Вспомнил свою шестнадцатилетнюю соседку, которая с подружками-ровесницами тусовалась ежедневно на одной из остановок в центре города, дожидаясь клиентов, чтобы сделать минет за установленную таксу в восемьдесят рублей в начале девяностых годов.

Вспомнил телепередачу о русской семье, состоящей из матери и двух красивых дочерей четырнадцати и шестнадцати лет, которые проживали в одном из чеченских сел в период независимой Ичкерии. Их мужа и отца убили у них на глазах, а вся чеченская молодежь села каждый вечер навещала их дом для удовлетворения похоти. Только с приходом наших войск им удалось вырваться в Россию.

Вспомнил видео из интернета о маленькой девочке-заложнице с отрезанными пальчиками. У ее отца-бизнесмена бандюки вымогали деньги, похитив дочь.

Встряхнул головой и передернулся, прогоняя жуткие сцены-видения. У каждого поколения своя война! Сейчас молодежь еще в большинстве своем верит в идеалы добра и справедливости. Еще не делят в школах и во дворах на своих и чужих по национальному признаку. Хотя в армии, в частях, где преобладают национальности с Кавказа или южных республик уже заметно притеснение славян. Кто столкнулся с этим во время срочной службы, уже теряет веру в интернационализм и дружбу между народами.

– О чем ты думаешь? – в сознание пробился голос Петра Петровича.

Вижу встревоженное лицо Ксенофонтова.

– Такое ощущение, что ты хочешь кого-то убить, – признался.

– Слишком много таких, только боюсь, это ничего не изменит. Нельзя человеку позволять жить в условиях безнаказанности и вседозволенности, – размышляю вслух.

– Откуда у тебя такие мысли? Почему тебе это пришло в голову? Давно этот дар у тебя? – засыпал вопросами.

– Дар ли это? Больше похоже на проклятье, – признаюсь.

– Не поделишься? Может легче станет, – предлагает.

– Легче не станет уже никогда, – не соглашаюсь. – Давайте дождемся Григория Васильевича.

«Вот, наверное, почему неосознанно я радую близких и дорогих мне людей, казалось бессмысленными подарками», – вспоминаю сегодняшние размышления о своей глупой щедрости. Меня тревожит – сможет ли Романов сохранить привычный образ жизни в стране для всех? Не допустит ли обнищание населения и бандитский «беспредел»?

Деньги у меня никто не возьмет, кроме мамы. Копить бесполезно. В девяностые годы многие тысячи рублей на сберкнижках и «в чулках» превратятся в рубли, если их вовремя не перевести в валюту.

Надоела неопределенность. Когда же приедет Романов?

С Петром Петровичем досидели до сумерек, поужинали бутербродами под кофе и чай и пошли укладываться. Расположились в гостевой комнате на двоих. Казалось, заснул еще на пути головы к подушке.

Вырываюсь из сна от того, что меня трясут за плечо.

– Сергей! Просыпайся! – слышу голос Ксенофонтова.

«Какого черта!» – ругаюсь про себя. Неужели пора вставать? Темень за окном. В комнате свет не горит, но от освещения в коридоре через открытую дверь в комнате вижу одетого Петра Петровича, склонившегося надо мной.

– Сергей! Григорий Васильевич приехал, хочет тебя видеть, – сообщает тот причину ранней побудки.

«Ему, что завтрашнего дня мало будет?» – ругаюсь мысленно. Натягиваю спортивки с майкой и плетусь за Ксенофонтовым.

В просторной столовой за столом вижу Романова и двух крепких молодых мужчин. «Охрана. Ох, рано, встает охрана!», – язвлю про себя. Галина Петровна убирала уже со стола. Видимо поздний ужин или ранний завтрак у новых гостей уже заканчивался. «И на этом спасибо!» – промелькнула благодарная мысль.

– Добрый.… Э-э.… Здравствуйте! – замялся, но нашелся я.

Охранники синхронно кивнули, а Романов исподлобья недобрым взглядом смотрел на меня. «Да он же пьяный!» – вдруг замечаю. Нездоровый румянец, глаза мутные, но сидит спокойно, руки, сцепленные в замок, лежат на столе.

– Присаживайтесь, – буркнул, мотнув головой нам в сторону свободных стульев, напротив.

