Может быть, я хочу где-то спрятаться?..

Помню, как пот тоненькими струйками стекает по моим вискам прямо под шарф и куда-то дальше по груди.

Помню, как меня парализует.

Я хочу в туалет, почему так стучит сердце?.. Да, всё закрыто, но я обязательно найду какое-нибудь кафе или что-то еще. Почему я теряю сознание, расплываясь в облаке серого дыма?

Ты пытаешься вернуть меня в разум. Но я только плачу и прошу отыскать туалет в этом гребаном городе.

И появляется что-то, отделяющее меня от других людей. Я словно оказываюсь внутри огромного мыльного пузыря и кричу оттуда, но меня больше никто не слышит.

Я помню, как с надеждой возвращаюсь домой.

Это Москва плохая. Там мне нехорошо.

Сейчас, дома, все наладится. Всё вернется на свои места. Я буду просто девушка и верить в лучшее.

Но ужас осел на мне. На моих вещах, на моем рюкзаке, на моих волосах. И самое гадкое: он проник внутрь меня, куда-то в низ живота. А еще – в плечи, в грудь и, возможно, в макушку. Теперь мне страшно.

Я помню, как впервые выбегаю с «пары». Помню, как дико хочу в туалет. Добегаю до него, чувствую расслабление внутри живота. И это странное ощущение – как будто хочу остаться внутри кабинки навсегда или хотя бы надолго.

Безопасно там, где тебя не видят. Там, откуда можно молчать.

Когда я возвращаюсь, напряжение снова во мне, и я прошу разрешения уйти с занятия совсем.

Постепенно я начинаю выходить в туалет на каждой «паре». Я пытаюсь себя успокоить, сказать, что, видимо, простыла или съела что-то не то. Но внутри себя не могу не замечать, что тело кричит мне о страхе. И страх становится главным, а я умираю внутри своей кожи.

Я не могу делать вид, что учёба играет важную роль. Это больше не так. Нет, не так.

Я только и могу теперь, что делать вид. Потому что середины меня – содержания меня – центра меня – нет.

Однажды я еду болеть за однокурсниц на какие-то соревнования.

Посреди пути меня накрывает волна ужаса. Я выхожу из автобуса. Иду во двор дома, сажусь на скамейку и остаюсь там на несколько часов. Я плачу. Меня трясет от ужаса. Я не могу встать, потому что в этот раз мне кажется, что подо мной останется лужа мочи, люди вокруг это увидят, и я умру от стыда за свое несовершенство. Прямо здесь, рядом с этой скамьей.

И в тот момент часть меня там действительно умирает.

Я возвращаюсь домой, буквально на ватных ногах. И какое-то время рыдаю в подушку, а затем проваливаюсь в сон.

Когда я просыпаюсь, жизнь не может оставаться прежней. Мне невыносимо.

И я начинаю исключать:

1. Соревнования, свои и чужие.

2. Поездки по городу, особенно дальние.

3. Встречи с новыми людьми (допустимы только в подготовленных обстоятельствах).

4. Конфликты и спорные ситуации в общественных местах.

5. Праздники, вечеринки.

6. Публичные выступления (особенно научные конференции – та твердая, зловещая тишина, внутри которой нельзя зевнуть).

7. Занятия (на которые необязательно, и иногда обязательно, ходить).

8. Активное участие в «Студенческих вёснах» (только немножко сценариев и рисовать, никаких выступлений на сцене).

9. «Палаточную» жизнь.

10. Любые провокации, связанные с риском для жизни (включая автостоп).

11. Встречи с друзьями в незнакомых общественных местах.

12. Работу, для которой нужно выходить из дома.

13. Библиотеки.

Не так уж и много: всего тринадцать пунктов. У меня остается все, что можно делать дома, вечерние прогулки, когда уже темно и мало людей, по ночам я рисую декорации для «Вёсен» в универе, встречаюсь с друзьями.

И я могу дальше жить.

Видишь?..

Ничего страшного не происходит.

Оцепенение. Ужас. Позор.

Три слова, которые составляют мой день.

