У стены напротив учительской несколько человек. Лоренс увидел растерянный взгляд Николе. Друг пожал плечами, отступая в сторону и кивнув на доску.

Лоренса заменили на Клаудио в главной партии.

— Дерьмо! Что за хуйня?

Лоренс бьет ладонью с размаху по стене, хотел пнуть, но сдержался. Ноги следует беречь.

— Ты же знаешь месье. Он ничего не объясняет. Лоренс, стой! Нарвешься!

Лоренс не слышал окриков. Он уже бежал в малый зал, где в такое время ошивался Циркуль. Он принимал решения, как царек самодержец! Разве можно взять и выкинуть Лоренса за неделю до премьеры! Сколько он тренировался и репетировал!

Повтор, повтор, повтор. Триста сорок девять, триста пятьдесят. Каждый элемент, каждое, сука, движение!

И ведь это не просто концерт! На них придут посмотреть люди из серьезных театров, хореографы со всей Франции и не только. Говорят, даже какой-то премьер из Москвы. И что? Лоренс останется за кулисами?

За что?

Циркуль узнал о травке? Да, за это он вполне мог проучить таким способом.

— Почему вы сняли меня?

— Ты не сможешь танцевать.

Циркуль был в своей обычной одежде, не растягивался и не придумывал новый танец. Такое чувство, будто он ждал Лоренса.

— Еще как смогу! Я танцую лучше Клаудио! Я танцую лучше всех! Я всю партию знаю на зубок. Я могу хоть сейчас станцевать ее от начала и до конца!

Он понимал, что кричать на Циркуля — плохая идея. Но, черт возьми, как же это обидно! Он уселся на пол, торопливо меняя обычную обувь на балетки. Сдерживает слезы. Кусает губы.

Доказать! Срочно показать Циркулю на что способен!

— Вы же знаете, что я могу. Посмотрите!

— Лоренс.

Он застывает.

Месье Буссоль не называет его по имени. Никогда. И в другой раз он бы посмеялся над тем, что Лоренс танцует лучше всех, сказал бы, что Лоренс бездарность чуть больше, чем совершенно безнадежная.

Он передает сообщение от отца.

А потом опускается на пол рядом с Лоренсом. Пока тот беззвучно кричит в ладони и сотрясается, осторожно гладит по спине и ничего не говорит.

«Анатэ умер»

****

Слезы текут и текут. Глаза болят, нос болит, в голове шум.

Лоренс устал. Он хочет спать. Он выкурил всю спрятанную у Николе травку. Она не помогла. Теперь еще хуже. Он идет в зал. Справляться со слезами привычным способом, которому научил Циркуль. В темноте. Музыка не нужна. Она в голове.

Лоренс крутит и крутит фуэте. Не считает. Не переходит в танец. Он хочет только убрать эту боль изнутри. Оборот, оборот, оборот. Словно он — пружина, и с него виток за витком слетает негатив.

Слезы сохнут. Шум и головокружение вытесняют мысли.

Левая нога кровоточит. Он плохо обулся. Плевать. Какая разница? Завязывает балетки правильно.

Так и боли почти нет.

Танцует свою партию. Просто так.

Для себя.

========== Параграф 13 ==========

Фред едет встречать Лоренса не потому, что хочет или должен.

Потому что не может не ехать.

У него в голове звучало: «Я не поеду. Я сорвусь. Я наломаю дров». Твердо и решительно. И он уже оплачивал стоянку перед аэропортом. Фред разминал кулаки, словно собрался подраться. Но долгие годы его настоящий бой только с самим собой.

Фред не навещал Лоренса в Париже, и мог довольствоваться лишь памятью о том, каким он уехал: худощавым сопляком с красиво накрашенными губами. Были еще фотографии, где лицо пряталось под слоем театрального грима, а костюмы — один нелепее другого. Время смешивало в воображении Фреда два этих образа, собирая совсем не соблазнительную картинку. Это утешало. Дарило надежду, что, когда они встретятся, ничто не дрогнет в душе Фреда. Он окружил себя таким количеством красавчиков, что размалеванный, нескладный Лоренс должен был попросту утонуть в их блеске и великолепии.

Воображение сыграло с Фредом злую шутку, не сумело даже немного приблизиться к реальности. А реальность оказалась к Фреду жестокой.

Как всегда.