В дверях столовой вопросительно застыла домработница. Ксенофонтов отрицательно помотал головой, а я попросил кофе. Этот напиток никогда не влиял на мой сон или самочувствие, а на халяву получить удовольствие от хорошего импортного кофе откажется только дурак.

Охранники почти синхронно закончили пить чай и, поблагодарив, поднялись из-за стола. Романов мрачным взглядом проводил их. Галина Петровна поставила передо мной маленькую кофейную чашечку на блюдце, кувшинчик с молоком и подвинула сахарницу. Пожелала приятного аппетита и, взглянув на хозяина удалилась. Судя по аромату, кофе оказался свежесваренный нерастворимый. Наслаждаюсь, прихлебывая, и посматриваю на главного за столом.

– Ты посмотри, Петр Петрович, что значит молодость! Пьет кофе и не задумывается о сердце, давлении, бессоннице и прочем. Скинул на меня все проблемы и спит спокойно, домой собирается! А мне здесь расхлебывать? – обиженно заявляет Романов Ксенофонтову, кивая в мою сторону.

Отставляю чашку и смотрю на него, пытаясь подавить возникшую неприязнь к пьяному собеседнику.

– Что, не нравится? Правду неприятно слушать? А каково мне? – возмущается, упрекая меня.

– Однажды президент одной страны поехал налаживать добрососедские связи с народом другой. Ездил по городам, читал лекции студентам и политикам, рассказывая о своей замечательной стране. Только в период визита постоянно злоупотреблял спиртными напитками. Его в таком состоянии видели все и активно обсуждали в газетах и на телевидении, а не то, что он хотел донести до слушателей.

В одном аэропорту, не обращая внимания на представительную встречающую делегацию он, выйдя из самолета, помочился на колесо шасси.

В другой стране не вышел из самолета к встречающему премьер-министру, якобы из-за плохого самочувствия.

На Родине народ уже смеялся, когда слышал, что их президент неделями «работает с документами». Знали все, что охрана замучалась поставлять ему эти «документы».

Замолчав, допил остывший кофе. Оба собеседника озадаченно смотрят на меня. Наконец Романов раздраженно интересуется:

– Это ты о ком рассказал и к чему?

Не услышав ответа, догадался:

– Пьяных не любишь?

– Не люблю, – признаюсь. – Можно я пойду спать? – прошу.

– Пусть идет, Григорий Васильевич? – поддерживает меня Петр Петрович, опасаясь неадекватной реакции хозяина.

Тот молча и недовольно сверлит меня взглядом. Не дождавшись ответа, Ксенофонтов предлагает мне:

– Иди Сережа, ложись. Скоро уже вставать.

Встаю, киваю головой и ретируюсь в свою комнату, ожидая окрика. Чего еще может прийти в голову нетрезвому начальнику, привыкшему к почтительности подчиненных? Долго не могу уснуть. Ворочаюсь и гоняю всякие мысли в голове о прошедшей встрече. Что за наезд? Чем Романов недоволен? Того ли человека я выбрал для своих замыслов? Не найдя ответа и не дождавшись соседа засыпаю.

Утром меня опять поднял Ксенофонтов. «Ложился ли он?» – возник вопрос. Посетил туалет и, ополоснув лицо, иду в столовую.

Там уже завтракали вчерашние ребята из охраны и пил чай хмурый Григорий Васильевич.

– Доброе утро! – здороваюсь и сажусь на вчерашнее место.

Все молча кивают.

Галина Петровна ставит передо мной тарелку с яичницей с жареной колбасой и вазочку с творогом, политому сметаной. Затем приносит чашечку со свежесваренным ароматным кофе.

– Выезжаем через полчаса, – буркнул Романов, вставая из-за стола.

За ним выходит Ксенофонтов.

Проглотив завтрак, забираю рюкзак и выхожу на веранду. Ксенофонтов курит с каким-то местным мужиком и чего-то обсуждает. Местный одет в резиновые сапоги и фуфайку. Охранники стоят возле черной «Волги» с антенной. Петр Петрович махнул мне рукой на свою машину. Закидываю рюкзак в открытый багажник.

Погода радовала. Стоял утренний туман, предсказывая хороший день.

– Раньше надо было выезжать, на зорьку, – посетовал мужик.

Из дома вышла Галина Петровна с брезентовым плащом и сапогами в руках и подошла к черной «Волге». Один из охранников открыл ей багажник. Уложив вещи, она позвала ребят за собой к сараю.