Теперь мне приходится сутками зубрить учебники, чтобы не вылететь из универа. Сидеть внутри любой аудитории мне трудно. Хочется бежать из любого класса сломя голову ко всем чертям. Единственный способ числиться среди студентов – приходить на зачет или экзамен в числе первых, брать билет и идти без подготовки. Так я и поступаю.

Это приводит к абсурдным последствиям: у меня улучшаются отметки, зачетка пестрит «отлично», изредка пропуская «хорошо».

Я все время подрабатываю: берусь практически за всё, требующее внимания, усидчивости и детального воспроизведения. Для меня открывается мир неутомимого копирайтинга, позволяющего выходить из дома только за деньгами.

Я сплю все меньше и меньше. Жизнь превращается в игровой автомат, где картинка меняется редко, а бонусами становятся деньги, сигареты и алкоголь.

Иногда мне кажется, что все, что я делаю, – это откуда-то возвращаюсь и чего-то жду. Это становится невыносимым. Но что именно поменять, я не знаю.

И продолжаю куда-то ходить, возвращаться и ждать. Так я живу несколько месяцев.

Наступает лето. И я делаю последний рывок.

Что-то должно измениться.

Я принимаю решение поехать на море автостопом.

Я чувствую, что это даст новую силу для жизни. Новый импульс.

Наши рюкзаки готовы, и мы отправляемся.

Дорога сопряжена с диким чувством волнения, страха и обрушившейся свободы. Я ловлю каждый миг, хотя время от времени панические атаки все же застигают меня врасплох.

Я помню, как глубокой ночью, когда мы наконец добираемся до пляжа, не снимая одежды, вбегаю в море. Я пытаюсь ловить его руками, губами и сердцем. Я кричу ему о том, как я скучала, и плачу навзрыд. Потом мы бросаем одеяло под мостом и засыпаем. И это мой самый крепкий сон. Сон в любви.

Мы проводим под Сочи около недели. Знакомимся с новыми людьми, едим. Я что-то рисую. Напряжение все еще рядом со мной, но внутри начинает шевелиться вера в лучшее.

Море – для меня – как отдельное Существо. Я прикасаюсь к нему, разговариваю с ним, когда остаюсь одна. Для меня, как в синтоизме, становится живым всё: камни, ветви, солнце, пена.

Ночью я выхожу из палатки от тревоги и смотрю вдаль, на огни. Иногда мне кажется, что среди них начинает светиться еще один: маленький огонек моего желания быть живой. Но я смутно понимаю как. И это одновременно огорчает и пугает меня. Хорошо, что помогает южное вино и записи в блокнот.

После возвращения я медленно вхожу в город с его сухостью и резкостью. Я пишу очерк о поездке на море, распечатываю на принтере и раздаю знакомым. То и дело получая добрые отклики, я будто снова чувствую себя. Это придает силы, и я возвращаюсь к учёбе с жестким намерением побить недуг.

Осенью я делаю последнюю попытку вырваться из наших отношений.

Она проваливается, и я переезжаю к тебе.

Мы проживем вместе еще два года, прежде чем я уйду с одной вилкой и стопкой книг.

Мы на одной из центральных улиц города, в большой двухкомнатной квартире с широкой кухней и пустоватым коридором, двумя балконами. Наш дом оставлен твоими родителями. Они приезжают один раз в месяц на несколько дней, покупают еду, рассказывают, как нужно жить, и кладут тебе деньги на тумбочку.

Здесь пишутся сценарии, выкуриваются пачки синего «Винстона», придумываются идеи для вечеринок, проводятся эти самые вечеринки и рекой льется алкоголь.

Мне кажется, что я изредка бываю счастлива.

Когда я пою. Когда я танцую. Когда я пью. Или играю в преферанс.

Я также могу утверждать, что испытываю счастье, когда рисую по ночам декорации для «Студенческих вёсен». Возвращаюсь под утро по пустым улицам, на которых нет даже собак.

Особое чувство ко мне приходит, когда однажды я делаю фотографии. И совсем острое-нежное, когда прикасаюсь к съемке фильма.

Там что-то завораживающее. Я и боюсь, и тянусь в это. Пишу сценарий, ищу режиссера. И мы даже снимаем что-то трогательное. Возможно, это лучший момент из всех пяти лет университета.