.

Она ушла в гостиную, накрылась одеялом и уставилась в одну точку на стене, поддавшись мучительному отчаянию. Время от времени до меня доносились звуки, сопутствующие горю: всхлипы, тихие стоны и различимая на слух дрожь.

Соблазн последовать ее примеру был велик. Я уверен: стоило мне тогда задуматься о нахлынувшей на нас новой реальности и увидеть, что этот поток смыл фундамент наших жизней, что от него ничего не осталось, я бы рухнул в пропасть, сдавшись перед неминуемым коллапсом.

Но меня не отпускало желание сделать хоть что-то, чтобы помочь детям, пусть даже этот жест будет совершенно бесполезен. Я с маниакальным упорством расхаживал по дому кругами, пока наконец не пришел на кухню и не сел за стол, за которым обычно ели близнецы, будто так мог оказаться к ним поближе. Прогнав посторонние (жуткие) мысли, крутившиеся в голове, я заставил себя сосредоточиться на деле Скаврона. Похитители моих детей должны были быть с ним как-то связаны. Я мог попытаться понять как.

До 17 часов 52 минут той среды я мог бы сказать, что ничего необычного в этом деле не было. Если уж на то пошло, оно, напротив, представлялось до боли типичным. Приговоры, связанные с торговлей наркотиками, в федеральной судебной практике по-прежнему остаются самым распространенным явлением, что лишний раз доказывает, насколько провальной является борьба общественно-политических сил с распространением наркотиков. Каждый год мне приходится разбирать по меньшей мере три десятка подобных случаев.

Материалы по этому делу предоставили мне в понедельник. Я созвонился с инспектором, под наблюдением которого находился условно освобожденный, во вторник он прислал предприговорный рапорт. Большую часть той самой среды я провел в кабинете, читая рапорт, который по сути был жизнеописанием обвиняемого.

Рэйшон Скаврон родился в Данвилле, захудалом городке в штате Вирджиния. Отца своего он не знал. Когда ему было шесть лет, мать арестовали по обвинению в торговле наркотиками и лишили родительских прав. Его воспитывала тетка. Первый раз Скаврона задержали в тринадцать лет, и с этого началась длинная череда арестов. Наркотики и оружие, оружие и наркотики – и, для разнообразия, нарушение правил дорожного движения. Вплоть до восемнадцати лет он с перерывами отбывал сроки в учреждениях для несовершеннолетних, пока не получил почетное право претендовать на место в тюрьмах штата.

В какой-то момент он оказался в Вирджиния-Бич, может, чтобы начать жизнь сначала, а может, просто искал место, где полицейские еще не были с ним знакомы. Два года он провел на свободе, а потом попал по-крупному: свидетель, оказавший содействие, и один из родственников Скаврона, уставший от его образа жизни, помогли полиции доказать, что ему принадлежал тайник с пятью килограммами героина и некоторым количеством кокаина и крэка[2].

К чести его будь сказано, он избавил правоохранительную систему от издержек на судебное разбирательство и пошел на сделку, выразив готовность сотрудничать с властями.

Из-за большого количества наркотиков его дело подпадало под федеральную юрисдикцию. Признание вины, конечно, могло бы облегчить его участь, хотя нормы федерального законодательства не отличаются гибкостью. Учитывая многочисленные аресты в прошлом и тяжесть преступления, Райшон Скаврон мог бы сесть надолго.

Разве что, конечно, кому-то очень захочется этого не допустить.

Но кому? И почему?

Мои познания о вселенной наркотиков ограничивались тем, что я наблюдал в зале суда. Но Скаврон явно был средним звеном в лучшем случае. Если верить обвинительному заключению, наркотики он получил от человека, который значился в документах как НСП № 1, то есть «неназванный соучастник преступления № 1». У Скаврона было несколько собственных клиентов, но в основном он выступал в роли передаточного звена, упаковывал товар и продавал дилерам, которые потом уже распространяли его на улицах.