Тео взял сухую кисть истинного и поднес к своему лицу, мягко прикоснулся губами. Не продуманный жест доброй воли, все получалось интуитивно. Старик с каждой секундой становился в его глазах моложе, красивее.

— Вовсе не удивительно. Из всех, кого я рассчитывал, только два процента истинных подходили по возрасту и жили в одной стране. Чаще всего география и разброс возрастов напоминали мне странную игру Господа. Будто он смотрел на карту Мира и думал: вот, родился альфа в Японии, будет интересно, если его истинный — американец. Пусть они встретятся во время Второй Мировой после бомбежки Перл-Харбор. Хорошо, если омега на шесть-семь лет младше. Даже если на десять или пятнадцать — не страшно. А вот если разница в возрасте полвека и омега старше…

Вольф не стал рассказывать Тео, как жесток бывает в этом вопросе Господь. Он публиковал статьи на эту тему: сколько препятствий может стоять на пути. Расстояние и время — простейшие из них. Бывают случаи, когда истинных не двое, а трое. Например, альфа истинный двоим омегам, но химия у него только с одним из них, а другой — третий-лишний. У бет и гамм тоже есть истинные, и представители одного рода могут быть парой друг другу.

Их случай не самый худший.

Вольф наблюдал, как легко Тео проявлял нежность. Будто и не замечает, что перед ним почти мертвец. Смотрит, как на молодого, прекрасного юношу. Касается губами руки, как если бы целовал кисть принцу. Разве можно обрести на старости лет большее счастье? Тео — философ, он обязательно найдет смысл жизни после его смерти.

Они проговорили весь день. Лучший день из прожитых Вольфом. Никогда еще он не ощущал себя таким молодым и любимым. Тео окружил его заботой и вниманием. Вольф чувствовал, что он не притворялся, не делал это из жалости, не потому что должен. А потому что хотел. И от этого на сердце было светло и спокойно. И чуточку больно от счастья.

— Я приду завтра, — пообещал Тео перед уходом. Он поправил одеяло и задернул шторы, чтобы свет фонаря с улицы не мешал спать.

— Нет. Не нужно. Это был прекрасный день, я хочу запомнить его таким. Не рви мне и себе душу.

Вольф знал, так будет лучше для них обоих. Но в первую очередь — для Тео.

****

Приемные часы в больнице ограничены, о чем Тео и сообщили, когда он попросил увидеться с Аргосом. Весь день в компании Вольфа напоминал приятный и спокойный сон. Просыпаться после таких видений бывает обидно и даже немного болезненно. С болью Тео — саднящей и нудной — можно справиться простым самовнушением. Но Тео боялся заглядывать в себя, и уж тем более — копаться в душе. Он позвонил Аргосу, надеясь хотя бы по телефону узнать, как друг себя чувствует.

Через десять минут они сидели в больничном парке. Аргос вылез из палаты через окно и спустился по пожарной лестнице. Вопросы о его самочувствии сами собой отпали.

— Терпеть не могу больницы. Они тут думают, что если запрещают курить, встречаться с друзьями и есть любимую еду, то делают мне одолжение. Идиоты.

— Они заботятся о твоем здоровье.

Аргос зажал сигарету зубами и чиркнул зажигалкой. Та только сверкнула, но огонек не появился. Аргос сердито покосился в сторону больницы, будто подозревал, что отказавшая зажигалка — дело рук врачей. Он отложил ее на край скамейки и вытащил спички, подмигнул Тео. Тот слабо улыбнулся.

— Что у тебя стряслось?

— Тебе интересно?

— Да.

Тео решил, что вид у него настолько измученный и жалкий, что даже Аргос согласился вникнуть в его глубинные переживания. Тео рассказал о Вольфе. Постарался коротко, а когда хотелось пуститься в размышления (то есть, почти после каждой фразы), сам себя останавливал. Аргос слушал молча, но терять сознание на этот раз не стал. Чем больше Тео говорил, тем сильнее нервничал. Под конец голос срывался, и приходилось делать паузы, прежде чем продолжить. Когда Тео замолчал, Аргос протянул ему сигарету.

