Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся - "газик". Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой.
- Капитан! Шагай сюда, подвезу!
Коньков свернул на мостовую.
- Здоров, Никита Александрович!
- Давай, давай! - Тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.
Коньков влез в машину.
- Тебе куда? - спросил Стародубов.
- Да ведь я к тебе...
- Иди ты! На ловца и зверь бежит.
Стародубов закрыл дверцу, "газик" тронулся.
- По какому делу?
- У меня есть идея. Давай позвоним в райком первому. Предложим бюро созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и все такое прочее. - Он хлопнул по своей планшетке: - У меня тут собрался материалец: и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов...
- И когда же появилась у тебя эта идея? - спросил иронически Стародубов. - После того, как прокурор отобрал у тебя дело?
- А при чем тут мое дело?
- При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так я вам докажу - один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.
- Ну, ну... И мне знакома одна старая побасенка: что может толковое сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, не хотите слушать здесь, так в области разберутся.
- А если и там охотников не найдешь? - ехидно спросил Стародубов.
- Пойду выше. Останови-ка!
Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской на дверях - "Райком КПСС". Коньков вылез из машины.
- Ну, ступай! - сказал ему вслед Стародубов. - Только смотри не ушибись о дверной косяк.
- Благодарю за внимание!
Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.
Его встретила полная седая дама в черном костюме.
- Я вас слушаю.
- Як Всеволоду Николаевичу, - сказал Коньков.
- Он будет в конце дня. Что передать? - Она сидела за столиком перед пишущей машинкой.
- Передайте вот это. - Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол, и сверх этого - еще листок бумаги, исписанный от руки. Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область. Дело не терпит отлагательства. Впрочем, тут все написано.
- Хорошо. Я доложу, - сказала секретарша.
21
Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него тревожным и взыскующим взглядом, он понял: все уже знает.
- Ну что, отстранили? Чего молчишь? - И губы поджаты, вытянуты в ниточку.
Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:
- Садись! В ногах правды нет.
Она присела на краешек лавки и затараторила:
- Я как чуяла... С четвертого урока сбежала. Мне завуч шепнул: Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего гастролера? Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты же упрямый, как осел. Торкнулась к тебе в кабинет - дверь заперта. Я к дежурному, к Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того... отстранили. Дак что, в самом деле?
- В самом деле, - ответил, не глядя на Елену.
- У начальника-то был?
- Был.
- И что он?
- Да что... Не лезь, говорит, на рожон.
- А я тебе что говорила? - подхватила Елена, всплеснув руками. - Да ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду доказать. Кому доказывать, начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду? Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Да они сами этот порядок устанавливали. Пускай сами в этом и разбираются. Твое-то какое собачье дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих людей не трогай. Они тебе неподвластны.
- Не трогай, неподвластны... - Коньков покрутил головой и грустно усмехнулся. - Ну, чего ты-расшумелась, голова - два уха! Мое дело установить - отчего так получается, что человек по натуре честный против своей воли становится нарушителем. В чем причина, когда добросовестные люди оказываются виноватыми? Понимаешь? Истинную причину вины вскрыть надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми. А причина эта в бесхозяйственности, в безответственности, да еще в лицемерии. Запутали всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.
- Зато тебе больше всех надо, - с какой-то злой обидой сказала Елена.
- Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям в глаза смотреть.
- Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает... Вон, у людей и дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире живешь. За сорок лет один мотоцикл нажил.
- Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя есть свой выезд. Правее меня сидишь, как начальник. - Он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.
- Да ну тебя! - Она приняла эту шутку, озорно блеснули ее темные быстрые глаза. И радость вспыхнула в них за мужицкую стойкость крутой и неуступчивой натуры своего благоверного, и помимо воли растянулись губы ее в игривой улыбке, но только на одно мгновение... Затем ее небольшое, по-детски округлое личико затуманилось и озабоченно опали книзу уголки губ. - Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?
- А что мусор? По двести восемьдесят рублей в месяц заколачивал! Мотоцикл купил.
- Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.
- По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?
- Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с писаной торбой. Чего теперь делать будем?
- Живы будем - не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.
- Поесть собрать?
- Нет. Молочка, пожалуй, выпью. Пойду в сарай, постругаю да дров поколю... А ты сиди дома, от телефона ни шагу.
- А что тебе телефон?
- Звонить будут, от "самого". Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.
- Думаешь, примет? - усмехнулась недоверчиво.
- Примет, - уверенно сказал Коньков. - Он человек неглупый, поймет: не в его интересах выносить сор из избы. А я ведь на районном пороге не остановлюсь. Он меня знает.
До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике: то дрова колол, то протирал мотоцикл, то гнал стружку - новые доски шлифовал для кухонной перегородки, и все думал, как он войдет к секретарю, как поведет свою речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как медведя в берлоге; и такие доводы приходили на ум, и все так складно получалось, что он совсем успокоился и не заметил, как вечер подошел.
Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел на чурбаке, понуро свесив голову.
- Ты хоть бы свет включил. Темно.
- А? - отозвался тревожно. - Звонка не было?
- Нет. Ужинать пора.
- Хорошо. Я сейчас приду. - А сам ни с места.
Елена прижалась к нему грудью, запустила пальцы в мягкие волнистые волосы.
- Переживаешь! - потеребила губами кончики его ушей. - Наверное, не примет тебя.
- Ничего... завтра в ночь поеду в область.
- Эх ты, Аника-воин! Пойдем, хоть накормлю тебя. Не то отощаешь. Гляди - штаны спадут. - Она озорно оттянула резинку его лыжных брюк. - Еще опозоришься перед начальством.
- Хорошо, Ленок. Ступай! Я сейчас приду.
Она поднялась на заднее крыльцо, растворила дверь и вдруг крикнула с порога:
- Ле-оня! Телефон звонит!
Он бросился, как тигр из засады, одним махом заскочил на верхнюю ступеньку крыльца, опередил ее на пороге и первым схватил трубку.
- Ты чем занимаешься? - панибратски звучал в трубке знакомый басок первого секретаря.
- То есть как? В каком смысле? - насторожился Коньков.
- А в самом прямом. Ты свободен?
- Так точно!
- Тогда давай ко мне. Мы тебя ждем тут.
- Я - в один момент. Через десять минут буду.
