Гарри ненавидит появляться на всяких ток-шоу — он этого дела накушался ещё с One Direction. Но отказать Джеймсу Кордену, одному из своих лучших друзей, Гарри тоже не может, и сейчас, пока он сидит в студии и ждет, пока Джеймс позовет его на прямой эфир, он вспоминает, как подозрительно легко Эйвери отпускает его в Нью-Йорк.

Гарри доверяет своей жене, а как же иначе? Без доверия нет ни брака, ни просто отношений, и за тринадцать лет совместной жизни Эйвери ни разу не дает ему повода усомниться в её чувствах. Но Гарри тридцать шесть лет, кризис среднего возраста устраивает в мозгу революцию, и прогнать прочь дурацкие мысли Стайлс не может.

Его и попросили-то о самой малости: приехать 31 декабря на прямой новогодний эфир The Late Late Show и исполнить в акустике песню. Любую, какую он сам захочет. И Гарри до сих пор сам удивлен собственным выбором. Клэр Учима, его бессменная клавишница, если и изумлена, то не подает виду. Гарри старается думать, что Эйвери сейчас сидит с Рози на коленях и смотрит шоу, чтобы увидеть его, но что, если…

Что, если нет?

Он трясет головой, едва не разрушая укладку, созданную стилистом, и ассистентка тут же несется к нему, поправляя «художественный беспорядок», который только кажется таковым, а на самом деле понадобилась туча времени, чтобы его создать. Ему тридцать шесть, и, наверное, только это заставляет его думать, что их брак с Эйвери проходит через какие-то… испытания? Эйвери не давала поводов так думать. Ни разу не упрекнула его в том, что он проводит больше времени в разъездах и в студии, чем с ней и с дочерью. Эйвери всегда понимала, за кого вышла замуж.

Но скоро чертов Новый Год, и они планируют провести его вместе, пока за две недели до не звонит Джеймс. Гарри соглашается — он не умеет отказывать друзьям, да и Джефф считает, что нужно напомнить о себе, пока идет запись нового альбома. Пару дней он не решается рассказать об этом дома. Он думает, что Эйвери наверняка воспротивится, должна же хоть когда-то?

Она вздыхает и говорит — если нужно, то поезжай.

Гарри всегда радовался её умению понимать и принимать его суматошный образ жизни, в котором «надо» всегда было важнее, чем «хочу» — как и у любого взрослого человека, в общем-то. Но в феврале ему будет тридцать семь, его дочери — пять с половиной лет, его отношениям с Эйвери — несколько больше, и если и расцветать в дурной башке кризису приближающихся сорока, то когда, как не сейчас? И он думает: что, если его туры и его работа, так им любимая, сыграли с ним дурную шутку? Что, если его жена… о, конечно, не изменяет ему, но научилась жить без него, и ей комфортнее без него, чем с ним?

Эта мысль пугает. Она зудит где-то на периферии мозга ровно с момента, когда он увидел реакцию Эйвери на его отъезд, и не желает убираться прочь.

Гарри нервно одергивает пиджак от Гуччи — темно-синий, с золотыми узорами — и зажмуривается. Вокруг суетятся люди — ассистенты, съемочная группа, у них и Нового Года толком не будет. Такая работа. Сейчас он выйдет под павильонное освещение, возьмет гитару и посмотрит в камеру, и все сомнения, червячками копошащиеся в голове, отойдут на второй план. Он останется наедине с музыкой, и, если Эйвери и правда смотрит шоу, она поймет, что где-то на Западном побережье, в Большом яблоке, о ней думают. А потом он выберется из студии, поедет в их нью-йоркскую квартиру и позвонит домой, чтобы провести последние минуты года с семьей, пусть и через видеозвонок Скайпа. И ляжет спать, чтобы первого января улететь домой, в Эл-Эй, где всегда ему рады, где его — он надеется и верит — любят и ждут. Гарри представляет, как Барни — огромный золотистый ретривер, которого они завели почти сразу после свадьбы — будет тыкаться носом ему в ладони и лизать руки. Как Рози сбежит по лестнице, чтобы броситься на шею. Как Эйвери прижмется к нему и прошепчет своё вечное: «Добро пожаловать домой». И Гарри отпускает, будто и не было идиотских сомнений, будто не было страхов и опасений. Но отпускает неохотно.

