Сколько он мечтал о Броке, сколько смотрел на него, боясь подойти, боясь хотя бы на свидание пригласить, а тут словно пелену сорвало с глаз, оказалось, что все гораздо проще, чем думал себе Баки, и теперь он не собирался упускать момент. С Броком хотелось быть двадцать четыре на семь, валять его в кровати, а потом подгрести под себя и уснуть. Хотелось пострелять по мишеням только вдвоем, хотелось разговоров за чисткой оружия, прогулок дневных и ночных. Хотелось жизни с Броком, какой бы она ни была. Даже если они будут ругаться из-за бардака, который разводил Баки везде, где появлялся (бардака, а не грязи), незакрытого тюбика с зубной пастой и заляпанного мылом зеркала. Баки даже был готов делиться своим оружием, потому что Броку можно.
Жарко выдохнув в шею Барнсу, Брок облапал его задницу, с тихим стоном сжал обе половинки и присосался к манящим, распахнутым в немой просьбе губам, наконец нормально, не впопыхах, пробуя их на вкус. Барнс оказался именно таким: твёрдым, вытесанным природой, Гидрой из самого прочного мрамора, вкусным, по-девичьи сладким, шумным, откровенным на наслаждение — каким Брок и представить его боялся, стирая ладони ночами в кровь.
— Детка, — выдохнул Брок, потянул поплывшего любовника за собой под закреплённую на потолке широкую лейку душа, врубил любимую программу для релакса.
— Сам ты детка, — в губы Брока буркнул Баки, снова целуя.
Он был готов быть хоть деткой, хоть масиком, хоть еще каким странным словом, которое Брок знает, потому что он был с ним, а остальное не важно.
Баки потянулся за гелем для душа, найдя первый попавшийся, пахнущий яблоками с корицей, плеснул на руку и принялся гладить Брока. Всего, до чего мог дотянуться, и бионическая рука этому никак не мешала. А Брок сходил с ума, давая добро внутреннему фетишисту на доступ к телу Барнса. Он гладил руками невероятно гладкую, ровную кожу, балдея от ощущения под ладонями, выцеловывал змеящиеся по левому плечу шрамы, обводил кубики пресса, идеальную линию спины и выпал на ямочках над ягодицами. Колени подогнулись сами собой, и Брок осел к ногам своего личного божества, усмехнулся, чуть не получив членом по носу, обхватил ствол мыльной рукой, надрачивая.
— Ты везде вкусный, Баки? — спросил выделив его имя.
— Попробуй, — попытался усмехнуться Баки, но из горла вырвался стон. Когда же у него был последний секс, если не считать позавчерашнего, Баки уже и не помнил. Он был не большим любителем разовых перепихонов, даже в Бруклине у него был относительно постоянный партнер (хотя Баки предполагал, что они просто не могут найти кого-то еще), и сейчас, глядя на Брока, понимая, что они теперь вместе, Баки плыл от ласк, отпустив мысли погулять. Забрался в волосы Брока пальцами, но просто гладил, не принуждая ни к чему. Пусть сам делает, что хочет. А потом он, Баки, сделает, что хочет сам.
Вот эта вот покорность била под дых, И Брок был готов в лепёшку расшибиться, лишь бы сделать приятно, так, как никто и никогда до него не делал. Барнс был в разы мощнее в плечах, сильнее, Брок сам видел, как он арматуру на спор гнул, совершенно не напрягаясь, и все вот эти ласковые, едва ощутимые прикосновения, закушенная нижняя губа и мокрые подрагивающие ресницы рушили весь образ отморозка и убийцы на корню.
Смыв с его бёдер и члена мыльную пену, Брок коснулся языком головки, обвёл её по кругу.
Баки потянул Брока за волосы в желании толкнуться глубже, но остановился. Ноги подрагивали от простого прикосновения, так что будет дальше, когда Брок… Баки не хотелось представлять, ему хотелось чувствовать, и он полностью отдался во власть губ и рук Брока, так, как давно хотел.
Обхватив губами головку, Брок замер, поднял взгляд на Барнса, всё ещё не веря, что всё это реально. Что вот он стоит на коленях с членом во рту самого охуенного мужика Америки, хотя ещё вчера… а наплевать, что было вчера, сейчас в голове грохотали барабаны, на языке растекалась терпкая сладость Барнса, под руками дрожали крепкие бёдра. Брок сосал, гладил языком крупные выпуклые вены на стволе, выпускал головку изо рта и заглатывал до самого горла, дурея от того, что можно.
