Кэлли хмыкает.
– Твоя старая соседка? Да уж, супернадежный источник. Ари не была проституткой.
Я поджимаю ноги и сажусь по-турецки. Икры болят от вчерашней ходьбы.
– Мэри, наверное, где-то об этом услышала.
– В этом городе какого только дерьма не болтают. – Кэлли снова поворачивается к зеркалу, решив вместо косы сделать пучок. – Старшеклассницы не занимаются проституцией на стоянке для грузовиков.
Так и хочется сказать: «В твоем мире, может, и нет». Но я не собираюсь обижать Кэлли просто потому, что могу.
– Ты сильно удивишься, – говорю я вместо этого, – но в новостях была целая история о таких девушках в Колумбии. Они искали клиентов через сайт «Крейгслист» и зарабатывали по несколько тысяч баксов в неделю.
Кэлли приоткрывает рот.
– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.
– Я слышала, как она рассказывала о чем-то подобном на обеде в прошлом году, – говорит Кэлли моему отражению в зеркале. – Спрашивала Ника, нужно ли ей разрешение родителей для того, чтобы открыть банковский счет.
Я осматриваю грязные подошвы своих носков.
– В этом есть смысл. Если она хотела скрыть, сколько денег зарабатывала.
– Или если не хотела, чтобы ее папенька-психопат контролировал каждый ее шаг. – На лицо Кэлли набегает тень. Я знаю, она всегда боялась Дэрила Каучински. Иронично, но ее никогда не пугал мой отец с рябыми зубами, бесстыдно курящий травку на парадном крыльце. Наверное, потому, что он хоть и кричал на нас с Джос, угрожая выбить из нас всю дурь, но рукоприкладством все же никогда не занимался.
– Ари говорила еще что-нибудь странное? – спрашиваю я Кэлли.
Она пожимает плечами.
– Мы с ней не разговаривали с конца десятого класса.
Я молчу, пока Кэлли стягивает с себя футболку с надписью «Пенсильванский чемпионат по вращению жезла», в которой спала. Она замечает в зеркале мой взгляд и краснеет. Наверное, забыла, что мы уже десять лет как не переодевались друг перед другом.
Я отвожу взгляд, пока Кэлли натягивает топик.
– Что между вами произошло? – спрашиваю я.
– О чем это ты?
– О вас с Ари. Вчера ночью ты сказала: «Я так перед ней и не извинилась».
Не могу сознаться Кэлли о том, что знаю: она удалила Ари из друзей на «Фейсбуке», – не признавшись притом, что следила за ней все эти годы как ненормальная.
Она возится с пучком на голове. Ей явно стыдно.
– Ничего такого не случилось. Я на ней срывалась, и она в конце концов от этого устала, как я поняла.
Я поднимаю брови.
– И все?
Кэлли пожимает веснушчатым плечом.
– После того как ты уехала, моей лучшей подругой автоматически стала она. Она была такой приставучей, что это действовало мне на нервы. – Кэлли вздыхает, поправляя челку. – Короче, если это и правда – то, чем она занималась в Мейсоне, – в нашей компании она об этом никому не рассказывала. Никто бы не смог сохранить такое в секрете.
– Кто-то ведь должен был знать, – говорю я. На меня наваливается безысходность. Я скорее выколю себе глаза, чем постучу в дверь к Мэри Дюрелз и спрошу, кто ей сказал, что Ари себя продавала.
Кэлли поднимает голову и какое-то время молчит.
– Есть один способ это выяснить, – говорит она. – Можно самим поехать на стоянку грузовиков, поспрашивать, видел ли кто-нибудь Ари.
Вероятно, это пустая трата времени. Остальные девушки, промышляющие на стоянке грузовиков, после выхода сегодняшней газеты с лицом Ариэль на первой полосе сбегут из страха перед полицией и, скорее всего, не появятся там еще несколько дней. Ну а кто останется, явно не станет болтать. И уж тем более – с нами.
Но тюрьма округа Фейетт находится как раз по дороге к стоянке грузовиков. Когда Джослин навещала отца той ночью, она могла оставить зацепку, по которой ее можно отыскать.
– Конечно, – говорю я, – можно начать оттуда.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгивать на месте, пока Кэлли просит у Мэгги минивэн. У меня хорошее предчувствие. Из тюрьмы я уеду только с номером или адресом сестры. Мне просто надо убедить Кэлли остановиться там по дороге домой из Мейсона.
