Она молча кивает, плечом оттискивает Криса и проходит дальше, в спальню. В голове словно перекати-поле, и Ольсен рада этой пустоте; рада, что может занять руки, вытаскивая из шкафа другое платье — штаны она не носит в принципе.

Что-то падает к её ногам.

Александра опускается и поднимает с пола толстовку — ту самую, которую одолжил ей Крис. Она пахнет стиральным порошком, но это всё равно его вещь, и смотреть на неё спокойно невозможно.

«Хорошо, что она осталась у меня, — так рассуждает рациональная часть Александры. — Нужно отдать Крису, чтобы он мог тоже переодеться в сухое».

И тут же девушка спорит сама с собой: «Но уже почти ночь. Он же не будет спать в толстовке».

Александра внутренне содрогается: «О чём это я? Крис поедет домой, он не останется тут на ночь», — но думать она может что угодно, а всё равно ведь знает, что никуда она ему уехать не позволит.

Сердце её наполняется необъяснимой уверенностью в происходящем. Она даже пытается подавить вину, когда запихивает толстовку в дальний угол шкафа, — туда же, где лежит толстовка с именем Вильяма, отнятая у Малин, — оглядывает полки с одеждой Вильяма и достаёт две пары брюк и футболок.

Положив их на кровать, Александра быстро переодевается сама и бросает мимолётный взгляд в зеркало. Это всклокоченная девушка с лихорадочно блестящими глазами кажется ей совсем чужой.

Александра приглаживает мокрые волосы, утирает не высохшие капли на лице, берёт одежду для парней и выходит из комнаты.

Она находит их сидящими на диване в полном молчании. Александра окидывает их изучающим взглядом, прежде чем сказать:

— Раздевайтесь.

Крис тут же вскидывает на неё взгляд, но пусть каждый атом Александры и отзывается на него, она заставляет себя подавить волнение и глухим, без эмоций голосом говорит:

— Не обольщайся, Шистад. Я должна удостовериться, что ваши рёбра не сломаны, потому что сама собираюсь их сломать.

Крис переводит взгляд на Вильяма, но тот не выражает никакого удивления. Магнуссон вообще ведёт себя странно — даже ничего не сказал, когда его девушка обняла не его.

Возможно, дело было в этой тихой силе, таящейся внутри Александры. Сейчас Кристофер не мог поверить, что ещё пятнадцать минут назад она стояла под дождём, дрожала и казалась такой маленькой и хрупкой. Вот о чём говорил Вильям, прося его быть с Алекс поосторожнее?

Вот, что это значит — «Александра психически нестабильна»?

Вильям боится, что у неё снова случится паническая атака из-за того, что он заставил её за него волноваться? Он чувствует за собой вину?

Крис не знает, почему ощущает злость; неверная мысль — «Какого чёрта он вообще постоянно заставляет её волноваться?» — вторгается в его мозг. Парень понимает, что их борьба с Якудзами — это то, от чего ни один из Пенетраторов не сможет отказаться, к тому же шанс того, что кто-то из них серьёзно пострадает, равняется одному из ста.

Это же не мафиозные разборки.

И всё же для Александры, очевидно, достаточно и этой крошечной вероятности.

— А одежду ты нам когда выдашь? — Крис всё ещё старается шутить, чтобы разрядить обстановку.

Александра не улыбается, но кажется уже не такой грозной.

— Как только ощупаю вас от и до.

— От и до? Как неприлично, Алекс.

Девушка бросает на него взгляд, который приводит его едва ли не в смятение:

— Засуди меня за это, — отвечает она.

Александра не удосуживается посмотреть на реакцию Криса и поворачивается к Вильяму. Какая-то тень злости, боли и глубокого сердечного чувства пробегает по её лицу.

Крис, наблюдающий за этим, ощущает, как изнутри у него поднимается нечто, что он пытается подавить в себе последние два месяца — с того момента, как увидел эту неприятную ему девушку такой, какой смог её полюбить.

Чувство это было вовсе не ревностью, — по крайней мере, не в том смысле, как её понимают другие. Эта девушка не могла принадлежать ему изначально, потому то, что теплилось внутри него, он не мог выказывать наружу.

