За окном сгущались сумерки. Виктор Николаевич натянул на голову одеяло. Мысли уносили его в прошлое, в Ленинград, в Ригу, а когда снова возвращались к сегодняшнему дню, беспокойно становилось на душе. Сможет ли он теперь управлять самолетом, не закроет ли рана ему дорогу в небо?
Каштанкин представил кабину "ила". Перед ним ручка управления самолетом с боевыми кнопками пушек и пулеметов, за ними приборная доска - высотомер, указатель скорости, авиагоризонт, манометры. Справа - электросбрасыватель бомб и реактивных снарядов, слева - рукоятка управления режимом работы двигателя - сектор газа. Все это было настолько знакомо, что капитан физически почувствовал себя рядом с приборами, в кабине штурмовика. Ему вдруг представилось, что рули - продолжение ног, а продолжение рук - крылья. Но могут ли крылья быть продолжением изуродованной руки?..
Дни складывались в недели, недели в месяцы. А лечат не только врачи, лечит и время. Радовали и добрые вести с фронтов, а у победителей раны всегда заживают быстрее. Побеждал их и сильный, молодой организм летчика.
- Молодцом! Молодцом! - похвалил его при обходе врач, осмотрев рану.
- Значит, скоро и летать смогу? - спросил Каштанкин, хотя этот вопрос уже задавал врачу много раз.
- Все будет, как было. Летайте в небе, да не забывайте, что фашизм с землей сделал! - задумчиво проговорил врач, наверно, вспомнив о погибшей семье.
- Ничего не забуду, доктор!
И вот он пришел - последний вечер пребывания в госпитале. Последний обед, последний ужин. Последняя вечерняя прогулка. На западе еще горела светлая полоска уходящего дня, а с востока надвигалась ночь. "За ней придут другие, новые дни. Что принесут они?" - подумал Виктор Николаевич. На сердце у него было светло и радостно, крепла уверенность в том, что следующие дни и месяцы принесут добрые вести с фронтов, удачно сложится боевая судьба.
Было радостно еще и потому, что по дороге из госпиталя в запасной авиационный полк предстояло свидание с женой. Он послал телеграмму, чтобы Вера Афанасьевна приехала на станцию, мимо которой должен будет пройти его поезд.
- Скоро станция Поворино? - спросил Виктор Николаевич проводницу.
- Вы, товарищ, пять минут назад об этом спрашивали, я ответила: через час!
Неужели прошло всего пять минут и почему так медленно идет поезд? Что он так разволновался? Может, и не приедет жена, запоздала телеграмма или дети нездоровы, тогда вовсе не вырваться, а в это Поворино сколько времени добираться...
Задолго до остановки Виктор Николаевич вышел в тамбур. Вот семафор, вот и станция.. Жену он увидел сразу. Впереди у них было пять минут - время стоянки поезда. Хотелось сказать многое, очень многое, и вдруг все главные слова пропали, остались простые:
"Дети здоровы, растут. На тебя похожи...", "Мои раны зажили. Все хорошо...", "Я так соскучилась, хотя бы дали отпуск...", "Какой отпуск, такая война..."
А может быть, эти простые слова и были самыми главными...
Как мгновения пролетели минуты: примерно по полторы за каждый год ожидания встречи.
Ударил станционный колокол. Он тихо сказал:
- Пора. Пора...
Она ответила: "Береги себя", а знала, что не будет беречь, не такой он человек.
Капитан запрыгнул в вагон на ходу.
На всех фронтах от Баренцева моря до Черного полыхала война, и надо было спешить.
15
Немало городов больших и малых повидал Виктор Николаевич за свою жизнь, а вот небольшой городок, на окраине которого стоял запасной авиационный полк и где пришлось служить с осени сорок второго, так и не увидел. Запомнился лишь небольшой грязный вокзал, куда приехал после госпиталя и откуда уезжал в мае 1943 года, получив новое назначение.