Тео забрал ее и повертел в пальцах. Очень хотелось закурить. Он живо представлял, как фильтр коснется губ, как во рту будет пощипывать, как после первой закружится голова. Но потом станет проще. И что? Восемнадцать месяцев насмарку? Отказаться от осмысленного решения, повинуясь мимолетному импульсу? Тео убрал сигарету в нагрудный карман.

Необычная мысль пришла в голову, и Тео снова достал ее, поднес ее к носу, вдохнул запах табака. Вдруг удастся так вытравить из легких, а заодно и из сердца Вольфа?

— А ты звонил своему Мило?

— Зачем? Я еще в себе не разобрался и не знаю, как поступить. Ты прикинь, как он отреагирует, если я позвоню и скажу, что встретил истинного. До рассказа о разнице в возрасте дело не дойдет.

Тео чувствовал себя чудовищем и лжецом, словно он обманывал обоих омег и заставлял их страдать. Но определиться, принять решение, как ему жить дальше, не получалось. Тео нужно было больше времени. А его-то как раз у Вольфа почти не осталось.

— Начни со старой-доброй фразы: «дорогой, только не волнуйся». Я всегда любил наблюдать, как ведут себя люди, когда слышат это.

— Ага. Или: «дорогой, ты сидишь? Сядь».

— Есть еще: «дорогой, у меня две новости».

Тео засмеялся, но улыбка быстро сошла с лица. Вариантов, как начать разговор, — много. Беда в том, что он понятия не имел, как продолжить, а главное считал, что в любом случае по возвращении найдет свои вещи в помойке, и Мило больше не увидит.

— Я не уверен, что полечу завтра домой. Не могу оставить его.

— Надеюсь, Мило не приедет в аэропорт тебя встречать. Иначе получится обидно и в духе сбежавшего жениха.

Тео молча посмотрел на Аргоса, прищурив один глаз. Какое счастье, что у него давно выработался иммунитет к утешениям Аргоса, которые больше похожи на желание творить зло и раздор. Если не беситься от легкомысленных и небрежных формулировок, приходилось согласиться — он прав.

****

Тео казалось, что у него поднялась высокая температура, тело ломило, и в голове шумело. В таком состоянии не просто собраться с мыслями. Уснуть не получалось. Когда он проваливался в дремоту, его преследовало одно и то же беспокойное видение — Мило смотрел на него с укоризной и на глазах старел. На лице проступали морщины, пятна, кожа тускнела, появлялись залысины. Он превращался в Вольфа. И тот тоже не улыбался, а глядел с обидой.

Тео вздрогнул и почувствовал, как взмокла на нем футболка, прилипла к спине. Он отыскал в баре виски и выпил.

С утра он трижды собирал и разбирал чемодан. До рейса оставалось шесть часов. Решение пришло само, вместе с болезненным уколом в сердце. Тео должен ехать к Вольфу.

Сейчас!

В такси стало совсем плохо. Сердце раздалось болью, будто по нему елозили тупой пилой. Перед глазами появился Вольф. У Тео никогда не было проблем со здоровьем, и он понял, что это не его сердце.

Это его истинный умирает.

Нужно торопиться! Приехать к нему, сделать что-то! Тео побелел, липкая испарина выступила на лбу и висках, он сжимал рубашку на груди и тяжело дышал. Господи! Неужели он опоздает опять?

Тео хрипло попросил водителя ехать быстрее, но как сам добрался от стоянки до кардиологии — не помнил.

Вольф лежал на кровати. Рядом стояли врач и медбрат. Последний занимался аппаратом жизнеобеспечения, который больше не жужжал и не пищал в унисон с сердцебиением омеги. Он был выключен.

— Сделайте что-нибудь!

— Господин Шульц подписал отказ от реанимации.

Тео приблизился к кровати, продираясь сквозь плотный туман боли и отчаяния, и склонился над телом истинного, прижал ладони к его груди. Там внутри еще что-то билось, но совсем неуверенно.

Вольф не страдал, не издавал никаких звуков и казался беззаботным. Не было гримасы боли — наоборот, легкая спокойная улыбка. Он не приходил в себя.

Тук-тук

Тук

Тук

…

Тук

…

…

…

Сердце Тео пронзила сильная рвущая боль. Она отразилась в каждой клеточке тела, разлилась под кожей, а потом исчезла.

Оба сердца остановились.

Прошло несколько долгих секунд, и в груди у альфы возобновился стук, отражаясь в омеге тишиной.