Фред остановился рядом с другими встречающими и сразу же увидел Лоренса. Точнее, он увидел только Лоренса. Его окружала безликая и бесформенная серая человеческая масса.

Лоренс светился.

Растрепанные волосы, как гребанный космос или совершенная тьма. Они только еще сильнее притягивали взгляд к лицу. К губам. Фред сжимает спинку кресла. Дыхание сбивается. Сердце то замирает, то начинает биться чаще. Какой он дурак! Конченный кретин! Внутри него тугой пружиной закручивается все то, что он столько лет носил в себе. Страхи, мечты, ненависть, желания. Болью спускается от груди ниже, в живот. И еще ниже. Мысли редеют и теряются. Есть только одна, огненной пульсацией в висках.

Где?

Фред смотрит вокруг. Ищет. Ему попадается табличка семейного туалета. Отлично! В таких всегда много места. И разве же они не семья? Люди отступают от него. Альфы — посмеиваясь, понимающе хмыкая, омеги — краснея и смущаясь. Они, вероятно, думают, что Фред в нетерпении ждет любовника, по которому дико соскучился и уже невмоготу. Все почти так и есть.

Лоренс подходит. Смотрит удивленно. Или испуганно?

Похуй!

Фред хватает его за руку, дергает на себя.

Пружина срывается.

Губы! Наконец-то, блять!

Он рычит, кусает. Страсти в нем поровну со злостью. Прижимает Лоренса. Хочет, чтобы они слились в целое, чтобы кожа стала одна на двоих и сердце тоже. Волосы в кулак. Одежда! Как же она бесит!

Табличка семейного туалета — как гребанный маяк. А Фред — танкер, всерьез решивший разбиться о скалы.

Рвет дверцу, пихает Лоренса вперед. Поворот замка. Лоренс не отбивается. Еще бы он попробовал сделать это.

Давний бой окончен. Фред повержен.

И плевать на нормы, нравственность, чужие взгляды и прочее дерьмо в том же духе! Он старался, он хотел быть правильным, совладать с природой. Но куда ему против нее? Это его истинный! Он взрослый. Спиной вжат в холодный кафель, ногами обхватил Фреда, хрипит.

И течет.

Это все, что Фреду нужно знать.

Все, что он может

и

хочет

знать.

****

Они сидят на полу сортира молча. Фред у одной стены, Лоренс — у другой, каждый разными словами думает об одном. О том, что случилось. Фред оглядывается, находит пиджак, а в нем — пакетик с порошком. Кредиткой делает дорожки на бочке унитаза — давненько он не нюхал так, почти по-юношески. Скручивает президента в трубочку.

Шумный вдох.

Лоренс наблюдает. Забирает купюру, повторяет в точности.

========== 007. ==========

Лоренс не знал, в какой момент он понял, что в жизни наступил всесторонний пиздец. Он честно старался в этом разобраться и вдруг обнаружил, что долго и вдумчиво размышлять — вовсе не его сильная черта. Он привык жить линейно и по чьей-то указке. На себя он рассчитывал только в танцах и думал, что его тело — единственное, чем он может управлять.

Черта с два!

Тело оказалось не в его власти. Он не мог приказать себе не течь при виде или мыслях о Фреде. Не мог сопротивляться, когда тот трахал его. И не хотел. Разуму Лоренс тоже был не хозяин.

Все, что казалось ему логичным, понятным и простым, сломалось. В Америке балет — не то, к чему он привык. В Америке вообще все не то, к чему он привык. Его парижская школа, которую он столько лет считал почти тюрьмой, оказалась прочным и безопасным коконом, из которого его выкинули в настоящую жизнь. Быструю, холодную и злую.

С совсем другим балетом.

Со стеклами в пуантах, похотливыми хореографами, премьерами, которые не настолько талантливы, насколько стервозны и зубасты, с театром, где классику превращают в шоу, с банкетами после каждого представления, там ты больше не танцор, а объект чужой роскоши, который выкупили на вечер у руководителя труппы. Как шлюху. И танцевать не главное правильно. Главное — эффектно.

С новым Фредом.

Где он не друг и кузен, а любовник и истинный. И у него семья — Лесли и дети: они на первом месте. Открыться нельзя. Посмотрят косо, правильно поймут. Да и о чем говорить и мечтать? Истинность и отношения — не одно и тоже, близко не стояли. И чувства не главное. Главное — секс.