С крепкими сигаретами и взрослыми наркотиками.

Чтобы осмелиться пуантами, набитыми стеклом, ударить по лицу зубастого премьера. Да не раз. Чтобы в исступлении до изнеможения разучивать новые, странные танцы. Улыбаться чужим альфам, позволять щупать себя за зад, особенно развязно, если смотрит Фред, если у него сводит скулы от ревности. И трахаться с ним в каждом темном углу. И не должно быть правильно и справедливо.

Главное — приятно.

Лоренс не знал, в какой момент в жизни наступил всесторонний пиздец. Он обнаружил себя уже глубоко в этом дерьме.

****

В стареньком коттедже Генри редко теперь встречалась вся семья. Те, кто были когда-то дружны, или разъехались, или попросту умерли. Как родители Фреда и анатэ Лоренса.

Генри жил один. В спальне на тумбочке, в ванной за зеркалом, в кухне на холодильнике — везде скапливались баночки с таблетками. От того и этого. Чаще всего — сердечные.

— Пап, не вредничай. Переезжай ко мне. Серьезно, так будет проще для всех.

Лоренс вздохнул. Он с трудом выносил здешний запах и в последнее время, перед тем, как зайти, вдыхал что-то, чтобы не чувствовать его. Да и разговоры со стариком становились попроще. Не задевали.

— Говоришь, как будто мне нужен особый уход, — Генри отмахнулся и вразвалочку прошагал к холодильнику. Чтобы протиснуться между столом и стеной пришлось повернуться боком. Но он на это только улыбнулся. А Лоренс подавил недовольную гримасу. — Я здесь ко всему привык. Мне хорошо, и до магазина близко. Сосед приходит по субботам посмотреть футбол. Тебе же не сложно приезжать ко мне иногда.

— У меня восемь выступлений в неделю, пап. Мне не сложно. Мне некогда.

— Ну, если ты будешь заглядывать пару раз в месяц, это больше, чем раз в пять лет, правда?

Его слова звучали жалко, и улыбка выглядела еще хуже. Он напоминал старую побитую собаку, которую бросили хозяева. Не совсем прогнали, но из дома вышвырнули во двор. Лоренс скучал по отцу. Знал — у них нет общих тем для разговоров или интересов, но не хотел оставлять здесь. Больного и одинокого.

— Слушай, давай хотя бы временно? Не понравится у меня — всегда сможешь вернуться. И в магазин за тебя там сходят, и приготовят. Если захочешь, мой водитель будет привозить этого твоего соседа по субботам.

— А задницу подтирать будут?

Лоренс закрывает лицо руками и смеется.

Истерически.

На грани слез.

========== Без названия ==========

В обычные дни Фред — серьезный альфа, прожженный финансист, который не гнушается самыми темными и грязными обманами, волк с Уолл-стрит, мерзкий тип, наркоман и извращенец.

А в дни необычные он с ног до головы измазан краской и на всю кухню горланит детские песенки. За Рапунцель поет тоненьким голосом, насколько может, а за злого колдуна — грубым и рычащим. Он гоняется за сыном, поскальзываясь на лужах воды, а когда падает — замирает на полу и прикидывается мертвым.

— Папа! Киса, киса! — младший сын — омега — тянет его за волосы. У него руки в зеленой краске. Теперь и волосы Фреда тоже.

— Бу! Я тебя сейчас съем! Иди ко мне!

Полли убегает, подскакивая, с восторженным визгом. Останавливается у стены и ждет, когда Фред погонится за ним.

— Пап, нарисуй кота, — Уокер уже большой. Настолько, что начинает реветь, если кто-то называет его маленьким альфой и сюсюкает. Он тоже весь в краске и протягивает кисточки.

— Кота? Да сколько можно? У нас вся кухня в них!

Котов много. Они на стенах, на окнах, на дверцах шкафов. В какой-то момент бумаги для рисования стало мало, и творческий процесс слегка вышел из-под контроля.

— Нет, на мне. Как будто я — кот.

— А-а, ну давай.

Кошачья морда на детском лице выходит хреново. Но Уокеру плевать. Все зеркальные поверхности, какие были, больше не отражают, он себя даже не видит. А Полли нравится. Он забыл об угрозе быть съеденным заживо и подбегает, талдычит: «Киса, киса!»

Фред не слышал, чтобы маленькие котятки ездили на спинах больших, толстеющих и неповоротливых котов. Но Полли рад кататься на папе. Уокер завидует ему и тоже влазит верхом на Фреда.

