Ему все чаще виделся Ким, и чем лучше становились их отношения, тем сложнее было не добавлять в них интимного подтекста. Шон интуитивно понимал — Ронвуд примет это в штыки, и все, чего он добился за долгие месяцы, просто утечет, словно вода сквозь дырявое ведро. Он боялся спугнуть брыкливого Кима, сделать какую-то ошибку и отвратить от себя. Конечно, дальше приятельства все так и не зашло, но и это уже много. По крайней мере, в промежутках между желанием подраться они смеялись над общими шутками и даже порой проводили время вдвоем, без друзей Ронвуда и его блядского омеги. Шон никогда не думал, что станет конкурировать со смазливым и надменным рыжим омежкой за внимание дерзкого зубоскала Ронвуда.

Шон потерял интерес ко всему, что хоть как-то не было связано с истинным. Он стал замкнутым, задумчивым и молчаливым. Мел знал причину и пробовал всячески подбодрить друга, но ничего не выходило. На вопрос, как Томсон может помочь, ответ всегда был одинаковый: «Сделай так, чтобы Ронвуд стал омегой и любил меня». Но на подобное Мел был не способен и потому использовал привычный метод: шуточки и подколы, которые хотя бы ненадолго отвлекали Шона.

А вот от родителей ждать снисходительности не приходилось. Тем более, перемена в Шоне была им непонятна и раздражала. Анатэ надоедал постоянными требованиями, чтобы Шон ездил на дни открытых дверей в колледжи и университеты, записывался на какие-то школьные олимпиады и конкурсы, писал вступительные эссе везде, куда только можно. Ему в голову пришла идея, что Шон должен учить испанский, и весьма недальновидно он заменил одну из тренировок с Ронвудом на занятие с репетитором. Такого протеста он и отчим прежде не видели. Шон заявил, что не будет пропускать прыжки перед соревнованиями и, если от него не отстанут, то бросит вообще все дополнительные предметы. После он, разумеется, смягчился, боясь разочаровать родителей и оставить их недовольными, и отрезал один час в субботу от и без того сильно усеченного личного времени. Но по крайней мере никто больше не посягал на их встречи с Кимом.

Сегодня, проснувшись рано утром, едва начало светать, Шон почувствовал, как дико бьется сердце и пот стекает по лбу и вискам. Он недовольно рыкнул и выругался, поднимаясь. Без двадцати шесть. Теперь досыпать нет смысла, нужно принять душ, отправить постель в стирку и занять себя чем-то.

«Ким, наверняка еще спит», — подумал Шон, покосившись на свой мобильник. Глупо и наивно писать Ронвуду. Тот поржет над идиотской влюбленностью Шона, которую сам не разделял. К этому фрукту нужен был другой подход. Осторожный и медленный. Лучшее — делать вид, будто его интересует Ким только в качестве друга, и не рассказывать, как дрочит на него под душем. Но он знал, что долго так продолжаться не может: рано или поздно все напряжение и желание вырвутся наружу, и неизвестно, какой тогда оборот примут их отношения с Кимом.

Душ не спасал. Новые и новые волны жара, а заодно и возбуждения пробирали тело Шона. Дрочка тоже не помогла, стало только хуже. Ну что за напасть? Он быстро оделся и зашнуровал кроссовки. Пробежка по холодному и свежему воздуху — это то, что сейчас нужно, должно помочь выветрить дурацкое состояние.

Шон бегал нерегулярно, считая, что ему вполне хватает физической нагрузки на прыжках. Но когда появились такие приступы, чтобы снять напряжение он выходил в парк или мотался по округе, пока не начинал чувствовать себя лучше. Сегодня ноги сами несли его куда-то, и Шон не следил за сменой декораций, поддавшись мыслям о Киме и планировании их будущих встреч. Он все выдумывал способ, как сблизиться с ним еще сильнее, перейти на другой уровень, более близкий. Но пока в голову приходила только идея убить Хамильтона, чтобы не путался под ногами.

Он опомнился, лишь когда в нос ударил знакомый запах. Шон потерянно огляделся по сторонам. Оказалось, он преодолел несколько районов и добрался до леса недалеко от дома Ронвуда. Здесь было полно тропинок для пробежек и часто можно встретить кого-то. Но не в субботу в такую рань! Шон еще раз глубоко вздохнул, и сердце его забилось чаще, пах сдавило желанием, и кровь прилипла к лицу. Он, словно дикое животное, почувствовал запах Кима и прибавил ходу, преследуя шлейф. Вот и Ронвуд! Бежит себе, заткнувшись наушниками, и в ус не дует. Звать бесполезно, не услышит. Шон догнал его, резко выдернул наушник, собираясь что-то сказать. Но слова застыли в горле и превратились в вязкую и горьковатую слюну.