По жизни Баки минеты не обошли стороной, но сейчас он понял, насколько минет может быть офигительным, когда тебе сосет тот мужик, которого ты действительно хочешь до звезд перед глазами. А Брок был именно таким, какого Баки ждал всю свою жизнь: сильный, напористый, который кого хочешь в бараний рог свернет. И неважно было, что Баки сам мог Брока свернуть, и не только в рог, а вообще по-всякому. И когда такой мужик тебе сосет, то мир уходит из-под ног, оставляя только туманное марево и желание быть не просто с Броком, а для Брока.
Баки застонал тихо, просяще, двинул бедрами, погладил пальцами за ушами Брока, чтобы не дергать за волосы, полностью растворяясь в удовольствии. С улыбкой Брок отстранился, снова сжал член в ладони у самого корня и широко лизнул от яиц до самой головки, снова вбирая её в рот.
Вот оно, то главное и важное — теплота, наверное, даже любовь в глазах самого важного, его удовольствие в твоих руках и желание это удовольствие подарить, нисколько не задумываясь о своём собственном. И лишь когда Барнс тихо вскрикнул, дёрнулся, загоняя глубже, содрогаясь, Брока утянуло в пучину следом, накрывая с такой силой, что он на несколько мгновений ослеп, оглох, кончился.
— Вкусный, — немного придя в себя, облизал губы Брок.
— Это радует, — шало улыбнулся Баки, которому вот сейчас вообще ни о чем не хотелось говорить, даже стоять не хотелось, и он сел на пол, дернул на себя Брока и поцеловал, чувствуя свой вкус на его губах. — Я не встану.
Баки трясло от наслаждения, от перенапряжения всех мышц. Он был сладко вымотан, хотя ничего не делал, только принимал ласки. А сейчас он сидел под теплыми струями воды, тискал Брока, и ничего ему больше не было нужно.
— Какой же ты охуенный, — пробормотал Баки, поглаживая Брока всего, куда дотягивался, медленно отходя от невероятного оргазма. Наверное, именно так и должно быть с человеком, которого любишь, которого хочешь, и желанию твоему не день-два, не неделя, а долгие месяцы, в которые ты мог только смотреть.
Ответить Броку не получилось, он лишь дотянулся до вентиля и чуть уменьшил поток воды, чтобы не заливало лицо, устроился в объятиях. Стоило дожить до сорока, чтобы понять, что всё, что было то блёклое и неважное и тянет только на опыт, а никак не полноценную жизнь. С Барнсом эти вопросы в голове не возникали. Было хорошо.
— Командир? — где-то ещё минут через пятнадцать в дверь душевой достаточно деликатно постучали, заставив вздрогнуть. Разом вспоминая где они и из-за чего. — Ты там жив? Если что, искусственное дыхание тебе Веласкес делать будет, как тот, кому помирать уже не страшно.
— Эй, — раздалось приглушённое. — А чего сразу я?
Брок хохотнул и хлопнул Барнса по бедру.
— Пора вылезать, а то детишки смотри как волнуются, — и уже громче добавил для бойцов: — Живой и заёбанный! Кто рискнёт поинтересоваться почему?
За дверью сразу всё стихло.
— Знаешь, — Баки поднялся, подняв и Брока, вымыться все же стоило, — мне иногда кажется, что вне миссий, вне пиздеца, ты не командир боевого подразделения Страйк, а воспитатель детсадовской группы, в которую и я, надо сказать, вхожу. Потому что ни с кем, кроме тебя, я не работаю. Они или боятся меня, или мне не нравятся.
Баки говорил и намыливал Брока всего очень споро, но все равно словно ласкал руками, глазами, только что языком мыльную тушку не облизывал.
— Очень даже возможно, — фыркнул от попавшего в нос мыла Брок, отзеркаливая действия Барнса. — Сколько я с вами вожусь вне рабочего времени? Каждого надо погладить, похвалить, выпороть за проёбы, объяснить, как никогда нельзя делать, и всё это я один.
— А ты Стива попроси тебе помочь, — рассмеялся Баки, брызгая в Брока водой, и плевать он хотел на то, что вода эта лилась на них сверху в полном объеме. — Или, хочешь, я попрошу. Скажу, что у тебя детский сад и мне с вами стало скучно, так он прибежит и построит так, как и не снилось.