Здесь же в запасном полку его разыскало письмо-треугольник, Виктор Николаевич повертел в руках конверт, почерк незнакомый, под обратным адресом четко выведено "Федоров". Каштанкин никак не мог вспомнить, кто он, где перекрещивались их жизненные пути-дороги. Но когда вскрыл письмо, то сразу понял: Федоров - тот летчик, который просился у комиссара Салова послать его в бой, хотя бы воздушным стрелком. Комиссар полка тогда разрешил ему летать с ним посменно на одной машине. "Помню, мы встретились, когда вы уезжали по ранению в госпиталь, - писал летчик. - С трудом узнал, где вы теперь служите, и решил написать о дорогом для нас обоих человеке - комиссаре Салове. Правда, в последнее время он был уже не комиссаром, а заместителем по политчасти, но все по-прежнему называли его комиссаром. Так и я его называю в письме.
Он не должен был лететь в трагически закончившийся полет. И вообще не дело политработника части выполнять обязанности воздушного стрелка. Помните, при вас был разговор, когда он мне говорил, что летчика готовить дольше и труднее. Но случилось так, что воздушный стрелок на одной из машин был ранен, а "ил" комиссара находился в ремонте, и товарищ Салов сел к пулемету в заднюю кабину.
Их сбили за линией фронта. Горящий самолет сел в поле у редкого кустарника. Летчики хотели скрыться, чтобы потом перебраться через линию фронта к своим, но их окружили фашисты. Тогда комиссар и летчик вернулись в машину, и комиссар из задней кабины бил по врагам из пулемета, пока не взорвался штурмовик.
Об этом мы узнали через несколько дней от местных жителей.
В тот день я был принят в партию. Я поклялся быть таким же, каким был наш незабвенный товарищ комиссар..."
Каштанкин разгладил ладонью листок. Скорбная весть всколыхнула в памяти все те немногие встречи с Садовым, разговоры, которые они вели. Высокие слова, свои призывы комиссар подкреплял делом каждый день и час, он подтвердил их и героической смертью. И еще Виктор Николаевич подумал, что, оказывается, жизненный потолок летчика, о котором когда-то говорил Салов, проявился даже не на высоте, не в заоблачной дали, а у земли и на земле.
В марте 1943 года Каштанкину было присвоено звание майора, а вскоре он получил совершенно неожиданное назначение: на западе шли жестокие бои, а его направили в сторону, противоположную от фронта, на Тихоокеанский флот. На его рапорт послать на фронт ответили, что его боевой опыт принадлежит не ему одному, его надо передавать молодежи, помогать осваивать новые машины, которые только начали получать дальневосточники.
Путь майора Каштанкина пролег через всю страну. Поезд уходил из затемненного города. По дороге с непривычки удивляли освещенные, как казалось, живущие без войны, мирной жизнью города, а прибыл в затемненный Владивосток. Ни единого огонька, патрули на улицах города.
"Война далеко, а будто снова на фронте", - подумал Виктор Николаевич, ожидая приема у командующего авиацией. Он вспомнил о провокациях на восточных границах - на Хасане, на Халхин-Голе, подумал, что и сейчас по обе стороны границы заряжено оружие. Дальневосточный округ преобразован во фронт, и он находится в повышенной боевой готовности...
Об этом напомнил в беседе командующий, затем перешел к положению в авиационном полку ВВС Тихоокеанского флота, которым майору предстояло командовать.
Каштанкин принял полк, куда поступали новые "илы" и прибывали молодые летчики. Началась напряженная учеба. Много часов он провел в воздухе, летал с каждым командиром эскадрильи и командиром звена.
Опыт - дело наживное. Результаты сказались довольно скоро. Личный состав был быстро переучен на новую материальную часть. Требовательные и обычно скупые на похвалу проверяющие не раз отмечали, что боевая готовность, тактическая подготовка летчиков части и техническое состояние самолетов хорошее.
Бывший сослуживец Каштанкина по 37-му авиационному полку ВВС Тихоокеанского флота А. А. Харитоновский рассказывал о В. Н. Каштанкине как об умелом воспитателе, мастере воздушного боя, требовательном офицере, человеке солидных военных знаний и большого общего кругозора. "Будучи в гостях у подводников, к их удивлению, он подробно говорил о тактико-технических характеристиках кораблей ряда стран мира, сравнивал их боевые возможности и мореходные качества. А когда в части по некоторым вопросам не хватало технической литературы, летчики пользовались чертежами, схемами, рисунками и конспектами Виктора Николаевича. С ним интересно было беседовать о литературе, музыке, театре..." - вспоминал Александр Александрович.
