Друг от друга тянули блин:

Блин был кругл, а стал длинн.

Сизова была угловатой,

Углы подбивала ватой.

Сидоров впал в кручину,

Бросился с кручи в пучину.

Поставил жене синяк.

Без всякого повода – просто так!

Смотрит на мир щелевидно,

Но все в этом мире ей видно.

Жену, пахавшую в поле,

Я содержал в холе.

С измятой встали мы постели —

От складок полосы на теле.

Застал я с ним жену раздету

И объявил ему вендетту.

Жил и с этой, и с этой, и с той,

Вот и остался в квартире пустой.

Грела муха паука,

Теплая еще… пока.

В уголке сидит паук —

Восемь ног, а может, рук.

Мы разошлись, и, как прежде,

Спать я ложусь в одежде.

И с ней, и без

Бешусь, как бес.

Ревел человек в коляске,

Видно, хотел он ласки.

Два мальчугана мелькнули,

Как из нагана пули.

Дети играли в дочки-матери по кругу,

Перекидывая ребенка друг другу.

Долго и громко икал я, пока

Не съел на палочке петушка.

Шел я между пилорам —

Дальше шел я пополам.

Глаза безглазы и лица безлики

После прихода военной клики.

Раскрылись глаза в глазах.

Вся голова в слезах.

Мы с братом, кувалдой орудующие,

Разбили стену, заглянули в будущее.

Со мной случилась беда:

На меня упала звезда!

Время устало и встало,

И ничего не стало.

Можно мыслить понятиями и словами,

А можно кубами, шарами и даже мирами.

Один человек доказал, что земля – это куб.

А другой умер от прикосновения детских губ!

Смерть прекрасна и так же легка,

Как выход из куколки мотылька.

Залез я в чужой улей.

Здесь покоюсь, сраженный пулей.

Никто не ссорился со мной,

Убит я пулею шальной.

Имел я невесту прекрасную,

Зарезан бритвою безопасною.

Был я бабник отъявленный.

Здесь покоюсь, женою отравленный.

Ночью шел по большой дороге,

Здесь навеки отбросил ноги.

Украл я чужое корыто,

Здесь навеки отбросил копыта.

Я думал, что я великан, —

А меня опрокинули и налили в стакан.

Я думал, что в комнате я да ты, —

А между нами какие-то рты.

На голове моей крышка,

Как бескозырка у матросика.

Меня подняли

И стали пить прямо из носика.

Тогда я намылился

И стал выскальзывать у всех из рук.

Мало того, что выскальзываю,

Дык еще и глаза проедаю,

Как какой-нибудь чеснок или лук,

Прыгнул в песочную кучу,

Сижу, вытряхиваю сандалии.

А подо мной и передо мной,

Около меня и надо мной

Вращаются какие-то детали.

То свинтятся, а то развинтятся зачем-то,

Пригляделся: не просто отломки,

А то, что, свинтившись с другим,

Становилось третьим чем-то.

Зарябило в глазах от верчения.

Взял одну деталь —

Упругая на изгиб, податливая на крученье.

Что-то мне провизжало

Вроде – «неси» или даже «пронзи».

Я хотел встать и бежать,

Но сам закружился вокруг своей оси.

Заболела голова.

Вот и ко мне привинтились —

Был я один, теперь два.

Потом три, четыре, пять, шесть, семь…

Потерял счет.

Вдруг все разом распалось,

Но сразу же привинтилось что-то еще.

Но и это отпало,

Остался лишь шрам на коже.

Тут я понял, что надо и мне

Свинтиться с кем-то тоже.

Свинчивался и отвинчивался,

Свинчивался и отвинчивался,

Свинчивался и отвинчивался

С кем только мог.

С одним так свинтился,

Что долго потом отвинтиться не мог.

Вдруг пришла мать,

Родные, друзья, учителя.

Я перед самыми их глазами вертелся,

Кричу им: «Смотрите, да вот же я!» —

А они спрашивают, куда я делся.

Мол, отбился от рук, сбежал куда-то,

Совсем не учусь.

А я перед самым их носом.

Кручусь,

Кручусь,

Кручусь,

Кручусь.