Баки даже хлопнул его по рукам, когда Брок попробовал себе подрочить, сжав его член у основания, чтобы не кончил раньше времени. А Броку осталось только выть в подушку, мотать головой и толкаться задницей на пальцы, чертов юркий язык в надежде или продлить эту сладкую муку, или наконец же получить что-то большее.
— Ба-аки! — взмолился он, чувствуя, что ещё немного и он точно сдохнет, кончится от попадания спермы сразу в мозг.
Сжалившись, да и сам уже с ума сходя от желания, Баки, позабыв про резинки, практически ворвался в Брока, длинно со стоном выдыхая, давая возможность обоим привыкнуть, не кончить сразу, только войдя.
Как же было хорошо, и не только сунуть член в охуенного мужика, а прочувствовать его всем собой, понять — твое. Никуда не денется, можно гладить, целовать, ласкать и ластиться, и трахать, трахать, трахать!
Ухватив Брока за бедра, Баки двинулся на пробу, чувствуя: сейчас-то крышу ему и сорвёт. А тот отозвался со всем пылом. Громко выдохнув, Брок оперся на руки, чуть сместившись, и двинул бёдрами, насаживаясь, наконец ощущая Барнса в себе, частью себя, неотъемлемой, неразделимой, самой важной.
Тело вибрировало, настраивало что-то внутри под идеальную гармонию слияния.
Член Барнса, огромный, твёрдый, растягивал под себя тонкие эластичные стенки нутра Брока, распирал на грани возможного, но было так хорошо, так охуенно чувственно, сильно, сладко до поджимающихся на ногах пальцев, что на легкий дискомфорт было наплевать.
Ритм был просто бешеный. Баки вбивался в Брока с каким-то остервенением, словно этот раз был последний, словно мир рухнет после их траха. Дыхание тяжело рвалось из груди, пот струился тонкой струйкой по виску, волосы растрепались так, что лезли в глаза, в нос, приоткрытый рот, но все это не мешало Баки. Он был с Броком, он был с любимым мужиком, который, словно спелое яблоко, свалился ему в объятия.
— Сожми… Сожми меня, — простонал Баки, ухватил Брока поперек груди живой рукой, заставляя подняться на колени. Он хотел чувствовать его ещё полнее.
Брок застонал. Он едва-едва удерживался в сознании, готовый сорваться в чувственную бездну, раствориться в ней, навсегда потеряв самого себя, став частью Барнса. Тело пело натянутой звонкой струной, отзываясь на каждое движение, вибрировало в такт, поймав единый ритм сердцебиений, дыхания. Брока выломало, выкрутило страшно, что он смог только захрипеть мелко, трепеща и лихорадочно сжимаясь на члене Барнса.
Почувствовав дрожь во всем теле Брока, Баки понял, что больше не может удерживаться на грани, не может сохранять хоть относительную ясность рассудка, когда человек в твоих руках сейчас рухнет в наслаждение. Баки хотел рухнуть вместе. Он повалился на Брока, заставляя того распластаться на кровати, прижал его всем собой, загоняя член глубже, ещё глубже, мелко двигаясь, прицельно долбя простату. Ещё пара секунд — и он готов был кончить.
Если бы в его лексиконе были слова любви, Брок бы кричал их в голос, зажатый, распластанный между постелью и Барнсом, размазанный, разобранный на состояние части удовольствием. Он не чувствовал ни рук, ни ног, только сладкий и немного страшный момент падения. Когда контроля больше нет, и ты летишь вниз, чтобы разбиться о камни и тут же быть подхваченным ласковыми сильными руками.
— Охуеть, — просипел Брок и выдохнул, поддавшись порыву, — люблю тебя.
Баки простонал что-то нечленораздельное, он потерялся в ощущениях, его выжало насухо и снова захлестнуло волной удовольствия, острого, жалящего прямо в цель. Он лежал, придавив Брока собой, целовал его в шею и плыл, плыл, плыл по волнам удовольствия.
— И я тебя люблю, — шепнул Баки, а потом, скатившись с Брока, улёгся на спину, а его затянул на себя.
Им нужно было окончательно раздеться, сходить в душ, а потом можно было устроиться в кроватке и уснуть, обнимая друг друга. Именно так.
— Охуеть, — снова повторился Брок, коснулся губами ключиц Барнса. — Давай вот так полежим немного? Хоть чуть-чуть?
