Белле плевать, даже если вся кровь Зейна Малика пропитает доски корабля — только бы Анвар возвратился живым.
Миссис Клементс не спеша обсуждает с отцом предполагаемую свадьбу, и Белле хочется кричать так, чтобы винные бокалы на столе от её голоса полопались. И к мысли, что она отдала бы всё, чтобы Анвар вернулся невредимым, Белла добавляет другую: пусть проклятая английская девчонка утонет в Карибском море. Пусть свадьба не состоится никогда.
Джелена приходит к ней вечером — укутавшись в шелковый халат, с расплетенными светлыми волосами, она больше похожа на англичанку-мать, чем на испанца-отца, и это удивительно. Садится на край постели.
— Я боюсь за него, Белла, — тихо говорит она.
Белла едва удерживается, чтобы не зашипеть на ноющую сестру. Джи, в конце концов, имеет право ныть и плакаться, это ЕЁ свадьбу перенесли на несколько недель, это ЕЁ жених сейчас готовится к встрече с пиратами, это ЕЁ Зейн может не вернуться. Белла показывать эмоций не может, чтобы отношения с Анваром не раскрыть, и внутри у неё все кипит. Джи впитала материнскую натуру так же, как переняла её внешность, тогда как у Беллы и её брата испанские страсти в крови, и любят они друг друга так же яростно и самозабвенно, утопая в отражениях друг друга.
— Не волнуйся, — она гладит Джелену по волосам, натягивает ободряющую улыбку. — Твой Зейн однажды от пиратов живым ушел, и теперь снова уйдет.
Джелена утыкается лбом в её плечо и всхлипывает, и Белла хочет крикнуть: дура ты, сестренка, дура, твой Зейн — пират, и всегда им будет, а вовсе не солдат, отправленный к ним на корабль! Он врет тебе в лицо, обманывает, а ты готова верить, потому что влюблена! Но даже не любишь.
Белла уверена, что Джи не любит этого своего Зейна, невозможно любить человека, которого толком не знаешь. Любить означает знать, чувствовать, понимать, быть отражением друг друга. Быть единым целым, хотя это звучит глупо, как в театральных пьесах, что, говорят, в Англии так популярны. Анвар с Беллой с самого детства, никого ближе у неё не было и не будет, никто её так не понимает и не принимает. Зейн влюбил в себя Джелену за пару встреч на званых вечерах — но если она не знает, что Малик был подельником Стайлса, что вообще она знает?
Белла и сама об этом узнала только от Анвара — губернатор и отец не скрывали от него происходящего, а он делился с ней, пока они валялись в постели и целовались, боясь потерять хоть миг чертовски драгоценного времени. Они оба были хранителями семейных секретов, но самую страшную тайну делили между собой.
— Мне кажется, он не вернется, — шепчет Джелена.
«Оно и к лучшему, сестренка, — думает Белла. — Отец найдет тебе другого жениха, и ты думать забудешь про своего пирата»
Хотя нельзя не признать — Зейн красивее многих местных аристократов. Высокий, стройный и гибкий, с приятным, тягучим голосом. Кажется, он откуда-то с Восточных стран, об этом так и кричат его черные волосы, его глаза, темные, как патока, длинные ресницы, которым большинство девушек Порт-Ройала завидуют. И он, определенно, любит Джи, хотя, возможно, тоже не очень понимает, какая она есть.
Следующие несколько дней Джи ходит тенью самой себя. Миссис Клементс раздражает больше обычного, и Белла, в очередной раз выйдя из себя, срывается на Гресии за какую-то мелочь. Девушка убегает прочь, а Белла смотрит на себя в зеркало и массирует виски. Затем хватает зеркало и швыряет в стену.
У неё внутри пустота, стремительно заполняющаяся страхом, и Белла боится, что не выдержит. Утром она услышала, как служанки, вычищая камин, обсуждали пиратов — и одна из них обмолвилась, будто, говорят, капитан Гарри Стайлс был Джемме родственником. У Беллы внутри ледяным страхом все обволакивает, и она молится за жизнь Анвара, молится, чтобы любимый/брат вернулся домой. Вернулся к ней.
========== Бессонница. Гарри ==========
Комментарий к Бессонница. Гарри
Aesthetic:
https://pp.userapi.com/c848628/v848628162/3fda7/GF14uHFa2rY.jpg
Стоит Гарри закрыть глаза — и неровные, неуверенные буквы, которые Зейн уж наверняка выводил в темноте трюма, огненно полыхают под веками. Когда-то предательство одного из лучших друзей вскрыло ему грудную клетку, выворачивая его наизнанку, но теперь ему выворачивает кишки заново — потому, что поступок Зейна вытаскивает похороненные воспоминания.
