Мы с Кемом обмениваемся взглядом, который говорит, как мы оба знает, что он прав.

Я делаю вдох, выдыхаю и продолжаю.

— Ванесса также сказала, что мама винит отца за зависимость Брэндона.

Кема так сильно сжимает стойку, что я вижу, как костяшки его пальцев белеют.

— Чушь. Мама знает, что в этом никто не виноват.

Мы с братом редко говорим о том времени. Говорим о жизни до Б и жизни после Б, но не о том времени. На самом деле, это первый разговор о его смерти, при котором я не теряю самообладание.

И от этого приятно.

Приятно выговориться.

Приятно знать правду.

Конечно, я понимаю, почему Кем не хочет говорить мне об этом. Только я не понимаю, почему мама позволила мне ненавидеть себя, в то время как я продолжала обожать отца, у которого явно есть проблемы. Который явно не является героем, коим я его считала.

Думаю, несколько дней отдыха от Нью-Йорка, время с Бруклином и размышление над своей жизнью ослабили шок от правды. Пусть еще ничего не кончено, но уже не так больно, как раньше.

Поднявшись, я чувствую себя намного сильнее, чем думала, после того, как услышала правду, и несу тарелку в раковину. Кем забирает ее, мы снова обмениваемся взглядом, и он отворачивается, чтобы сполоснуть посуду. Взглядом, который говорит, что мы оба в порядке. У каждого из нас свой способ горевать, и да, мы скучаем по Брэндону, но оба знаем: он хотел бы, чтобы мы отпустили его. Чтобы помнили хорошие времена, не забывали его, но отпустили.

Чувствуя, будто с моих плеч сняли какой-то груз, я открываю посудомойку и оглядываюсь на Кема.

— Есть еще кое-что.

Он передает мне две тарелки и отворачивается, чтобы выключить воду.

— Что? — спрашивает он.

— Ванесса сказала, что они с отцом всё еще вместе, — говорю я брату, закрывая дверцу посудомойки.

Вздохнув, он берет полотенце и вытирает руки.

— Мне без разницы, с кем она. Но думаю, что тебе не всё равно, а потому расскажу то, что знаю.

Мы сделали еще чая и сели за стол. Тридцать минут спустя брат рассказал мне грустную и ужасную историю о том, в каком состоянии он был после смерти Брэндона, о том, что их отношения с Ванессой закончились еще до того, как он узнал о ее измене, и пусть он никогда не простит и не забудет того, что произошло с отцом, он продолжает жить. И, наконец, Кем говорит, что не думает, что наш отец и Ванесса вместе, но не может быть в этом уверен.

Он говорит о том, что отец пытался восстановить их отношения и убедил в том, что Ванессы больше нет в его жизни. По какой-то причине он поверил ему.

В ответ я рассказываю ему о своей вине. О вине, которую ощущала тем утром, когда нашла мертвого Брэндона. И о том, как скучаю по нему. Рассказываю, почему пошла работать к отцу, и о том, что больше там работать не хочу. Что для меня настало время последовать своей мечте и стать фотографом.

Моя мечта.

Мое время.

И от этого приятно.

Говорю ему то, что никогда, как думала, не произнесу вслух.

Кем кивает. Соглашается. Поддерживает. Побуждает продолжать и задает вопросы. Когда предлагает переехать сюда, я смеюсь. Когда предлагает ЛА, я смеюсь еще громче, но мозг, кажется, обдумывает это предложение.

Когда разговор подходит к концу, я наконец говорю брату о том, как меня злит то, что ему кажется, будто он должен защищать меня.

На это он улыбается.

— Это, сестренка, никогда не изменится.

Я могу лишь покачать головой. Сидеть с ним здесь вот так странно, но я не злюсь. Конечно, я пересекла страну, чтобы столкнуться с тем, что уже в какой-то мере считала правдивым, но узнав правду, чувствую облегчение. Облегчение от того, что больше не живу в пузыре. И облегчение от того, что впервые за долгое время понимаю — пора оттолкнуть свою вину на второй план, а на первое место поставить себя.

Кем смотрит на меня, растирая лицо.

— Так что будешь делать?

Я бросаю взгляд на часы, которые показывают четыре утра.

— Пойду спать, — улыбаюсь ему.