Вильям снимает футболку привычным движением, и Крис думает, что это обыкновенная для него процедура после встречи с Якудзами. А потом эти двое, наверное, отправляются в спальню и…

Крис закрывает глаза, когда пальцы Александры касаются разбитой губы Вильяма. Он не открывает глаз до тех пор, пока по шороху не понимает, что друг наконец-то получил свой комплект одежды.

— Прими душ, — говорит Александра. — А потом я обработаю ссадины. Твоё счастье, что ничего не сломано.

«Наверное, обычно они принимают душ вместе», — нехотя думает Крис, и часть него — более эгоистичная — рада, что он здесь и сегодня этого не случится.

И тут же становится душно, когда Вильям уходит.

В тот момент, когда Александра опускается на диван рядом с Крисом, он готов попросить Вильяма вернуться и, не переодеваясь в сухую одежду, пойти домой, чтобы больше никогда не попадать в плен бесцветных глаз.

— Ты то ли медлительный, то ли непонятливый, — вздыхает Александра и тянется к нему, чтобы самой стянуть и куртку и футболку.

Крис подаётся назад, чтобы увеличить между ними расстояние, но чем он дальше, тем ближе к нему Александра.

— Да что ты как ребёнок, ради бога! — восклицает она, и, если куртку он снимает сам, то за футболку принимается уже Ольсен. — Я не собираюсь делать ничего такого!

Но она делает. Едва её руки касаются торса Криса, и парень понимает, что — всё. Синяк на рёбрах ноет от одного только взгляда Александры.

— Будь со мной нежной, — по-прежнему шутит Крис, потому что это вернёт их обратно — к тем отношениям, в которых они состояли всегда. Нужно только дождаться её ледяного: «Это уж как получится».

— Хорошо, — вместо этого отвечает Александра, и Крис готов её убить.

Он ненавидит, как округляются её губы, когда она говорит; ненавидит, как равномерно вздымается грудь, рождая дыхание, после преобразующееся в слова. Он ненавидит, что в эту секунду любит её сильнее, чем полчаса назад, а через минуту будет любить даже больше.

Александра тыкает пальцем прямо в синяк.

— Эй! Это ещё за что?

— Ещё не придумала. Считай, что это профилактическая мера, — произносит Александра, но уголки её губ немного приподнимаются. Она слегка поворачивает его голову, чтобы рассмотреть порез на шее. — Ты до чёртиков напугал меня. Не отвечал на мои звонки и в школе не появился. Если бы ты не приехал сегодня с Вильямом, я бы, пожалуй, решила, что…

Ольсен сглатывает.

— Решила, что..? — спрашивает Шистад, ожидая продолжения.

— Не знаю… что ты умер.

Крис поворачивает голову так резко, что Александра не успевает отпрянуть, и их лица оказываются в десяти сантиметрах друг от друга.

Александре становится то ли плохо, то ли, напротив, хорошо, когда их взгляды встречаются.

— С чего мне умирать, Алекс?

Впервые Александра опускает взгляд первой. Это что-то будит в Крисе, — какая-то неправильность её душевного падения, — и он пальцами приподнимает подбородок девушки.

— Алекс?

— Я всегда думаю о плохом. Глупость, конечно, — она даже говорит так, словно извиняется. — Знаю ведь, что ты отсыпался или где-нибудь напивался, или был с девушкой… Но я… Я просто…

Ему отчаянно захотелось заглушить ранящие беспомощные слова, прижаться губами к губам Алекс и убедить её в том, что бояться нечего. Но ей следовало бояться — его; того, что он хотел сделать, что уже сделал…

— Я не тот человек, о котором тебе нужно волноваться, — в конце концов, произносит он и отпускает её подбородок, но Александра удерживает его руку в своих ладонях.

— Но я волнуюсь.

— Алекс…

— Я волнуюсь, — уже более уверенно продолжает Александра. — Вне зависимости от того, хочешь ты этого, или хочу ли я… Я не хочу сказать, что ты должен чувствовать ответственность из-за того, что я вся такая нервная и мозги у меня набекрень… Хотя ты и ответственность — это как я и мёлье… (Прим. автора: национальное норвежское блюдо ассорти из отварной трески, икры и печени.) Ненавижу его.