- Атакуй! - приказал Каштанкин ведомому младшему лейтенанту Хромову, пришедшему недавно в эскадрилью из училища.
Наблюдая за его действиями, готовый прикрыть ведомого в случае опасности, Каштанкин заметил, что Хромов пикирует слишком круто. "Промажет", - подумалось, но вмешиваться в действия ведомого было поздно. Водитель грузовика дал полный газ, машина рванулась вперед, и в этот же миг Хромов открыл но ней огонь...
Слишком резко вывел ведомый свою машину из пикирования.
- Порядочек в летных частях? - спросил разгоряченный боем младший лейтенант, когда они вернулись на аэродром.
- В основном, - нехотя ответил капитан. Каштанкин понимал: сказал не то, что думал, а такой ответ ничего не даст для учебы. Но не решился сразу начать разговор с ошибок летчика. Вообще стоит ли ему говорить о слишком крутом вираже - ошибка не велика и цель поражена?
- Идите обедайте, - сказал Виктор Николаевич, - потом поговорим.
О чем же будет он говорить с молодым летчиком? Ему прежде всего помощь нужна, поддержка. Но и учеба - тоже.
- "Стоял он, дум великих полн", - услышал Виктор Николаевич знакомый голос комиссара полка Салова, которого знал еще по Балтике.
- Думы, товарищ батальонный комиссар, о прошлом вылете, о ведомом, как помочь ему лучше.
- Разговор, вижу, серьезный. Пойдемте ко мне, обмозгуем вместе.
Капитан подробно рассказал о бое, о неполучившемся разговоре с ведомым и своих размышлениях после полета.
- Для начала скажу, что тут лобовой атакой делу не поможешь, - заметил батальонный комиссар. - Зачем вчерашнего курсанта ругать. Хорошо что вы об этом подумали. Ход нужно найти, чтобы рос человек.
- Какой? - нетерпеливо спросил Каштанкин.
- Если бы мы с вами знали все рецепты на разные случаи жизни, как легко и просто было бы работать, - улыбнулся Салов. - Хотя случай ваш, понятно, не самый сложный!
Виктор Николаевич подумал, что батальонный комиссар уже много раз говорил подобное. "Сказал, лишь бы не угас разговор, а сам думает, как помочь молодому летчику и мне".
- Есть такой термин в авиации - "потолок", - продолжал Салов.
- Понимаю, наибольшая высота, на которой способен действовать самолет, - усмехнулся Каштанкин, еще не догадываясь к чему клонит комиссар.
- Потолок подъема машины ограничен техническими возможностями. Так?
- Согласен, - ответил Виктор Николаевич.
- А потолок роста летчика, его знаний, мастерства? Это зависит прежде всего от стремления достигнуть большего.
Виктор Николаевич уловил главную мысль политработника. Беседу с ведомым надо повернуть так, чтобы он понял: успеха добивается тот, у кого выше личный потолок. Надо развивать стремление к знаниям, быть строгим к успехам и промахам своим и молодежи.
- Но перспективу, перспективу не забудьте! - добавил батальонный комиссар, - чтобы вперед идти, к потолку...
- Попробую, теперь должен разговор получиться, - сказал Каштанкин.
- И у меня тоже, - согласно кивнул комиссар. - С другими летчиками. Тему вы мне хорошую для размышлений подбросили... Пусть мы ведем бои, которые не попадают в сводки. Не войдут они и в учебники тактики, но нет предела совершенствованию. Верно я говорю?
- А ведь большой смысл для нас, летчиков, в этом термине - потолок! подхватил Каштанкин.
- Вы куда идти собираетесь? - спросил, помолчав, батальонный комиссар Салов.
- На стоянку, - ответил Каштанкин. - Оттуда в полевые авиаремонтные мастерские. Наш самолет там ремонтируют. Взглянуть, как идут работы.
- Можно и я с вами пойду? Не возражаете? - спросил комиссар полка.
Каштанкин отлично понимал, что комиссар, конечно, не должен спрашивать согласия командира эскадрильи. Но таков уж он, Салов: до мозга костей летчик и ровно настолько же интеллигентный человек.
- Очень рад такому предложению, - с улыбкой ответил Виктор Николаевич.
