«Заметил, черт глазастый! Зачем при всех-то спрашивать?» – смущаюсь и пытаюсь непроизвольно спрятать руки. Романов заинтересованно покосился на мои кисти.

– Занимаюсь, как могу в моих условиях, но всегда мечтал тренироваться у профессионального тренера, – признаюсь.

– За мозги свои не боишься, что на боксе их повредят? – ехидно поинтересовался Григорий Васильевич, напомнив на мои опасения медикаментозного вмешательства в работу мозга.

– Не боюсь. Не собираюсь становиться профессиональным боксером. В уличной драке скорее можно получить травму головы. На секции хочу научиться защищаться и уклоняться, – разъясняю, чтобы не вздумали дилетанты запрещать мне заниматься моим хобби.

– Ну-ну, – скептически хмыкнул Романов. – Петр Петрович поинтересуется, чему тебя там могут научить, – многозначительно взглянул на Ксенофонтова.

Тот понимающе кивнул. «Это, что? Мне теперь постоянно находиться под колпаком у «Мюллера»?» – мысленно завопил. Не дождетесь! Не собираюсь жить под постоянным контролем посторонних людей и отчитываться куда хожу, чем занимаюсь, с кем дружу и сплю.… Пусть даже этот контроль организован из лучших побуждений. Похоже, у меня вырисовывается еще одна проблема, о которой не подозревал. Надеюсь, что у Ксенофонтова не хватит времени заниматься только мной, ведь у него есть основная работа, но «стукачками» окружить может.

Некоторое время меня не достают вопросами. Взрослые идут на пару шагов впереди и тихо переговариваются. Стараюсь не прислушиваться, а думать о своем. Вспоминаю об обещании Эдику, ремонте в квартире тети Светы и скором возвращении домой – к Маринке и Гульке!!!

При подходе к полянке Романов вдруг оборачивается ко мне и вспоминает:

– Ты песню о блокаде так и не спел! Сейчас, после ушицы, как? Споешь? Слушателей не постесняешься?

Улыбаются оба. Киваю, соглашаясь, а сам принюхиваюсь к божественному запаху. Рот мгновенно наполняется слюной.

– Трофимыч, скоро у тебя? – интересуется Ксенофонтов и направляется к костру.

– Почти готово, – отвечает, шаманивший у котла опытный рыбак.

Романов присаживается за столик, на котором уже стоит стопка пластмассовых мисок, тарелка с крупно нарезанным черным хлебом и блюдо с салатом из огурцов и помидоров. Сверху пучок целых перьев зеленого лука. Так и захотелось схватить перо и, макнув в солонку откусить, испытав сладко-соленую луковую горечь, которую тут же заесть черным мягким свежим хлебом. Понимаю, что на свежем воздухе аппетит разыгрался не на шутку.

– Игорь! На столе чего-то не хватает, – намекает Григорий Васильевич.

Один из охранников понимающе улыбается и, кивнув головой, приносит из машины бутылку водки, две бутылки лимонада и стопку пластмассовых стаканчиков.

– Вот это дело! – отозвался от костра Трофимыч. – Как раз для ухи не хватает!

Взял после разрешающего кивка Романова бутылку, сорвал «козырек» и плеснул в кипящую воду. Сыпанул какие-то приправы, лаврушки и соли. Помешал черпаком. Наклонился и, выбрав дымящуюся головешку из костра, сунул в бульон.

– Все, снимаем, – командует Ксенофонтову.

Вдвоем снимают перекладину с котелком с рогатин и осторожно относят в сторону. В завершении Трофимыч накрывает котелок крышкой.

– Пока настаивается можно отметить удачную рыбалку, – намекает, глядя хитро на главного среди нас. – Правда, было бы лучше пораньше приехать сюда. Основной клев пропустили, – сожалеет. – На вечернюю зорьку останетесь? – надеется.

– Петр Петрович, командуй, – распоряжается Романов. – Хорошо здесь! – отметил, задумчиво поглядев в озерную даль. – Но надо ехать. Дел невпроворот, – отвечает, наконец, Трофимычу. – Для дома рыба осталась? – интересуется.