— Гарри, давай, — Джефф подпихивает его в спину.

Он выбирается в павильон, привычно слепнет поначалу от софитов и глохнет от аплодисментов. Джеймс хлопает его по плечу.

— И сегодня в качестве одного из приглашенных гостей — один из моих лучших друзей, потрясающе красивый даже в своем возрасте и настолько же самовлюбленный Гарри Стайлс!

Гарри подходит к микрофону, улыбается широко и сияюще, ведь именно этого от него и ждут. Обводит взглядом публику.

— Спасибо, Джеймс, и не будем вспоминать, что ты старше меня, да? Всем привет. Я действительно здесь, вам не кажется. Новый Год, — произносит он, глядя в одну из ближайших камер, — это праздник, который, как и Рождество, хочется провести с любимыми людьми. Я люблю вас всех, иначе меня не было бы здесь. Я люблю тех, кто смотрит мое выступление перед экранами. Я люблю тех, кто нашел время и пришел сюда как зритель, и люблю тех, кто посмотрит концерт в записи. Но ещё я люблю свою семью, и… — черт, у него срывается голос, и Гарри надеется, что никто не замечает этого. — И я знаю, что они смотрят на меня сейчас.

Он практически может видеть, как Рози радостно ерзает у Эйвери на коленях, как тянется к экрану и смеется, а потом с тревогой спрашивает, не тоскливо ли папе там одному, пока они в Лос-Анджелесе? Тоскливо, Рози, ещё как тоскливо. Гарри шлет в камеру воздушный поцелуй и берет первый аккорд, зажимая пальцами струны гитары.

If I could fly, I’d be coming right back home to you.

I think I might give up everything, just ask me to…

Гарри мог выбрать любую песню из своего репертуара, но выбирает If I could fly — он знает, что у Эйвери она из репертуара One Direction самая любимая. Он думает: если бы я мог, я бы сейчас был дома, рядом с тобой, детка.

«И скоро я буду»

For your eyes only, I show you my heart,

For when you’re lonely and forget who you are.

I’m missing half of me when we’re apart —

Now you know me, for your eyes only,

For your eyes only…

Эйвери знает его, как не знает ни одна женщина, кроме разве что мамы и Джеммы, но они не в счет, они ведь были с ним всегда рядом. Эйвери принимает его полностью — его привычку петь в душе и его работу, его чувство юмора и постоянную необходимость летать по миру и открывать для себя новые города… или что-то новое в давно известных. Эйвери любит его, и сейчас, прикрывая глаза и будто наяву видя её лицо, Гарри улыбается.

К черту любые кризисы среднего возраста.

Они со всем справятся. И всё им по плечу, пока Эйвери хочет смотреть с ним свои обожаемые «Звездные войны», поедая при этом пиццу. Она может цитировать этот фильм наизусть, но всё равно пересматривает его, и Гарри присоединяется, если может. Он знает — Эйвери это важно. Так же, как ей важно чувствовать, что он рядом. Что он обнимает её, и все проблемы уходят на второй план. А то и на третий.

I’ve got scars, even though they can’t always be seen

And pain gets hard, but now you’re here and I don’t feel a thing…

У них обоих есть шрамы, оставшиеся на сердце, но шрамы не болят, пока их семья крепко держится друг за друга. И пока у Гарри есть двое зрителей, ради которых он на самом деле поет. Мнение которых ему единственно важно.

I’m missing half of me when we’re apart,

Now you know me, for your eyes only…

Аплодисменты оглушают. Он и забыл уже, что находится на студии The Late Late Show. Гарри открывает глаза. Оператор показывает ему большой палец.

— Итак, леди и джентльмены, мистер Гарри Стайлс! — Джеймс аплодирует громче всех. Ассистент забирает у Гарри гитару, и тот падает на диван, знакомый до боли. Сколько раз он уже сидел здесь за все эфиры, и он всегда был рад поболтать с Корденом и посоревноваться с ним в чувстве юмора, но сейчас Гарри предпочел бы находиться дома.

— Рад, что ты пригласил меня, Джеймс, — врет он и улыбается. Корден прекрасно знает, что ничерта Гарри не рад, но в этом ничего личного.

— Ну, пригласил-то я не только тебя, так что особенно не рассыпайся в благодарностях, — смеется Джеймс. — Кстати, я тут ещё кое-кого позвал…