У расчехленных штурмовиков, стоявших в капонирах, работали авиаторы. Одни осматривали машины и проверяли приборы, другие носили к самолетам землю, чтобы сделать укрытия повыше и пошире, понадежнее. Комиссар попросил дать ему носилки, чтобы поработать вместе с летчиками и техниками. "Знаем, сколько вы летаете, потом еще работаете, - ответил один из техников. Отдыхайте, мы сами справимся". Так уж получилось, что носилок Салову никто не давал. Он приказал принести от мастерских новые - для себя и Каштанкина, весело посматривал на работающих, мол, не по-вашему получается.
Виктор Николаевич заметил, что многие обращались к комиссару не по воинскому званию, а уважительно, по имени и отчеству, на вопросы комиссара отвечали обстоятельно, знали, что не любит он скороспелых, поверхностных суждений и его интеллигентность не помешает строго спросить за самые мелкие упущения.
- Разрешите обратиться, - подошел к комиссару незнакомый Каштанкину летчик из другой эскадрильи, молодой, невысокого роста младший лейтенант, и тихо добавил: - Давно с вами встречи ищу.
- Если давно, говорите скорее, пожалуйста. И если не секрет, то можно и при капитане, - ответил Салов.
- Да какой там секрет, - махнул рукой младший лейтенант. - Поскорее бы настоящее дело дали. Я же летать разучусь!
"Еще бритвы и помозка не знает, - отметил про себя Виктор Николаевич. Прибыл из училища, самолетов в полку не хватает. В общем, потолок, о котором комиссар говорил, видит только в дежурной комнате". Так все и оказалось, как подумал Каштанкин. Младший лейтенант просил назначить его летать с кем-нибудь посменно или допустить на "ил" хотя бы воздушным стрелком.
- Вас сколько времени учили? - перебил летчика Салов, причем таким резким тоном, какого Каштанкин в его разговорах не помнил.
- Больше двух лет, если с теоретической подготовкой считать, - понурил голову летчик, понимая, почему задал такой вопрос политработник.
- А воздушного стрелка в несколько раз быстрее готовят. Но не только это важно, не каждый рожден летать, не из каждого летчик может получиться. Будет и для вас, пилота, настоящее дело. Вы меня понимаете?
Лицо молодого лейтенанта просияло. Слова комиссара прозвучали для него как похвала за ревность в службе. Летчик оценил это и с благодарностью посмотрел на Салова. Однако биться с врагом ему хотелось конечно же не в будущем, а сейчас, и он стоял на своем.
Характер настойчивый люблю, - шепнул комиссар Виктору Николаевичу, а в полный голос добавил:
- Говорите, что готовы летать, - значит, будете. Не воздушным стрелком, а в третью смену на моей машине. Салов не сказал, что самому-то ему не летать никак нельзя, но авиаторы знал об этом без всяких слов. А молодой пилот остыл, присмирел и как бы виновато обратился к политработнику:
- Вы, наверно, думаете, что мне легче говорить о первом боевом вылете, чем его совершить, а спорить с комиссаром куда проще, чем с врагом в воздухе?
Батальонный комиссар от души рассмеялся:
- Не робейте. Не был бы с детства "воинствующим безбожником", сказал бы, что не боги горшки обжигают. К тому же самолет - не горшок, а обжигаются и горят пусть фашистские пираты. Для начала, - продолжал Салов, - слетаете с командиром эскадрильи на учебном самолете, а к вечеру - в третью смену на моей "девятке"... Вон, смотрите, носилки несут, за работу!
Вместе с другими авиаторам комиссар и Каштанкин работали до вечера, пока по-южному, почти без сумерек, не настудила темнота.
Сложив носилки и лопаты, летчики и техники окружили батальонного комиссара. Говорили о том, что знают наземную обстановку лишь на своем участке, а что за радиусом действий - - представляют порой весьма смутно. Комиссар ответил, что обстановку перед всем фронтом знает командующий, но она меняется, и всем знать ее, наверно, не обязательно. В общих же чертах он готов о ней рассказать.
Все согласно закивали головами, и Салов стал говорить о продвижении врага к Большому Кавказу и Сталинграду, о необходимости стоять в каждом бою насмерть. С убежденностью сказал он о том, что еще до конца года фашисты выдохнутся, недолго осталось ждать перелома в войне...