– А как же. Как договаривались, – отзывается довольный мужик, получая стопку с водкой от Петра Петровича и выбрав кусок «черняшки» застыл в нетерпеливом ожидании разрешения выпить.

– Присаживайтесь, чего стоите? – буркнул Романов, неторопливо цепляя ложкой салат и берясь за стопку.

Ксенофонтов, кивнув приглашающе мне, садится за стол.

– Будем здоровы! – мазнув по мне взглядом, Романов чокнулся с двумя собутыльниками и выцедил водку. (Охране не наливали).

Как и мечтал, выбрал луковое перо и, обмакнув с солонку, зажевал с хлебом.

Как самому молодому, мне пришлось принести тарелку с ухой Романову по намеку Ксенофонтова. Потом уже получать свою порцию. Трофимыч хозяйничал у котла. За столом мы оказались втроем. Григорий Васильевич отказался от второй стопки. Ксенофонтов тоже. Один Трофимыч довольно крякнув, без тоста опрокинул водку в себя и с удовольствием лежа на траве стал наворачивать уху. Охранники ели, расположившись на бревнах.

Уха оказалась божественная! Душистая и наваристая. Омрачали удовольствие многочисленные мелкие рыбные косточки, но все равно с удовольствием навернул две тарелки и если бы не насмешки старших товарищей над моим аппетитом, то поднапрягшись, мог бы осилить еще одну.

Романов отодвинув тарелку с оставшейся ухой, терпеливо ждал, когда запью обед лимонадом. Ксенофонтов с удовольствием курил.

– Ну, что, поел? – поинтересовался Григорий Васильевич. – Исполни свою «Дорогу жизни», – предложил.

Все заинтересованно уставились на нас. Кивнув и отодвинувшись от стола вместе со стулом, опустил голову, вспоминая слова песни и интонации Розенбаума. Тихо начинаю:

На пальцы свои дышу – не обморозить бы

Снова к тебе спешу Ладожским озером

Закончив, поднимаю голову. Все удивленно смотрят на меня и молчат. Только пьяненький Трофимыч не утерпел:

– Хорошая, какая песня! Правдивая. Никогда не слышал. Кто написал?

Вижу – Романов с интересом ожидает моего ответа. «Подозревает в плагиате?» – мелькает мысль. Не доказать и не обвинить.

– Впечатлился военной кинохроникой и вот получилось, – сообщаю, глядя ему в глаза.

Григорий Васильевич, вздохнув, отвернулся к Ксенофонтову. Они переглянулись. «Подозрения в присвоении чужого творчества, подрывают веру в мою честность и порядочность», – соображаю.

– Спой еще … свое, – предлагает Григорий Васильевич.

«Не верит в мои возможности самостоятельно сочинять песни!» – догадываюсь. «Как же его убедить? Надо ему спеть песню, в которой большинство слов моих», – решаю и запеваю «Старые друзья» на мотив Любэ:

А ведь когда-то мы могли

Сидеть с гитарами всю ночь

И нам казалось, что всю жизнь

Мы будем вместе все равно…

Серега, Вовка и Андрей.

Виталий, Генка и Сергей.

Серега, Вовка и Андрей.

Виталий, Генка и Сергей…

– Это ты о своих друзьях из барака? – пришел на мне на помощь Ксенофонтов.

Киваю. Романов покосился на него.

– А еще? – предлагает.

Напеваю «Ребята с нашего двора»:

…И припомнятся звуки баяна

Из распахнутых в вечер окон,

Копу вспомнишь, соседа-буяна

И распитый в сортире флакон.

Помнишь, пиво носили мы в банке,

Ох, ругался на это весь двор

И смолили тайком мы с Серегой в сарайке,

А потом был с отцом разговор…

Вижу, что песни нравятся всем, только не понимают, что происходит и вопросительно посматривают на главного критика, а Романов не проявляет эмоций.

– Про войну есть у тебя что-нибудь еще? – наконец проявляет он интерес.

Не отвечая напеваю «О той весне»:

Кино идет – воюет взвод.

Далекий год на пленке старой.

Нелегкий путь – еще чуть-чуть,

И догорят войны пожары…

… И все о той весне увидел я во сне.