— Что вы здесь устроили? Меня не было полчаса, — Лесли застревает в дверях. Он слишком чистый, чтобы соответствовать празднику.

— А что такого? Нам весело! И эти зеркальные шкафы все равно меня достали.

Больше всего потому, что теперь отражают и первую седину, и нависшее над ремнем брюхо.

Фред тихо шепчет Полли:

«Иди, обними анатэ»

*****

Фред сжимает зубы и отворачивается от Лоренса. У него внутри все горит и клокочет.

Нет. То, что вытворяет Лоренс, — даже не жесткий флирт с чужим альфой. Это уже, блять, легкий секс. Как он смотрит на этого хмыря, улыбается, щебечет на французском, позволяет прикасаться. К талии, шее, щеке. Фреду хочется схватить Лоренса за волосы, и повязать здесь, при всех. Оттрахать, чтобы и он и остальные знали, кому он принадлежит, кто его альфа. Чтобы не забывал.

Фред не может подойти сейчас. Слишком много людей, все друг друга знают.

А Лоренс все отлично помнит и понимает. Он делает это специально. Он всю жизнь, даже в детстве, дразнил Фреда. А теперь проделывает это с мастерством бывалой шлюхи.

Фред почти бежит, когда хмырь отходит от Лоренса. Потом притормаживает и дальше идет спокойно, от столика к столику. Чувствует себя погано.

— Веди себя скромнее, — тихо цедит он, изображая на лице улыбку и доброжелательность. — Отшей его.

— После банкета мы поедем ко мне.

Легкомысленно, невпопад и совсем не то, что хочет услышать Фред.

— Ты…

Фред отставляет бокал с шампанским. Только что он чуть не треснул в его пальцах. Нужно держать себя в руках. Лоренс всегда был смирным. Не возмущался и не бунтовал, так что теперь?

— Лоренс, не зли меня.

— А ты не злись, Фредди. Знаешь, каких он мне звезд с небес наобещал? Это не те синяки, что после тебя остаются.

— Тише, — Фред осторожно осматривается. Не хватало только, чтобы их заметили шепчущимися.

Паранойя.

Никто не обращает внимания. Темно, много народу, музыка, какая-то программа у сцены. Хмыря поблизости нет.

— Мне надоело прятаться по углам. Сколько можно этой секретности. Никто ничего не скажет. Всем плевать. В Европе такому и не удивились бы. Подумаешь, разница в возрасте и родство.

— Ты, блять, серьезно не понимаешь? Я женат. У меня дети.

— Вот и реши, хочешь ты ебать сухаря Лесли или меня. Потому что я после банкета поеду к себе. С тобой. Или с ним.

Лоренс помахал рукой и улыбнулся, привлекая внимание хмыря. Но на самом деле — Фреда.

****

Вещи собраны, решение принято.

Фред не позволит Лоренсу спать с другими альфами. Да и вообще, он прав! Какого хрена Фред не может свободно и открыто жить с истинным. Что за бред?

Фред забирает ключи от машины и кабинета. Его шатает от выпитого на банкете, но плевать. Он и не в таком состоянии садился за руль.

Голос Лесли догоняет на пороге.

— Ты сошел с ума.

Фреду бы уйти. Шагнуть на улицу, захлопнуть дверь. Вот тогда жизнь потечет иначе. Как? Хрен поймешь, но будущее изменится, это точно.

— Конечно, сошел! Я же столько лет от себя бегал! Не дурак ли?

— Еще какой.

Лесли в пижаме, растрепанный, но совсем не сонный. Он не упрекает и не просит остаться. Это сбивает с толку. Фреду кажется, он теперь должен оправдаться, прежде чем уйти.

— Слушай, ты с самого начала знал обо мне и Лоренсе. Я не могу так больше, понимаешь? Ты всегда меня понимал.

— Понимаю, — Лесли кивает. — Ты сейчас уедешь к своему истинному, успокоишь тело и расслабишься. А завтра утром о вас узнает дядя Генри, днем об этом будут пестрить все газеты, а после обеда я подам на развод и заберу детей.

— Неужели? Моих детей?

Фред сердито рычит и отбрасывает чемодан. Притягивает Лесли к себе за воротник. Чушь! Ни один вменяемый адвокат не пойдет против Фреда. Зачем кому-то лишние проблемы? Да он может раздавить Лесли одним пальцем.