Мэгги просит нас не обедать ни в каких кафе, потому что у нее осталось много холодной нарезки, которую иначе придется выкинуть к концу недели. Мы машем ей на прощание с подъездной дорожки, пока она не отходит от окна гостиной. Я пристегиваюсь и тянусь в карман за плеером. Кэлли смеривает меня косым взглядом.
– Ты его так часто слушаешь, – говорит она.
Я пожимаю плечами.
– Помогает отстраниться от шума.
Кэлли морщит лоб. Она делала такое же лицо в детстве, когда я говорила что-нибудь, что ей казалось слишком мрачным. Однажды вечером, когда я пришла к Гринвудам погостить, Кэлли ныла из-за того, что после ужина мне уже надо будет уходить.
– Ну почему, почему, почему мне надо делать домашку?
Мэгги теряла терпение.
– Чтобы получать хорошие оценки, поступить в престижный университет и устроиться на хорошую работу! – рявкнула она наконец.
Я тогда сидела в кресле и натягивала обувь. Помню, как я подняла на них обеих взгляд.
– Какой смысл в жизни, – спросила я, – если сначала ходишь в школу, потом – на работу, а в итоге умираешь?
Кэлли, похоже, была в ужасе.
Я всегда была маленькой нигилисткой. В этом я виню пьяные тирады своего отца. Они стали совсем невыносимыми после того, как поставщик пива, на которого он работал, сократил его примерно за полгода до закрытия фирмы.
«Пятнадцать лет я батрачил на Эда, а он мне даже лично не стал это говорить. Люди – просто дерьмо на подошве того, кто оставил нас на этой проклятой планете».
В любом случае нас с Кэлли воспитывали по-разному, и это, похоже, становится заметно каждый раз, когда я открываю рот.
Кэлли тянется к радио.
– Не возражаешь, если…
Я мотаю головой и откладываю «айпод». Кэлли прокручивает станции, пока не находит альтернативный рок. Мы молчим, а как только включается реклама, я откашливаюсь и говорю:
– Я тут подумала… Если мы хотим узнать больше о том, что случилось с Лори тем летом, надо разыскать мою сестру.
Кэлли выключает радио.
– Разыскать?
Я гляжу в окно.
– Мы с ней не общались с тех пор, как она уехала.
– Жесть, – тихим голосом говорит Кэлли. – Сочувствую тебе.
От жалости в ее голосе хочется вжаться в сиденье. Я осторожно подбираю слова.
– Мне кажется, она вернулась в город: она навещала папу перед смертью.
– Серьезно? – Кэлли, похоже, удивлена не меньше меня. Почему Джослин вернулась, чтобы повидаться с отцом, но больше ни к кому не заглянула?
– Давай поищем ее в телефонной книге и позвоним, – предлагает Кэлли.
– Я пробовала, – отвечаю я. – Она теперь живет под другим именем. Но ее можно разыскать. Мне кажется, она живет в Аллентауне.
Кэлли молчит.
– Я не говорю, что нам надо ехать в Аллентаун… – Мои мысли путаются, и я начинаю заговариваться. – Но нам стоит с ней поговорить.
– Не в этом дело. – Кэлли делает паузу: теперь уже она подбирает слова. – Просто… без обид, но сестре на тебя наплевать. Даже если она и может нам помочь… то, скорее всего, не захочет.
И ведь не поспоришь – что сказать, сестра даже имя сменила. Поэтому я затыкаюсь и смотрю в окно. На другой стороне шоссе замечаю гигантский знак с подсветкой. Оранжевая надпись гласит: «ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ: ОБЪЕЗД». Быстрый укол паники. Домой придется ехать по другой дороге, и мимо тюрьмы мы не проедем.
Придуманные заранее фразы: «Слушай, раз нам по дороге, может, спросим, остался ли в тюрьме номер Джослин?» — оказываются бесполезны. Кэлли уже объяснила мне, что думает по поводу моей сестры.
Мне некогда уговаривать ее на поиски Джос. А вот и знак. «ТЮРЬМА ОКРУГА ФЕЙЕТТ – СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ НАПРАВО».
– Э-э-э, – подаю я голос, – ничего, если мы сюда заедем ненадолго? Надо забрать кое-какие вещи. Остались от папы.
– М-м-м, – Кэлли жует губу, – а в другой день тебе их не отдадут?