Он смеется.

— Я имел в виду со своей жизнью.

Поднявшись, смотрю на него.

— Понятия не имею, но ты не против, если я останусь здесь, пока что-нибудь не придумаю?

Поднявшись на ноги, он притягивает меня к себе для объятий, что на него не похоже. Когда целует меня в макушку, шепчет:

— Тебе не нужно спрашивать об этом. Моя дверь всегда для тебя открыта, Амелия, ты же знаешь.

И это так. Иначе я бы не прилетела сюда таким образом.

— А теперь пошли спать, — говорит брат, указывая на комнату, которая станет моей.

Зевая, мне удается сказать: «Я люблю тебя», после чего довольно послушно иду к своей комнате. И снова, когда дело касается моего брата — это не похоже на меня. Может мы оба изменились. Повзрослели. И мне нравятся новые мы.

Войдя в гостевую спальню, которая, как и остальная часть дома, обустроена в красных и бежевых тонах, подхожу к одному из двух окон, расположенных по сторонам от кровати и смотрю в него. Оглядывая дом Мэгги, поднимаю взгляд и вижу приглушенный свет из комнаты Бруклина. Горит либо прикроватная лампа, либо свет в ванной комнате.

Он всё еще не спит?

Если так, то находится ли его рука под одеялом, на его возбужденном члене, двигаясь вверх-вниз?

И если так, то думает ли он обо мне?

О том, что могло произойти между нами.

Надеюсь, что да.

Глава 20

ЛЮБОВЬ, СБИВАЮЩАЯ С НОГ

Бруклин

Мозг мужчины — сложная штука, особенно во время самоудовлетворения.

Держа руку на члене, пытаюсь оттолкнуть грязные мысли об Амелии. Ну, знаете, те, за которые ее брат отрежет мне яйца.

Потому я решаю воспользоваться архивами памяти, чтобы справиться с утренним стояком. Но ничего из моего прошлого, что показалось бы достойным воспоминаний, не приходит на ум, и мои мысли вновь возвращаются к девушке.

Возвращаются к ней, несмотря на то, что я морожу сейчас свой зад и просто хочу вернуться в кровать. Не хочу идти на работу. Лучше бы ее не было.

Первое, что я сделал сегодня, когда без пятнадцати семь прозвенел будильник, это проверил температуру — восемь градусов — после чего помолился, чтобы на улице шел дождь. Его не было. И всё же ничего не услышав, я встал, чтобы проверить лично, надеясь не просто на мелкие капли, а на проливной ливень, который мы ожидали. Но не судьба. Хотя небо и было заполнено серыми тучами, дождь был легким, и я знал, что пляж будет открыт, а значит, нужно было шевелить задом.

С этими мыслями я поспешил в ванную через прохладную комнату и открыл настолько горячую воду, которую только мог выдержать.

Прежде чем ступить в душ, я старался избавиться от мыслей о том, насколько влажной вчера была Амелия, как реагировало на мое прикосновение ее тело, какой удовлетворенной она выглядела, когда кончила с моим именем на губах.

Теперь, находясь в стеклянной коробке, я позволяю воде стекать по своему телу, приветствуя жжение, которое я без сомнения заслуживаю.

И затем думаю об Амелии.

Такой сексуальной.

Провожу рукой вверх-вниз.

Снова думаю об Амелии.

Такой умной и забавной.

И да, я думаю об Амелии.

Воспоминания о прошлой ночи достаточно сильные, чтобы член начал до боли пульсировать в моей руке. Правильно это или неправильно, мы начали то, что остановить может быть не в наших силах.

Убрав руку от члена, я включаю еще более сильный напор воды. Стекло уже запотело, и я осознаю, что бездумно уставился на него.

Вода бьет меня по спине с неистовой силой, и мне это необходимо. Я жажду этого. Я заслужил наказуемый ритм утреннего душа, напоминающий мне о том, что думать об Амелии в таком ключе — неправильно.

Если считаете иначе — я не согласен.

Будь это правильно, почему я не сказал об этом Кему, когда увидел его? Почему не написал ему, пока бодрствовал всю ночь, думая о том, что мне делать? Почему я не пойду сегодня туда, чтобы пригласить Амелию на свидание у него на глазах?