Гарри помнит, как попал на корабль к Десмонду (назвать бывшего капитана «отцом» у него не поворачивался язык). Он пришел тогда на Тортуге в таверну, где набирал команду Десмонд Стайлс. Он, шестнадцатилетний мальчишка, юркий и уверенный в собственных силах, носящий в сердце твердое намерение быть лучше собственного отца. Десмонд смотрел на него, хмурясь, пытался понять, чем знаком ему новенький юнга, но так и не смог узнать в нем себя. Зейн был первым, с кем познакомился Гарри, оказавшись на «Леди Энн» (тогда галеон ещё носил другое название), и Зейн же, плававший с Десмондом уже год, знакомил его с корабельным оснащением. Потом на борту появился Лиам, за ним — Луи и Найл. Но Малик всегда оставался для Гарри тем, кто помог ему освоиться в команде Десмонда. Кто через три года стоял рядом с ним во время бунта. И тем, кто год назад отбросил их дружбу, чтобы получить прощение от губернатора Ямайки.
Гарри помнит грязные, полные крыс катакомбы ямайской тюрьмы и помнит, как думал, что больше никогда не увидит «Леди Энн». Он вспоминает абсолютно дерзкую, абсолютно безумную и неожиданно удачную попытку Лиама и Найла вытащить их с Луи с виселицы, хотя и Стайлс, и Томлинсон уже успели попрощаться с жизнью.
И Гарри думает, что, кажется, никогда не поймет поступков Малика. Ради чего Зейн предал их дружбу — ради славы? Богатства? Каперской лицензии от англичан? И ради чего он помог им сейчас? Если вообще помог, а не пытался загнать в заранее расставленные сети.
Записка, оставленная Гарри и Лиамом на берегу острова Юнион — пригвожденная ножом к ближайшей пальме, если уточнять, — могла разозлить англичан до белых глаз. А ещё — одним махом лишить Зейна всех привилегий, которые принесло ему предательство. И Гарри, до крайности довольный собой тогда, сейчас признается сам себе, глядя в темноту: а принесло ли ему это удовлетворение?
Ответ приходит не сразу. Гарри слушает шум волн, бьющихся о борт «Леди Энн», вспоминает, как много лет назад они с парнями валялись прямо на полу в общей каюте — юнгам с гамаками и тюфяками не особо, знаете ли, везло, — и мечтали, как их имена будет знать весь мир, казавшийся тогда огромным. Вроде бы, именно в одну из таких ночей Зейн попросил Луи научить его писать (всякое в жизни пригодится), и Томлинсон все свободное время тратил на обучение друга этой не такой уж хитрой науке.
«Почему ты предал нас? Что же было не так?»
Гарри ищет и не находит ответ, а тоска свербит за ребрами, ноет, завывает больным ветром и мешает уснуть. Кажется, его не удовлетворило дерзкое письмо, оставленное англичанам. Кажется, ему до сих пор так больно, что эта боль прорастает в легких и мешает вздохнуть. Кажется, он поступает, как Зейн когда-то, и это приравнивает его к бывшему другу, навсегда получившему звание «предатель». И если Гарри так гордился, что не предал бы даже своего врага, почему он сделал это теперь?
Англичане совсем не так тупы, как хотелось бы. Смогут сложить несколько фактов и осознать, что кто-то команду «Леди Энн» о приближении трех фрегатов предупредил. А кто ещё это мог быть, как не бывший пират?
Совесть выгрызает в душе у Гарри дыру. Он бьет кулаком по постели: чем же он лучше Малика? И ненавидит себя за слабость, ненавидит до зубовного скрежета. И хотя ни Луи, ни Лиам, ни Найл его не осуждают, он осуждает сам себя. Эйфория от дерзкого поступка проходит, растворяется в пене морской, а боль — вот она, всегда с ним, навсегда за грудиной плещется, разъедает отравой.
Гарри поднимается, набрасывает рубашку на плечи. Быть может, соленый воздух океана и шум волн утихомирят его душу, как всегда и бывало? Море и палуба «Леди Энн» спасали от любых кошмаров, тянущих лапы в ночи. Он выбирается на палубу. На квартердеке Джон — сменил Поля, очевидно. Гарри кивает ему, но к рулю не поднимается, отходит к борту, опирается о фальшборт. Море — темное, но спокойное, плещется о бока «Леди Энн», успокаивает, утешает… зовёт. А над ним — звезды, бархатным полотном, расшитым драгоценными камнями, небо раскинулось над волнами, и черт знает, где океан переходит в небеса.
