Разместила их хозяйка по-царски: огромная кровать застелена нежно-голубым бельём, задёрнутые шторы с серебристо-синим рисунком, излучали какой-то лунный свет. Никаких зеркал не наблюдалось. От этого было спокойно и уютно на душе. Пожелав доброй ночи и, показав душевую, Надя удалилась.

Приняв душ, уставшие от впечатлений, улеглись спать.

***

Очень вкусный запах настойчиво проникал в её, ещё не проснувшийся организм. Не открывая глаз, Вера пыталась определить: над чем колдует с самого раннего утра муж? Иногда у него был «заскок» – встать пораньше и приготовить удивительное блюдо, каждый раз разное. Судя по ароматам, готовка подошла к концу. Муж всегда добавлял напоследок чеснок, укроп и специи. Вот он тихонько заходит в комнату и, думая, что она ещё спит, берёт пушинку, выпавшую из подушки и щекочет ей губы. Вера стойко пытается притворяться крепко спящей, но, наконец, улыбка выдаёт её. Со смехом они шутливо борются, а потом начинают целоваться.

–– Вставай, засоня, завтрак для вашего величества готов, – ласково говорит Сашка.

Разрешите представить этого лучшего в мире мужчину: зовут Александр. У него удивительные серебристо-синие глаза. И они всегда меняются. Когда ему грустно, то они туманные, если радуется, то искрятся и переливаются; от нежности и любви темнеют и затягивают, как омут. Вера смотрит в эти глаза и знает, что так будет всегда.

–– Поднимайся скорей, а то завтрак стынет, – Сашка настойчиво тянет её за руки, помогая встать. Сегодня ей особенно хорошо: наконец удалось выспаться. Мучитель, поселившийся в её теле несколько месяцев назад, ночью вёл себя на удивление спокойно. Последние три месяца было тяжко. Тошнило и днём, и ночью, ноющие боли раздирали позвоночник и бёдра; ребёнок занял, казалось, всё тело и хозяйничал в нём как хотел. Укладывался и вдоль, и поперёк, упражняясь на её внутренностях, толкал руками и ногами, упирался головой, перекрывая воздух. Пока же «монстрик» спал. Умывшись, Вера почувствовала себя совсем прекрасно.

–– Ужасно хочется есть! – с этим возгласом Вера «вплыла» на кухню, – где тут твоё произведение искусства, давай скорей, пока «дракончик» не проснулся!

Между собой, они с Сашкой ласково называли будущего малыша разными смешными словами. Да – самые лучшие повара в мире мужчины! Каждый кружочек отварной картошки обжарен до золотистого цвета, сверху красуются колечки колбаски, так же любовно обжаренные и посыпанные свежим укропчиком, зелёным луком и чесноком, а по краям тарелки разложены тонко нарезанные помидоры и огурцы. Сами знаете, что следует далее: естественно уплетается за обе щёки! Так – тарелка очищена основательно, почти мыть не надо.

–– Сашок, ты у меня золото! – разве что, не мурлыча, говорит Вера.

–– Да ладно уж хвалить, я и так знаю, что лучше тебя никогда не сделаю, – иди-ка полежи немного, я тебе и телевизор включу.

***

Приятная слабость и истома обволакивают; диванчик со множеством подушек становится лучшим другом. Красота-а-а! Да и погода с утра солнечная, безветренная. Синички за окном цвинькают. Лёгкая дрёма качает-укачивает, руки-ноги наливаются свинцом; телевизор начинает издавать неприятные звуки. Вера хочет крикнуть мужу, чтобы переключил, но странное удушье не даёт это сделать. Она с усилием вздыхает и просыпается. Резкий, тошнотворный запах перегара заполняет всю комнату. К горлу подкатывает рвота. Насколько позволяет огромный живот, Вера торопится в туалет. Желудок, судорожно сокращаясь, хочет протолкнуться через горло и вытряхнуть из себя горькую пену из смеси желчи и кислоты. От натуги напрягается живот, и ребёнок начинает бунтовать. Минут пять продолжается эта пытка; затем понемногу внутри всё успокаивается. Обессиленная, Вера возвращается в комнату. Она понимает, что ей снился сон, где всё у неё хорошо, а сейчас она вернулась в реальность. На полу расстелен матрац, на котором спит мерзкий пьяный человек – её муж. Явившись среди ночи, и прежде, чем улечься, он достаточно поиздевался над ней. Вспоминая всё это, из опухших глаз Веры потекли горячие ручейки слёз.