Ронвуд рыкнул от неожиданности и, не заметив ветку на земле, споткнулся о нее и кубарем полетел вниз.

— Какого хрена ты здесь, МакКензи, — недружелюбно, как бывало раньше, буркнул Ронвуд, сверкнув злым взглядом.

— А ты чего падаешь на ровном месте? — Шон наклонился к нему, чтобы помочь подняться, но получил за свой благой порыв по руке. — Ебнутый ты, да?

— Вали отсюда! Преследуешь меня что ли?

Шон заметил, как Ким поморщился и непроизвольно схватился за низ живота. Его самого трясло от странного наваждения и жара, все злило, и даже мысли путались, становились категоричными и прямолинейными. Ну не хочет Ронвуд — и пошел к черту, Шон просто побежит дальше. Он распрямился, но запах не отпустил его. Они, оба взмокшие после бега, рассерженные, одновременно втянули воздух, и Шон улыбнулся, ощутив, наконец, омежьи нотки. У Ронвуда началась следующая течка! Как раз вовремя! Он подался к нему, не в силах бороться больше со своим желанием. Мысли были где-то на периферии.

— Ты что, взбесился? Не смей, МакКензи! Не трогай меня, придурок! — зарычал Ким, но слабо, вздрагивая от судороги в животе и морщась. Он тоже отлично понял, в какой находится ситуации — истинному сложно устоять, ощущая течный запах.

— А что? Пойдешь к тому, с кем в прошлый раз три дня зависал? — зло и ревниво, не отдавая отчета ни словам, ни действиям, спросил Шон. Его накрывало тяжелой волной возбуждения и перед глазами появился туман.

— Не твое дело, ублюдок, — все же отбрыкивался Ронвуд, хотя не так яростно, как тогда в раздевалке. Что-то неуловимо изменилось в нем. Вроде он не против, но при этом напуган и не в силах совладать с собой, расслабиться и поддаться. Всему виной привычка быть альфой, лидером. И не сдаваться.

— Мое! Ты мой истинный, все что касается тебя — мое дело! — заспорил с ним Шон, нависая сверху и перехватив кулак, который летел прямиком ему в челюсть. — Я обещаю, никто не узнает, — шепнул он в шею Кима, тут же ее целуя. — Я никому не рассказал, что ты гамма, и об этом тоже не скажу. Это будет наш секрет, обещаю, Ким.

Ронвуд зарычал, оскалившись, и попытался оттолкнуть его, но наоборот, оказался спиной на земле. Он схватил Шона за волосы и сжал их в кулаке, сердито морщась и клацая зубами. Во взгляде сквозило сомнение. Он не верил, что Шон сдержит слово, боялся и уже привык отрицать их связь и свой пол. Но сейчас они находились так близко и между ними было так горячо, что, казалось, они вот-вот сплавлятся, став одним целым раз и навсегда. Шон хотел этого! Чтобы в один миг, как по волшебству, все вдруг решилось, стало легко и понятно. Вот только он успел усвоить — с Ронвудом не бывает легко и быть не может понятно.

Не дожидаясь ответа, Шон навалился на Ронвуда, на всякий случай стискивая его запястье, кусая кожу на шее и ключицах. Его впервые так сильно выкручивало и хотелось не просто трахнуть Ронвуда, а непременно повязать, сделать сцепку и присвоить, впиться зубами в холку, чтобы каждый знал, что они вместе, и никто не смел приближаться к его истинному. Тем более, всякие там рыжие омежки.

Ронвуд неожиданно воздержался от замечаний, протестов и угроз. Он в грубой и злой манере отвечал на ласки Шона, кусаясь в ответ, сжимая его плечи и рыча. Ни о каком нежном сексе, с долгой прелюдией и пошлыми разговорчиками, не шло и речи. Было очевидно: они оба хотят одного, и Шон торопился, чтобы толкнуться в Ронвуда, стаскивал его спортивные брюки, расправляясь со своим бельем.

— У тебя гон что ли? — все же подал голос Ким.

— Не знаю, возможно, — невнимательно буркнул Шон, натыкаясь ладонью на острую ветку и чувствуя, как та распорола кожу. Да уж! А ведь кто-то может побежать по этой тропинке и увидеть их. Да и плевать! Все сейчас неважно! — Раньше не было.