Он слышал, как под ухом колотилось сердце Барнса, потихоньку успокаиваясь, чувствовал, как поднимается и опускается грудная клетка, ощущал тепло гладкой, немного бархатистой кожи. И на сердце так тепло сделалось, хорошо, правильно, словно Барнс и правда был тем единственным, долгожданным. Эти дурные, сопливые на первый взгляд мысли, что-то сдвинули в душе. Брок прижался к Барнсу сильнее. Он не хотел его терять, страшно не хотел, не хотел даже мизерной возможности допускать, что тот погибнет, не переживет эту неделю. И если для этого придётся пожертвовать собой, Брок без раздумий приставит пистолет к виску и нажмёт на спусковой крючок.
— Давай, — согласился Баки.
Ему сейчас никуда не хотелось идти, не хотелось даже просто стащить джинсы, а просто вот так лежать с Броком, чувствуя друг друга остро-остро, каждой клеточкой своего тела.
Обняв Брока, Баки гладил его по спине, окончательно сняв с него футболку, чувствовал пару шрамов, но не обращал на них внимания, такие могли быть у любого бойца.
— В следующий раз я выбираю место ужина, — шепнул Баки, а потом вытащил кое-как из-под них одеяло и накрыл, теперь заходить мог кто угодно. — Но мясо было вкусным.
Брок угукнул, потерся носом о грудь Барнса. Он согласен был жрать что угодно, хоть свиные уши, которые терпеть не мог, лишь бы Барнс сидел рядом, улыбался, как этим вечером, а потом так же жадно целовал, шарил руками по телу. Да и про любовь Брок тоже слышал прекрасно.
— Надо Мэй позвать, а то спать на диване завалится, — вздохнул Брок, скатился с Барнса, предварительно чмокнув его в губы, впрыгнул в мягкие домашние штаны.
Вздохнув, Баки отпустил Брока и сам переоделся в домашнее. Да, Мэй надо было позвать, или уже принести, вдруг уснула. Баки не особо нравилось сидеть взаперти, да ещё и в бункере, он в разных бункерах пожил достаточно, чтобы не гореть желанием тусить даже в таком комфортабельном. И если завтра с опасностью, которая грозит Мэй, они справятся быстро, Баки потащит Брока гулять, и неважно, куда. Куда-нибудь. Сводит в одно русское кафе, в котором отменный борщ, шикарное мясо, запечённое в горшочках, и рыбные расстегаи.
— Давай я за Мэй схожу, — предложил Баки, — и чего-нибудь с кухни утащу. С этим суперсолдатством постоянно жрать охота, хотя я могу неделю не жрать, и ничего мне не будет.
Баки было хорошо, немного странно: Брок сказал, что любит его, но пока ещё Баки не до конца это прочувствовал, а потому притянул Брока к себе и поцеловал страстно и горячо, так, что и захочешь — не будешь вырываться.
Облапив Барнса, Брок и не думал вырываться, так и застыл с ним в дверях, тепло улыбаясь.
— Давай я за Мэй, а ты на кухню, — предложил он. — Встретимся уже здесь в кровати. Кино на ноуте какое-нибудь врубим.
Смертельная опасность, утомительное ожидание пиздеца превратились в какой-то чуть кривоватый медовый месяц, да и Брок, на деле, и не был особо против такого развития событий.
— Ок. Ты за Мэй, а я на кухню, — согласился Баки, надеясь найти из еды что-нибудь сладкое. — Все, потопали.
С трудом разомкнув объятия, Баки вместе с Броком наконец-то вышли из их комнаты и пошли каждый за своим. На кухне Баки обнаружил остатки картофельного салата, как раз им с Броком поесть, пару стейков, которые тоже решил забрать, свежие овощи и половину черничного пирога, который, видать, купили, пока они с Броком прохлаждались. Ещё Баки нагло сцапал шоколадку, оставив на холодильнике записку, что по поводу шоколада обращаться к нему, Баки Барнсу, в надежде, что ругаться за такую мелочь с ним не станут, побоятся. Баки нашел поднос, не представляя, откуда он мог тут вообще появиться, и потащил весь найденный харч в комнату.
— Крошка, — Брок присел рядом с диваном, коснулся ладони задремавшей Мэй. — Пойдём в комнату.
Она переползла к нему на руки, обняла за шею, сонно ткнувшись тёплым носом в шею. Вот как можно считать их всех тупыми боевыми единицами? Как можно бросать на произвол судьбы за стенами базы этих щенят? Даже Таузиг иногда срывался, садился рядом с Броком, касаясь плечом плеча и выговаривался, жаловался и на мать, и на девушек, на то, как уставал иногда. А Брок слушал, перебирая пистолет, а потом, когда Джон замолкал, хватал его за загривок, прижимал к своей груди и они так сидели ещё минут двадцать, пока не расходились, каждый по своим делам.