–– Ах ты, паскуда, спишь вместо того, чтобы мужа ждать?! Я тебе устрою «весёлую жизнь», тварь! Ты научишься мужа уважать! – он хватает её за ворот халата и бросает к ногам, – целуй, сука, ноги!

От бессилия, унижения и гнусной вони потных, грязных носков, у неё поднимается волна отвращения и её рвёт прямо на эти вонючие ноги.

–– Ах ты дрянь! – разъярённый муж отпихивает её от себя, снимает носки и кидает ей в лицо, – ты у меня сейчас их жрать будешь; слышишь, падла?!

Новая волна рвоты накатывает на неё и Вера, стоя на коленях, не может сдержать раздирающих нутро позывов.

–– У-у-у, корова, блюй дальше, а я спать пошёл, – бормоча ещё что-то непотребное; существо, называемое мужем, держась за стенки, удаляется в комнату. Наплакавшись до исступления, Вера плетётся в комнату и ложится на диван. Тяжёлый сон наваливается на голову, будто огромная гиря…

В голове пульсирует боль, собравшись просверлить своим острым жалом бедную головушку. Затёкшие руки и ноги не дают возможности подняться.

Вы испытывали зубную боль? Когда невидимый «маньяк-садист» с вожделением и смаком втыкает острый стержень с крючкообразными шипами, надавливает, проворачивая и подёргивая рукоятку стержня. Мозг не выдаёт никакой информации, никаких желаний, кроме одного: желания избавиться от этого мучителя, увлечённо орудующего адским стержнем, проникая всё глубже и глубже, не позволяя жертве прийти в себя.

***

–– Нинка, слышь, Нинка, –сиплый голос, как продолжение боли достигает её сознания. Боль заглушает мелькнувшее удивление: (почему Нинка?)

Разлепив глаза, увидела в полумраке существо, едва напоминающее человека. Признаков пола сходу тоже не определишь.

–– Нинка, налить что ли, на опохмелку? – прохрипел и закашлялся «голос». Послышалось бульканье и перед лицом появилась заскорузлая рука со стаканом. Очумелый от боли мозг дал только одну команду: взять стакан. Рука была, как механический протез, действующий самостоятельно. Жидкость из стакана переместилась в рот, затем внутрь пропасти, называемой желудком. Наконец тело соединилось с головой и, даже, боль стала куда-то уползать, затаившись в затылке тупым комком.

–– Ещё по одной? – спросило существо, уже разливая по стаканам жидкость из бутылки.

–– А ты кто? – задала вопрос Нинка.

–– Ты чё, Нинка, это же я, Толян!

–– Ну давай, Толян, выпьем тогда.

Нинка стала вспоминать, почему находится именно здесь, в подвале на матрасе, взятом на помойке, в одежде, так дурно пахнущей, что у обычного человека вызывает характерные желудочные спазмы; и кто она в конце концов. Вторая принятая доза алкоголя странным образом подействовала на способность к воспоминаниям.

