Но хотят они того или нет, выпадет снег и придет желанное очищение, «…очисти мя, непотребнаго раба Твоего от всякия скверны плотския и душевныя…» «…от мглы нечистых привидений диавольских, и всякия скверны…» (Василий Великий).

Кто-то идет по ходу солнца. Я иду по следам Розанова и Федосеенкова. Где-то — след в след, где-то — чуть в стороне, где-то плутаю, но в одну с ними сторону (пусть простят мне они рефрены и перепевки).

Я и они состоим из почти одинаковых корпускул.

Или нет: корпускулы, если и одинаковые, мы все равно получаемся разные.

Но каждый из нас по-своему расточает корпускулы.

Высшее знание дается только тем, кто стремится к нему не ради каких-то сверхчеловеческих целей.

Высшее знание дается только тем, кто идет к нему путем внутреннего совершенства, но не для того, чтобы совершенствовать этот мир.

Ибо это не в нашей компетенции.

В этом мире нужно совершенствовать только людей.

Мы — корпускулы.

Кто-то — света, кто-то — погас…

Кто-то не может загореться.

Высшее знание — это любовь?..

Иногда мне кажется, что внутри меня спрятано нечто огромное, закодированное, запертое за семью замками и печатями. И я боюсь подходить к этой двери, дабы не впасть в прелесть.

Если от меня останется в этом мире хотя бы корпускула, она будет пусть и мельчайшей частицей милой Родины…

1998 г.

Тишина… Она множится, мягко набухает и начинает распирать стены и окна. На стенах потрескивают обои, стекла гудят на уровне инфразвука. Тишина в сердце действует по тому же принципу. Она тревожна и в любой миг может обратиться взрывом, эхо которого неровными толчками ударит в голову.

Тишина — главный элемент покоя. Тишина — главный элемент тревоги. Она мгновенно завоевывает пространство, но лопается, подобно воздушному шару или даже мыльному пузырю, от первого соприкосновения со звуком.

Наверное, во Вселенной тишины больше, чем света…

Мечтами можно отравиться. Мой народ отравлен мечтами. Его целенаправленно отравляли в течение последних 100 лет. Сначала светлым и безбедным будущим, потом для каждой пятилетки придумывали новую мечту, то коммунизмом в 1986-м, то квартирой для каждой семьи в 2000-м, то еще каким-нибудь пряником… И постоянно играли на его обостренном чувстве справедливости. Каждый новый хапуга норовил обвинить во всех смертных грехах предыдущего. Казалось бы, уже объелся народ этих черствых мифических пряников, но нет-нет, да опять выходил толпиться на демонстрации и митинги. Сначала все общее, теперь — все частное, сначала одна партия, теперь — у каждого психбольного своя партия, сначала все в кучу, потом все разделили… А народ так и остался ни с чем. Но сформулируй завтра толково и громко новую мечту, и потечет по вычерченному хитрой рукой руслу народная масса.

А надо хотя бы чуть-чуть побыть в тишине. Послушать самих себя. Послушать то, что слушали не искушенные в политике предки, которые предназначенье своей страны видели только в одном: утверждении правды Божией на земле.

Потрескивание свечей в храме — это эфир тишины.

Всеобщее избирательное право рассчитано на дураков. В буквальном смысле. Общеизвестно, что глупцов, ленивых умом значительно больше, и они легко покупаются на красивые обещания, этикетки и проч. Дальше уже дело техники. А учитывая то, что глупость практически неизлечима, процесс одурачивания можно сделать вечным.

Зато избирательное право похоже на красивую сказку о народовластии. Сказку про белых, черных, желтых и красных бычков. Про стадо…

Раскинувший руки к небу человек… Кому он подражает: Спасителю или птице?

Весной птицы полетят на север, осенью — на юг. Человек с рождения тянется к небу, а уйдет в землю.

Полетит только душа.

Всю жизнь надо растить ей крылья!

Меня не хотят видеть. Меня не хотят слышать. Но почему тогда вокруг нет тишины?!

Я никого не хочу видеть. Я устал слышать то, что давно уже знаю. Я давно уже не могу услышать тишину…

Включите громче тишину!

Все летит с огромной скоростью и со страшной силой, но почему такое впечатление, что целая страна топчется на месте?! Мотор ревет на нейтральной передаче… Но мы не движемся вперед, больше похоже, что мы катимся вниз. Соскальзываем?

История — это не цепь объективных закономерностей и субъективных случайностей, это арена борьбы добра и зла. Особенно ярко эта борьба просматривается в истории нашей Родины.

И не надо лукаво мудрствовать там, где действует промысел Божий.

История отличается от эсхатологии тем, что пытается объяснять кару Божию революционными ситуациями и прочей «научной» выдумкой, а в сущности, так же ярко показывает, куда катится этот мир.

Прогресс — слово апокалипсическое.

Духовное совершенствование — вот что должно сопровождать любой прогресс в прочей человеческой деятельности.

Март 2000. Вышла моя первая книга «Ночь перед вечностью». Радость омрачена невиданным количеством ошибок, допущенных при редактуре. Редактура сделана, невзирая на мое требование сохранить авторскую орфографию и пунктуацию, не говоря уже о стилистике! Кто-то посчитал себя крайне умным и грамотным. Ошибки начались с эпиграфа, где правщик по невежеству заменил слово повапленный (см. словарь Даля — вапа, вапить) на слово поваленный, изменив тем самым смысл стихотворения. Дальше — больше. Местами нет разделительных знаков между прямой речью и авторским текстом. Некоторые ошибки, особенно в повестях, привели к изменению смысла некоторых предложений. Например, у меня: одухотворенная печаль, они правят на «одухотворенную печать». Это ж печать какой организации может быть одухотворенной? У меня ночь майская, они делают из нее минскую… Если перечислять все подобные казусы, то потребуется отдельное издание. Приложение к книге — брошюра. Ошибок я насчитал 87! На 478 страницах. Что скажут обо мне критики? Я даже не знаю, что могу сказать я об издательстве «Уральский рабочий», которое стребовало отдельную сумму за подобную редактуру…

Просто привкус горького разочарования на губах…

Я нашел 87 ошибок. Надеюсь, более внимательные читатели ничего не добавят к этой цифре.

Мне еще далеко до шедевров, хотя я еще дальше от бульварщины, но ошибки не красят любую книгу.

За сухими архивными строчками титанический труд советских, российских учителей. Сельских учителей. Для которых жизнь в школе не начинается и не заканчивается, а постоянно продолжается, как само время. И сама школа для них продолжается за собственными пределами, выходя в мир таежных поселков, потому что понятие «учитель» в этом мире много шире и объемнее, хотя сам мир значительно меньше шумного суетливого городского. Городского, в котором можно скрыться за каменными стенами на больших улицах и в маленьких переулках. Сельский учитель на виду от первого звонка и до последнего.