В Сочи не писалось. С завистью смотрел на роскошные особняки, вокруг которых стояли тенистые ивы. Причина зависти — не чужой достаток: там бы писалось. Элемент уединения.

24 августа 1998 года в 5 утра умерла мать отца, моя бабушка. Через 20 дней после него, на 92-м году жизни.

Она всю жизнь боялась смерти, и хотя была крещеной, не верила, что за этим порогом что-то есть. «Темнота и черви», — говорила она, потому что слова «небытие» не знала.

Умирала она тяжело, кричала, чтобы открыли все окна и двери. И бедная моя мама открыла даже чердак в подъезде и, обессиленная, сказала ей: «Ну вот, Ксения Павловна, путь для твоей души есть». А та между тем кричала, чтобы ее положили на пол(?). И пока мать открывала окна и двери, она сама сползла на пол. И только после слов мамы стала затихать…

Жуткая смерть, и есть в ней что-то мистическое…

А на маму мою легли хлопоты об еще одних похоронах. Слава Богу, в Тюмени у меня есть друзья, и по первому зову приехал Саша Пивоваров…

До этого я делился со своими близкими друзьями в основном радостью и успехами.

Думая о Сане, я еще больше утверждаюсь в мысли, что талантливые люди благородны и преданны. Дай Бог, чтобы я, в свою очередь, помогал ему только в радости!

Смерть, как и жизнь, — явление повседневное и повсеместное.

Это как день и ночь.

А на нашем небе опять шторм. Оно пенится грязновато-серыми облаками. Становится ниже.

Черномырдин — Кириенко — Черномырдин — рокировка премьер-министрами. Посмотрим, меняется ли сумма от перестановки мест слагаемых. И хотя слово это вряд ли уместно при моем отношении к нынешним властям, Черномырдин мне импонирует больше.

Доллар с благословения экспертов МВФ снова попер вверх, а рубль невыплаченными тоннами полетел вниз. Основание для этого: установка МВФ.

Мне по фиг: у меня ни того, ни другого нет!

— Смерть — страшная штука.

— Не страшная, а печальная…

— Но жизнь-то прекрасна?

— И трудна…

Ночью мне приснилось, что все книги, которые могут наполнить дух человечества, чему-то научить его, уже написаны! Проснулся с жуткой пустотой и тоской в душе.

А может, правда? И теперь следует писать только вагонное чтиво — сально-детективные романчики. Для детей — комиксы?

Но многие содрогнулись, прочитав рассказ Валентина Распутина «В ту же землю».

Говорят, писатели — исписались. А что тогда сказать о читателях?

Повышенный спрос на литературу для дальнейшего размягчения ума вовсе не определяет состояние самой литературы. А всего лишь состояние издательского дела и читательского декаданса.

1 сентября 1998 года наши учителя вышли на работу, так и не получив заработной платы и отпускных. Линейка была торжественной и даже проникновенной. Но усталость и безнадега в лицах людей…

На всероссийском еврейском конгрессе подняли вопрос о принятии закона об антисемитизме. Черномырдин был там от русских. Поратовал за обновленный интернационализм. Там были все, о ком читаем во всех обновленных газетах, все, кого видим на экране, все, кто определяет уровень нынешней культуры и финансовой политики.

Закон об антисемитизме? А не вам ли придется отвечать за геноцид русского народа?

Когда мы оплакиваем наших близких, мы плачем о себе? Когда мы оплакиваем наших близких, мы плачем о себе…

Москва уже давно сошла с ума. Что еще она выдаст на окраины, содрогаясь от собственного маразма и своей жадности?

Сентябрь обозлился снегом.

Стылая слякоть прибавляет этакой безнадеги.

Повсюду усталые люди.

Снаружи — холод, но внутри они раскалены до предела.

Экономический кризис, инсценированный правительством, переходит в нервный.

Они ждут, что мы возьмемся за вилы, устроим еще одну «пугачевщину», тогда у них будет повод «защитить демократию». Ввести свою диктатуру.

Кто-то сказал: выпал снег, лучше бы выпали деньги.

Природа реагирует на вибрации наших душ. Это не требует доказательства. Доказательства на крышах домов не тают.

Придумаешь себе свой мир — и жить легче.

И умереть?

В 1999 году обещают конец света. В 2000 году обещают конец света. И в 2023 году обещают конец света. Дурачье! Он уже давно идет, просто понятие растяжимое.

Читали бы Евангелие, где сказано: «О времени же не знает никто…»

Да и вообще время придумано нами, для нас самих, чтобы отмечать веховыми столбиками кратенький путь от рождения до последнего столбика на могильном бугорке. И отрезок этот, как плохая русская дорога, размещается на бесконечной прямой (кривой, спирали?) вечности.

— Скажите, пожалуйста, сколько времени?

— Нет часов.

А правильнее будет ответить: времени нет!

Если небо наполняется болью, оно плачет.

Когда вся боль перейдет с дождем в землю, ее припорошит снегом. Завалит сугробами. И боль остынет, заснет.

Наступит белое сонное время ожидания.

Ожидания новой боли и радости?

Но в первый день земля, покрытая снегом, будет чище неба.

Как младенец, не успевший согрешить.

Между землей и небом — дождь, снег и молния, между людьми — разговор и молчание, между деревьями — лес.

Между мной и мной — небо.

Но если не выпадет снег, то и ждать-то, собственно, нечего.

А если нечего уже ждать, то скоро конец света…

Снег — продолжение света.

Снег — это кристаллизовавшийся свет.

Это символ очищения.

Когда я иду по еще не замерзшей грязи, мне жалко не ботинки, мне жалко умирающий в ней первый снег.

Видимо, прежде чем наступит очищение, следуют боль и смерть многих и многих.

Снежинка — корпускула чистоты.

Какая страна самая снежная в мире? Какая страна самая чистая в мире? В каком небе больше боли? В какой земле больше костей? В каком народе…

Дни стали короче, темноты — больше. Зато какие белые дни!

В газетах подводят к мысли, что спасти нас могут только Березовские, Гусинские, Ходорковские, Смоленские… (интервью Тополя в «АиФ»). Раньше была норманнская теория, теперь Хазарский каганат.