***

Засиженная мухами лампочка с жадностью живого существа не желала расставаться с источаемым ею светом. Углы комнаты прикрылись сумраком, как вуалью прикрывает лицо дама, не желающая быть узнанной. Комната стыдилась своего омерзительного нищего вида. Низкий потолок, казалось, никогда не знал белого цвета. Чёрная плесень грибка и разводы ржавчины почти полностью «сожрали» краску, когда-то (будем надеяться) покрывающую это странное пространство под названием «потолок». Стены грязно-синего цвета во многих местах угрожающе вздулись, как фурункул, готовый вот-вот лопнуть и излиться вонючей зеленовато-жёлтой, тягучей, как сопля, жидкостью. Маленькое оконце не добавляло света этой зловонной норе, так как одна створка была забита фанеркой, а на другую натянут кусок замызганного полиэтилена. Смесь запахов человеческих фекалий и мочи, блевотины, тухлой рыбы, перегара и самокруток уплотнились до состояния осязаемости. У окна, вместо стола, притулились заляпанные, краской, цементом и известью строительные «козлы». Вдоль стены, справа от двери, на грубо сколоченном топчане из досок, в куче полуистлевшего тряпья и обрывков газет лежал маленький человеческий скелетик. Серую кожицу сплошь покрывали струпья, в которых, если приглядеться поближе, копошились опарыши, а в давно не чёсанных, сбитых колтуном волосёнках на голове, кишели вши. Маленькое личико было бледным, с каким-то зеленовато-жёлтым оттенком, щёки и виски ввалились, запёкшийся рот приоткрыт, а огромные замутившиеся глаза неотрывно смотрят на куски хлеба, разбросанные по импровизированному столу среди окурков, кожуры от рыбы и варёной в «мундире» картошки, бутылочных пробок, огрызков солёных огурцов и залапанных до сальности, стаканов с остатками голубоватой жидкости, добавляющей к сложной гамме вони, свою тошнотворную ноту. Весь этот «натюрморт» озвучивал рой мух, гудящих, как истребитель в «пике», шуршание тараканов, снующих среди этого «великолепия» с реактивной скоростью и пирующих на остатках человеческого разгула. За этим подобием стола, привалившись спиной к стене и свесив голову на грудь, сидела женщина. Сальные, грязно-бурые волосы не могли прикрыть сопли и слюни, клейкими струйками, свисающими до груди мощно храпевшей колоритной фигуры. Малинового цвета кофта из «ангорки», кое-где поеденная молью, вытянутая и потерявшая форму; джинсовые заскорузлые брючишки с дырками на коленях и в пятнах от всех мыслимых и немыслимых источников загрязнений, включая еду, уличную грязь и мочу; ещё не совсем развалившиеся кроссовки, были явно притащены с помойки. Склонив голову на «стол» и для удобства подложив калачиком руки, спала явно молодая, довольно прилично одетая, девушка. Яркая губная помада, тушь и тональный крем слегка смазаны, но не портили её, ещё свежего, лица. Короткий кожаный сарафан и облегающая водолазка чёрного цвета были универсальны и почти всегда не могли выглядеть грязно. Модные туфли на высоком каблуке и колготки из лайкры удачно дополняли «гардероб». Короткая стрижка медно-красных крашеных волос сейчас напоминала когда-то модное направление «я упала с сеновала тормозила головой». У ног этой пары «дам» плашмя расположился мужчина. Спортивный костюм явно был приобретён совсем недавно, но уже успел побывать в «переделках». Мужчина почему-то был босой, а туфли сиротливо стояли у порога. Все трое были мертвецки пьяны. Этому поспособствовала жидкость цвета неба, так называемая в народе «денатурка». Лежащий на топчане ребёнок слегка шевельнулся. Тело и голова нестерпимо чесались, но сил совершенно не было, чтобы унять этот зуд. Боль и жажда иногда отступали, когда сознание затуманивалось от голода и тогда Ангел брал его за ручку, чтобы лететь туда, откуда не хотелось возвращаться: синее небо, яркая зелень, чистая вода в реке, ласковое тепло и нежные звуки, напоминающие пение миллионов золотых и хрустальных колокольчиков; всюду цветы, цветы и есть совсем не хочется. Вдалеке на лужайке бегают и смеются мальчики и девочки; малышу тоже хочется к ним, но Ангел гладит его по головке и просит немного подождать, потерпеть, говоря, что скоро, очень скоро он останется здесь навсегда…